Эхо войны. Ред2

Зима привычно фыркнул, передернув плечами, но, видимо, разглядев в моих глазах нечто новое, поддержанное окружающими, медленно поднялся. Огляделся, и, не найдя поддержки, сунул руки в карманы, с независимым видом пошаркав к зарослям.

— Орие, — прошептал мне на ухо Ремо. — С него же надо немедленно снять эти мокрые тряпки. Иначе он сейчас такой букет схватит...

— Знаю.

Да. Я глубоко, глубоко пристрастна. И мне почему-то ничего не хочется менять.

Интересно, Зима замечает, что к нему одному я обращаюсь на "вы"? Замечает, что его не любит половина форта — та половина, что его знает? Чем лечится подлость, низость, жестокость, злость на все живое?...

Хорошей оплеухой — но вовсе не факт, что это поможет.

* * *

Спустя четверть часа Ремо не выдержал и отнес Зиме сухую одежду, отчаявшись дождаться из зарослей хоть кого-нибудь. На мой вопрос о наличии трупов он только неопределенно пожал плечами.

Пальцы нашарили в кармане сухие тонкие палочки тифы. Я вытащила одну, подожгла и просто смотрела, как она горит. Потом еще одну. Еще. И еще...

В том, как Ремо не смотрел на меня, мне чудилось осуждение. Прочих, очевидно, связист достал еще больше, чем меня — с той лишь разницей, что уж они-то не обязаны ограничивать свое отношение ничем, кроме собственных же предпочтений.

От иферена мир начал крениться из стороны в сторону, но в сознании наступила резкая, болезненная ясность. И, когда из зарослей наконец появился Коэни, чуть ли не таща за руку источник наших бед, очень многое стало по-настоящему ясным.

— Фарра... — тихо проговорил маг. — Я... мы... Поговорили...

— И?...

Коэни поднял на меня неожиданно твердый взгляд:

— Это больше не повторится.

Зима хмыкнул — бледной тенью своего обычного презрительного хмыканья, демонстративно глядя в сторону.

Он боится меня. Это было просто видно — и не требовало дополнительного анализа. Как и то, почему младший держит старшего за руку, и тот не вырывает ее, хотя и не уверен, что я этого не вижу.

В тот момент многое казалось кристально ясным и не требующим дополнительного анализа. Болезненно-острое сознание действительно расширяло горизонты.

И почти уравнивало с богами.

— Извините.

В морозном воздухе эта фраза прозвучала, как ломкий осколок тонкого ледка, упавший на землю. Так же внезапно и неожиданно высоко.

— Что?... — я с легким недоумением подняла глаза на источник звука.

— Я прошу у вас прощения. За... мое не совсем корректное поведение в последнее время.

— Насколько я помню, прощения вы были обязаны просить вовсе не у меня. Если вас простили, а, насколько я вижу, так и есть, не насилуйте свою натуру.

Зима едва заметно вздрогнул. Я видела, как сжимаются пальцы мага на его запястье, и четко понимала, кто из них будет главным — сейчас и навсегда. С той ужасающей и прекрасной ясностью иференового отравления я знала, что происходит, и видела будущее — то будущее, которое предопределено нашим сознанием и поступками.

— Значит, вы моих извинений не принимаете?...

Я прервала затянувшуюся паузу:

— Если по возвращении в форт у вас не пропадет желание извиниться, вернемся к этой теме. Пока же...У вас есть время обдумать свою позицию. Пока же... — я обернулась и повысила голос: — Никому не кажется, что мы здесь засиделись?...

Через несколько минут поднялась упорядоченная суета, предшествующая снятию с места.

Мы шли на восток, через топи и заиленные реки — но для нас это был юг, радостный и теплый. Вода теперь замерзала только по ночам, по утрам же под ногами чавкала густая каша изо льда и грязи.

Скоро, скоро, скоро... Эти слова эхом отдавались в головах, пропечатывались на лицах, вызывая выражение жадное и мечтательное.

Я размеренно шагала в арьергарде колонны и думала о том, что нам навряд ли будут рады — прошло слишком много времени, Торрили наверняка уже осваивает каторжные нары. Мы опоздали, это верно. Столько всего, и все зря.

Впрочем, идет война. Скоро очень многое для нас станет неважным, если я правильно поняла то, что говорила Богиня. Даже состояние, которое находится у меня под курткой.

К середине недели все стало очень просто и легко: мы наконец дошли до точки "X". Тайл достал из рюкзака замотанный в десяток слоев упаковочного пластика аварийный маяк, распаковал, стараясь даже не дышать в его сторону, и, наконец, отправил сигнал бедствия через спутник на общей частоте.

Маяк закрепили на носилках, как наиболее защищенном от промокания месте, и стали ждать. Он испускал заданный сигнал с интервалом в три минуты.

Тайл попробовал связаться с фортом, выйдя в сеть через портативку, но, видимо, до зоны стабильного покрытия мы еще не дошли.

Ночь была тревожной. Я лежала без сна, чувствуя, как беспокойно ворочается и что-то бормочет Тайл. В конце концов он не выдержал и прошептал мне на ухо:

— Спишь?

— Нет.

— Я лежу и считаю, считаю, как заведенный. От форта шестнадцать часов лета. Плюс часов шесть-двенадцать на сборы. Завтра к вечеру они должны быть здесь. Так ведь?...

— Тайл... — я колебалась, но все же сказала: — Форт может сейчас находиться в состоянии ликвидации. Не факт, что там есть кому следить за нашими сигналами.

— Я думал, ты шутила, — сухо отозвался он.

— Лучше бы шутила. Извини, что без подробностей, меня из-за них чуть не уволили.

— Можешь с подробностями, я тоже собираюсь увольняться.

— Почему?...

— Не могу больше. Мертвяка-отморозка иметь в начальниках, шепоток слушать за спиной... Чтобы я еще раз залез в эту Бездной проклятую провинцию!

— А меня навещать будешь? — я улыбнулась.

— Ты ведь тоже собиралась уходить?... — в его уверенном голосе появились растерянные нотки.

— Нет. Поэтому я здесь — потому что не хотела уходить. Наверное...

— Вот как...

— Я никого не прошу остаться со мной. Вам с Ремо здесь действительно плохо. Уезжай. Уезжай и... приезжай иногда обратно. Я ведь буду скучать.

Он не ответил, а я, согревшись, наконец уснула.

Странно, но проспала я долго, чуть ли не до полудня. День был сер, скучен, и наполнен одним — ожиданием. Я ждала вместе со всеми, держа меланхолию и неверие в чудо про себя.

Мужчины прислушивались к любому треску веток, задирали головы и до боли в шеях вглядывались в небо. И — надеялись, надеялись с бешеной решимостью. Я же сидела на носилках и закутывала коматозного ремена в почему-то оказавшуюся лишней куртку. Уже несколько дней мне казалось, что его бьет озноб.

Закатное солнце грело хуже, чем солнце полуденное, может, поэтому в моем заледеневшем сознании не промелькнуло даже тени удивления, когда ремен открыл глаза.

Я смотрела на него, он же смотрел в небо пустым, невидящим взглядом. И таким же пустым, бесцветным голосом обронил:

— Claigh.

"Корабль".

Я медленно подняла глаза, посмотрела в серое небо над нашими головами и кивнула:

— Корабль.

И заплакала. Холодными, очень холодными слезами.

Глава пятнадцатая

— Больно ты востра! Смотри, не порежься! — предупредила она.

Терри Пратчетт

Успела.

Талери улыбается, щурясь на слепящее яркое солнце.

Успела!

На зубцах главных и угловых сторожевых башен сверкают снежные шапки, а над центральными воротами вывешены лазурные флаги с белым шитьем, нарядные, как на Средизимье.

Она задирает голову, рассматривая здешние постройки. Замок стремился ввысь, подобно скалам, которые к нему вели. Его зовут Инистым — за свет, которым он сверкает долгими зимними ночами, отражая свет луны.

Каждые год здесь собираются величайшие маги по эту сторону Призрачных гор — обменяться знаниями, книгами и принять в школы новых учеников, признанных достойными. Испытания, по слухам, проходили здесь же — в одной из башен.

Она спешила пересечь горы, пока чародеи не покинули эти земли, и она успела.

Талери сжала бока муфтара и тронула поводья, приближаясь к перекинутому через ров мосту. Хмурый стражник выдернул из пальцев протянутые верительные грамоты, мельком пробежал глазами и молча кивнул второму — перегородивший дорогу воин посторонился, пропуская ее.

Уже проезжая под массивными зубцами поднятой между двойными воротами решетки, Талери удивленно думает о том, что еще не встречала места, где грамотными были бы даже стражники на мосту.

Четыре шага вдоль, три — поперек.

Моя свежеиспеченная палата была похожа на конуру — такая же большая. В смежной комнате Ремо что-то колдовал с новым заживляющим раствором, выписанным из города, вымачивая в лоточках свежую порцию бинтов.

Дверь в медблок распахнулась неожиданно и стремительно, без стука и прочих церемоний. Я обернулась на звук.

Вошедший застыл, будто влетев с размаху в стену.

Просила же Ремо не снимать мне повязки с лица...

— Здравствуйте, комендант.

Я вытащила из-под куртки жесткий футляр и протянула мужчине, замершему на пороге:

— Экспедиция была удачной.

Торрили недоуменно скривил губы, глядя почему-то на грязные бинты, перетягивающие мои пальцы:

— Удачной?...

— Я привезла то, за чем меня посылали, разве нет?...

— Вы что, не видели себя в зеркале? — резко перебил он.

— Видела. И?...

— И вы считаете это удачей? — Торрили рассматривал меня с брезгливым удивлением биолога, которого в очередной раз неприятно поразила природа. — Вы сознательно притворяетесь святой или действительно блаженная?

— Солдаты по-другому смотрят на вещи. Я жива. У меня на месте все конечности, а внутренности там, где им и положено — внутри. Я не лишилась глаз, и вполне удовлетворительно слышу одним ухом. Вы считаете, что мне не повезло?

— Куда вы вляпались? — вопросом на вопрос ответил он.

— Туда, где в дополнение к тому, чего уже нет, могла потерять все остальное. Разве вы не знали, что не бывает сокровищ без охраны?

Моей иронии не оценили.

— Тогда за какими эхлами вы полезли на рожон?! Я не просил доставать эти "сокровища" любой ценой! Эта ваша идиотская идея...

— А. Теперь поняла, — прервала я его тираду. — Нет, я не собираюсь предъявлять вам счет за лечение, устные или письменные претензии, взывать к вашей совести или вымогать свою долю из того состояния, что привезла — поскольку вы действительно меня ни о чем не просили. Я даже не собираюсь обременять ваше достойное учреждение своим сомнительным внешним видом — вы этого явно не хотите. Не волнуйтесь, я уеду в город. Там неплохие врачи, слух должны восстановить полностью. Хотя, думаю, вам это неинтересно. Отчет о поездке будет у вас завтра вечером. Всего хорошего.

Я встала и пошла в соседнюю комнату, к Ремо. Добравшись до двери и не услышав щелчка замка, я обернулась.

— Вы можете ходить? — комендант все еще был здесь.

— Да, — я равнодушно пожала плечами. — Более того, я могу бегать. При необходимости — быстро.

— У вас, — он бросил быстрый взгляд на мои руки, — только лицо в таком состоянии?

— У меня, — я сунула руки в карманы, — в таком состоянии еще много чего, но я вполне способна держать оружие и нажимать на спуск. Только вас это не касается, поскольку я здесь больше не работаю.

— Для этого вам еще необходимо получить мою подпись и свои документы.

— Зачем?... Меня уволили еще месяц назад. Ваша подпись и документы у меня на руках.

— Приказ был аннулирован.

— Думаю, я вполне могу проигнорировать этот факт, — я посмотрела ему в глаза. — Я сделала то, что считала правильным по отношению к этому месту, сделала все, что могла. На этом и расстанемся, ко всеобщему удовольствию. Не будем тратить время на ритуальные пляски хорошего тона — вы не хотите меня здесь видеть, и я об этом прекрасно знаю. Я сделаю вид, что не слышала об отмене приказа, вы сделаете вид, будто никогда его не отменяли.

Я повернулась и вышла в смежную комнату — к Ремо.

И попросила его вернуть, наконец, эту эхлами драную повязку мне на лицо.

* * *

Бросая вещи в так и не распакованный толком рюкзак в казарме, я задавала себе один вопрос: "Почему?". И ведь не хотела уезжать, а поди ж ты...

Хотя на Солярику съездить все равно бы пришлось, рано или поздно: если помириться наконец с папенькой, можно будет себе позволить и хорошую клинику, и хорошую пластику — хотя бы лица, ладно уже тело. Пугаться перестанут, и на том спасибо.

Я поставила набитый рюкзак на кровать, села на нее сама и начала составлять рапорты. Отписку в две строки — сержанту, художественное послание, обильно политое ядом — для Бэйсеррона, сухую казенную канцелярщину — коменданту. И, наконец, полное сомнений письмо для аналитического отдела Корпуса.

Ядовитые крылатые твари с равной вероятностью могли оказаться как коллективным полуразумом, так впечатлившим меня только из-за численного превосходства, так и чем-то гораздо более опасным. В любом случае, их гнездо нужно было ликвидировать, и побыстрее. Как это сделать силами провинциального форта — большой вопрос. Кроме трех десятков устойчивых к ментальному воздействию силовиков Корпуса в качественной броне и с плазменными пушками, в голову не приходило ничего.

Хотя это уже совершенно не моя проблема...

Видеть всех тех, кому предназначались отчеты, мне совершенно не хотелось, но локальная сеть за время моего отсутствия стала жертвой ремонта. В конце концов я вызвала Тео и, с видом умирающей разлегшись на кровати прямо в сапогах, бросила считыватель с отчетами ему.

Парень фыркнул, весело блеснув глазами, и протянул, явно кого-то передразнивая:

— Ради вас, фарра, все что угодно. У счетовода в приемной сидит така-а-ая дама...

Я хмыкнула.

— Осторожно. Если она всерьез обратит на тебя свое венценосное внимание, мы тебя больше не увидим. В ближайшую неделю точно.

— Учту. В крайнем случае буду молить о снисхождении к ослабленному тяжелыми испытаниями организму, — Тео улыбнулся, широко, беззаботно. Сверкнули смехом черные глаза, заиграли ямочки на щеках.

— Ну... Как ты?... Не дергали?

— Все хорошо, — он успокаивающе качнул головой. — Спасибо, фарра.

Я только вздохнула. Для нас перестал быть актуален вопрос: "Выживем ли мы?", по крайней мере — сейчас. А для него — нет. За время нашего безумного похода я поняла, что мне действительно нравится этот парень, в чем-то куда более стойкий, чем я сама. Не утративший ни жизнелюбия, ни человечности там, где они закончились у всех.

Ему хотелось помочь, даже ставя под угрозу свое личное дело.

Не на это ли ты рассчитывал, Эйра, снаряжая его со мной?...

— Скажи... У тебя есть провалы в памяти?

— ...Есть. И много, — Тео помрачнел на глазах. От беззаботной мордашки не осталось следа — внезапно стало заметно, что ему уже за семьдесят. — Я, знаете ли, был очень удивлен, узнав, какой идет год, — он поднял на меня внимательный взгляд. — Зато кое-что я помню очень хорошо. Мы все были заключенными. А еще... Эти милые зверьки, на которых мы наткнулись... Что-то есть в них такое... до боли знакомое. Местами. Небольшими такими местами.