Работа над ошибками главы 1-25

— Может быть, — отставляю рюмку прочь, — ваш-то избалованный народ не любит, когда женщины умничают. А, Стас? Легче же с милыми девушками, правда? И чтоб ума поменьше, а красоты — побольше. Или с теми, кто молчать умеет, и молчит в нужное время и в нужном месте. А я вот не умела тогда, да и сейчас с этим не очень. Говорила, что думала. Что не одобряю методов Андрея, что против, когда наживаются на ком-то и воруют. Ты думаешь, почему он меня не любит? Вот поэтому-то. Правда глаза колет. И он мне сейчас тоже глаза-то того...поколол. Что мой муж живет хорошо, я не сомневаюсь и никогда не сомневалась. У него это замечательно получается...

-А потом что было? После развода? — перебивает меня Стас, будто вспомнив что-то важное. Я же не все ему рассказала. Ну ладно, слушай, паренек...

— После развода я оказалась на улице. В прямом смысле, Стасик. Родители два года как уехали на юг, в Лоо, продали здесь квартирку и домик там купили. Не без участия моего мужа, разумеется. Позвонили и отругали, мол, не смогла удержать Коленьку. Они его жуть как любили и сейчас любят безумно. Еще бы. Домик он им не хилый помог приобрести, благодетель... И я — на съемной квартирке, с несколькими сумками и так, по мелочи еще чем... Потом Кольку, видно, совесть заела все-таки. Выделил мне энную сумму. На нее я купила эту однокомнатную квартирку, в которой сейчас живу. Не все так плохо в этом мире, если уж по-честному... Денег у Кольки сначала брать не хотела — подружки и коллеги по школе уговорили. Сказали, гордость гордостью, а свой угол всегда свой. Тем более, по закону я же имела право на имущество, а как уж там Андрей с Колей провернули свои темные делишки — не ведаю. Да и не интересно, — вздыхаю и закругляюсь, — вот и все, Стас. Дальше были годы ужасных переживаний, но со временем...жизнь наладилось. И сейчас я здесь, с тобой, рассуждаю о вечном и цитирую прекрас-сных классиков. По-моему, все зашибись. А хочешь еще Бродского?

-М-м...

-Перестань. Ты же военный, настоящий мужчина. Да? Значит, можешь потерпеть. Слушай:

От черной печали до твердой судьбы,

От шума вначале до ясной трубы,

От лирики друга до счастья врага

На свете прекрасном всего два шага.

Вот так и стало со мной, Стасик, — прикрываю глаза и понимаю, как же эти все стихотворения любимы и дороги, — вот и со мной. От черной печали до твердой судьбы... — и уже все равно, что там подумает мой собеседник.

Я никогда не прокляну свои страдания, Отче. Ведь, заглянув в их бездну, я вдруг обрела Тебя. Прочитала сердцем между строк в Евангелиях. Почувствовала в шелесте листвы. Ощутила в безграничном ночном небе, полном звезд. Впитала через раздирающую душевную боль в холодной необжитой квартире.

Как объяснить, что боль стала величайшим благословением? 'Только размер потери делает смертного равным Богу', — сказал Бродский. А я бы добавила, что не делает равным, а всего лишь приближает. 'Чем глубже скорбь, тем ближе Бог'. Маленькое четверостишие Аполлона Майкова, последняя строчка.

Цитатки и отрывочки вмиг согревают мою душу. Я не одна, я не одинока, и творчество поэтов и писателей, которое так ценю, приоткрывают на мгновение Твою занавесочку...

-Красивые стихи. Почитать дашь? — это уже Стас. Чуток обалдеваю. Да ну? Захотел приобщиться к прекрасному или подумывает, а не сдать ли ненормальную училку в психушку на профилактику, приложив томик Бродского для достоверности?

— Дам, конечно, — говорю легко. — Но только бережно и с отдачей. Я же вас знаю, таких счастливчиков. Заиграете и не отдадите, и плевать на то, что другим дорого. Вот воистину 'Грубым дается радость, нежным дается печаль'... — цитирую Есенина и гляжу непонимающе на внезапно посеревшее лицо Стаса. — Стас, ты чего? Не пил вроде...

-Это тебе нельзя пить, — Стас делается ужасающе далеким. Даже я, немного пьяная, это ощущаю. Неверно, Есенин не пошел. Лирика вообще для военных опасна. Кто ноет, живет недолго.

-Ну ладно, не нравится Есенин, не буду, — я же говорила, что молчать в нужное время не умею. А водка и вовсе мне язык развязала.

-Все, хорош, — качает головой Стас и подзывает официанта, чтобы тот принес счет, — поехали по домам. Лучше дома мне почитаешь свои стишки.

— Нет-нет, молчу, Стас. — Куда уж там, прямо покорила мужика своим знанием стихотворений. Одно радует: рефлексия надо всем вышесказанным придет после, а с ним и стыд над содеянным, и понимание того, что лучше не придумаешь действия, чтобы оттолкнуть от себя такого мужчину, как Стас. Что и сделала сейчас, всего лишь почитав 'кое-что из Бродского'. Но в данный момент мне легко и свободно. Уже веселее, и даже третий ребенок Кольки не испортит теперь моего настроения. Я много кого учу в школе, это немножко и мои дети. И еще есть Марк, смешной добрый Марк, который так мечтает о моем внимании. А уж если мне в ближайшее время совсем не повезет в жизни, возьму ребенка из детдома, и мы с ним уже никогда не будем одиноки. Придумаю, как это сделать. Тем более одна из моих родительниц работает в органах опеки... Он, я — и Жужик. Вдохновляюсь красивыми картинками моего будущего и совсем забываю о Стасе. Автоматически иду за ним, также автоматически сажусь в машину и тут замечаю, что он совсем сдулся. С отсутствующим взглядом сидит и не заводит мотор.

Не разбередила ли ему какие раны? Вот дура. Рассказала о своей маленькой боли, а человек ведь и воевал, и страшного видел уж побольше меня. Впервые я вдруг осознаю, что у благополучного красавца Стаса, удачливого бизнесмена Стаса, мечты всех окрестных женщин, могут быть скрыты глубоко внутри и свои потери, о которых вряд ли кому расскажет. Не все напоказ, ага. Мы же сильные и мужественные, нам не по чину такое. Барышни, как можно?

Или просто рассказать-то некому, решаю я, когда Стас все-таки заводит мотор. Ну не будет эта прелестная ундина с аквамариновыми глазами слушать про то, как Стасу нелегко было. Извините, но не представляю я этого. Конечно, бывают фантастически красивые женщины еще и добрыми, и понимающими, но не в случае этого высокомерного личика.

Еще вариант, что такое вообще рассказывать не нужно. Стасу так легче. Без комментариев.

Или рассказать есть кому. Друзья там с рукопашки, приятели... Опять же, а вдруг еще есть девушка какая? Кроме Алиски.

Противно так, будто только что ударила сама себя прямиком в солнечное сплетение.

А если и правда есть? Ладно, с Алиской мы смирились. Худо-бедно. Но с другими будет сложнее...

Совсем ненормальная. Пить надо меньше. Еще и ревнуешь Стаса. А кто ты ему? Собутыльница по шахматам, и все. И никак иначе.

Потихоньку давлю грустный вздох. Ничего, сейчас вспомню еще что-нибудь из Бродского...

— Ладно, не переживай, — Стас трактует мой вздох по-своему, — будет и на твоей улице солнышко. Все наладится, Вероник.

'Как жаль, что тем, чем стало для меня

твое существование, не стало

мое существованье для тебя'.

Бродский навсегда. Вероника, заканчивай уже свою лирику! Не доведет до добра.

— А у меня и так все в порядке. Конечно, без Андрейчика было бы еще лучше, и я бы не была пьяной, но и тут есть свои плюсы. Может, иногда позволять себе такое, а?

— Даже не думай. Ненавижу пьяных женщин, — морщится Стас и всем своим видом выражает пренебрежение. Все как обычно: его руки на руле, покрытые мелкими шрамиками, уверенно направляют большую машину... Стас особо не гоняет, он всегда спокоен и уравновешен за рулем. Сильные не торопятся и не суетятся.

-Ой, испугал! Мне от твоей ненависти толку-то...

Быстрый взгляд Стаса.

— Я тебе больше никогда не налью ничего крепче кефира, Вероник. И тебе не советую пить вообще. Не твое это.

— Сам подпаиваешь, а потом жалуешься, — ворчу под нос, хотя и сама такого же мнения.

— Этот раз был последним.

— Заливай.

— Так учителя не говорят, — пытается воззвать к моему разуму Стас. Но, как говорят классики, 'Остапа несло'.

— А я сейчас и не учитель, — заявляю гордо, стягиваю шапку и снимаю с волос заколку. Ничем не скрепленные волосы падают на плечи. Чуть встряхиваю головой, и прядки уже свободно разметались по плечам, чуть завиваясь на концах. Стас косится.

— Ну как, Стасик, похожа на училку сейчас?

— На непричесанную училку. Шапку надень, забудешь в машине, а день холодный, — Стас останавливает машину недалеко от моего подъезда.

-Фу-у, какой скучный, — надеваю шапку и тянусь на заднее сиденье за сумками. Подавать мне их, естественное дело, никто не собирается, как и открывать дверь машины. Соперники по шахматам все делают сами, мы это давно выучили. В процессе такого фокуса с задним сидением в салоне джипа шапка налезает мне на глаза, прядки лезут туда же. Захватываю сумки и неуклюже сажусь обратно на переднее сиденье. Моя рука тянется к голове, чтобы вернуть шапку на место и заправить под нее мешающие пряди, но Стас опережает меня. Его руки осторожно поправляют шапку, и также осторожно, почти нежно, заправляют мои волосы. Застываю на сидении и похожу, наверно, на кролика, увидевшего удава.

Странно заправляет как-то. Слишком долго его пальцы задерживаются на моих волосах и засовывают их под шапку. Не умеет, что ли? Я заплести косу, закрепить заколкой, одеть на все это шапку и о чем-нибудь поговорить бы за это время успела. Но вместо того, чтобы посмеяться над неловкостью Стаса, покорно жду. Смотрю и не могу оторвать взгляд от глаз, которые никогда на меня не посмотрят с любовью. А сейчас он смотрит на волосы, которые заправляет. Лицо сосредоточенное — контролирует процесс. А глаза...

А глаза Стаса вообще странные. Печальные такие, будто это не ко мне — к нему подошел старый приятель и попытался плюнуть в душу.

Я готова сидеть еще час в джипе Стаса и чувствовать, как его пальцы касаются головы — немного грубовато и в то же время так интимно бережно. Чуть не закрываю глаза от удовольствия. Можно пускать салюты и взрывать петарды: меня коснулся Мужчина Мечты. Андрейчик, если я тебя еще раз встречу, то расцелую обязательно. Вот ей-богу...

— Ну давай, дорогая, не грусти, — говорит Стас, заканчивая с моими волосами, и проводит тыльной стороной ладони по щеке.

-Да, — обалдеваю вконец и даже слов не нахожу для ответа. Не задумываясь, привычно открываю дверь машины и выхожу.

— Позвоню, — говорит на прощанье Стас. Он вновь, как всегда, немногословен и собран.

-Звони.

Жужик встречает меня у дверей приветственным лаем. И сразу же несет мне поводок. Сам научился.

Выхожу на улицу с собакой и вижу, что Стас еще не уехал. Машу ему рукой и отвожу Жужика от мест, где летом растут цветы. Стас машет мне в ответ и уезжает, оставляя наедине со всеми мечтами и переживаниями. Жужик, спущенный с поводка, радостно носится по опавшей листве.

Проходит минут пятнадцать. Пора домой. Пес нагулялся, дела все сделал и кружит недалеко от меня. Ждет, когда позову домой. Да, Жужик. Холодно, холодно...

Прицепляю карабинчик поводка к ошейнику.

— Вероника Васильевна, здравствуйте! — оборачиваюсь на крик. Это кричит мне, высунувшись из окна какой-то иномарки, Марк. А за рулем сидит отец. Вот вам и бедные медики из Питера.

хомячок 03.07.2014 18:55 ' Глава 11. часть 4

Машина останавливается, Марк чуть не выскакивает из окна машины, но все-таки использует дверь для выхода. Подбегает ко мне, но встает на почтительном расстоянии от Жужика.

-У вас пес!

Жужик лоялен к мальчику. Марк осторожно подходит, протягивает ладошку. Жужик обнюхивает ее и виляет хвостом, а следом — обязательно на меня нужно кинуть взгляд. Посмотри, какой я доброжелательный...

-Да, его зовут Жужик.

— Жужик, — смеется Марк, — а сколько ему лет?

-Два года.

-Папа, смотри! У Вероники Васильевны — собака! — Марк кричит отцу, который выходит из машины и подходит к нам.

Вспоминаю с ужасом, что от меня может пахнуть тем, что мормоны точно не переносят. Близкий разговор это выявит, и даже если буду держать хорошую дистанцию, все равно мое небольшое опьянение где-нибудь проскочит. В словах, сказанных несколько развязно. Или в выражениях, подобранных не по случаю. Показать себя с такой стороны я не готова: стыдно перед мальчиком, неудобно перед его отцом. А Роберт подходит все ближе.

Оттягиваю собаку от Марка и говорю громко:

— До свиданья, Роберт Евгеньевич. Извините, тороплюсь, не могу говорить, — он кивает мне, подходит еще ближе:

-Конечно, Вероника Васильевна.

-Пока, Марк! — я чуть ли не бегу в подъезд.

Прихожу в себя только дома. Ну случится же такое. Везет на встречи сегодня — лучше не скажешь.

А вообще, что здесь машина мормона делала? Дом расположен далековато от дороги, даже как объезд эти дорожки использовать проблематично, и сюда заруливают лишь жильцы, только чтобы поставить машины... Очень интересно.

Грубым дается радость,

Нежным дается печаль.

Мне никого не надо,

Мне никого не жаль...

Стас где стоял, там, собственно, и сел. Такое он слышал от Командира впервые.

Тот читал иногда. Даже в горы таскал какую-нибудь книжку. Часто даже не открывал ни разу, но все равно в рюкзаке Санчо, между спальником и сухпайком, всегда торчала эта ерунда. 'Чтобы была', — пояснял Командир, не вдаваясь в подробности. Но ничего из книг он парням никогда не зачитывал. И Боже упаси, если Командир что-то прочитал наизусть...

Это был последний день перед отъездом Стаса из части. Контракт закончился, и он свободен, как ветер.

Командир, Пуля и Стас зажигали в Красном уголке. Отмечали, так сказать, отбытие Стаса. Пуля искренне радовался халявной выпивке, шумно обсуждал с Командиром будущее Стаса, а у самого обсуждаемого на душе кошки скребли. Его хваленая интуиция, которая вытолкнула когда-то Стаса из машины за миг до того, как в нее попал снаряд, и сделала еще множество полезных вещей, сегодня опять была неспокойна. А когда уж Стас и стихи до кучи услышал....

— Я остаюсь, — просто сказал Стас.

Пуля рот разинул.

— Стасон, ты че? Рехнулся? Ты ж вроде все...

А Командир усмехнулся одними уголками губ.

-Ты, наверное, Счастливчик, хочешь, чтобы меня твоя мать прибила. И так уже названивает и просит, чтобы я на тебя повоздействовал... — Стас опустил голову. За своих родителей ему было, по меньшей мере, неудобно. Мать спокойно восприняла службу сына по призыву и первый контракт, но последующие уже не были для Стаса такими безоблачными. А в последний контракт мать телефон Командира оборвала. Сколько Стас просил ее, чтобы не звонила, ругался с ней, обижался, использовал лесть и даже подкуп — бесполезно.

— Да не слушай ее, Санчо. Вбила себе в голову...Я остаюсь.

— Твою мать... Ты как баба, Счастливчик, ломаешься. Уеду — не уеду...

— Я не ломался нигде. Остаюсь. Все.

Пуля вовсю головой вертел: смотрел то на Стаса, то на Командира.

— Домой езжай, — перебил Стаса Командир, — домой. Правильно мать о тебе печется. Денег много в армии не заработаешь, а вот жизни можешь лишиться на счет раз. Даже с твоим хваленым везением. А на гражданке и бизнесом займешься, и всем, чем угодно. Езжай, Стас. Это не твоя война, — добавил он тише, и сердце Стаса сжалось от незаслуженной обиды. Он даже вскинулся было что-то ответить, но Командир поднял руку, призывая к молчанию...