Моя Святая Земля

* * *

В ту самую ночь, когда благой государь и его оруженосец-некромант шли лесной дорогой от монастыря к деревне Тихая Горка, узурпатор и его лейб-медик и советник распяли Князя Сумерек Святой Земли на стене дворцового подземелья в столице, а, кроме того, происходило ещё немало важных вещей — кортеж принцессы-невесты, Рыжей Джинеры пересёк границу Златолесья.

Вернее, собственно границу кортеж пересёк довольно ранним вечером — но сопровождающие принцессу бароны, её фрейлины, её няня и камергер никак не решались его остановить, чтобы дать отдых и людям, и лошадям. Сумерки уже сгустились, пала настоящая тьма, взошла луна, сеял мелкий снег, отчаянно похолодало — правильно и хорошо было остановить кортеж, кормить лошадей, разжечь костры, выставить дозор. Не получалось. Няне Ровенне было "не по себе". Камергеру, старому, доброму, толстому Витруфу, было "неспокойно". Барон Линн молчал, держась за эфес, зато барон Дильберд уже пять раз напомнил охране, чтобы "смотрели в оба". Пышечка Доротея пыталась читать "Воззри на мя, Господи" — и всё время сбивалась, а беленькая Нона обняла свою синьору за талию, прижалась к ней — и так чувствовала себя более или менее в безопасности.

А лошади фыркали.

Лошади из конюшен Солнечного Дома каким-то образом учуяли границу Святой Земли — и фыркали, мотая роскошными гривами, будто унюхали волков, хотя волков, как будто, вокруг не было.

Джинера наблюдала всё и всех, поглаживала нервно зевавшего шпица и думала о том, как "не по себе", как "неспокойно" — и с чего бы. Ей надо было бы отдать приказ своим вассалам, велеть остановиться — но нужные слова никак не выговаривались. Джинеру поражала сила, с которой ей не нравилась Святая Земля.

Всё было, как будто, обыкновенное: такое же небо, как дома, такие же лесные дороги, такие же голые древесные стволы — почему же Джинера всем телом чувствовала враждебность чужого? Предубеждение? Девичьи предчувствия? Детский страх? А Витруф и бароны тоже подвержены детским страхам? И отчего фыркают лошади? Что не так под этим благословенным небом? Ведь не так...

Я не хочу замуж за государя Алвина, подумала принцесса. Я хочу домой, подумала она и заставила себя усмехнуться над собственной слабостью. Просто в чужой стране кортежу принцессы не пристало останавливаться в лесу. Мы доберёмся до какой-нибудь деревушки и остановимся там, решила Джинера, приказав себе успокоиться.

— Прикажите ехать вперёд, — как можно бодрее сказала она заглянувшему в носилки камергеру. — Все устали. Удобнее будет отдохнуть в деревне.

— Огоньки впереди, ваше прекрасное высочество, — отозвался Витруф. — Никак и впрямь посёлок... Мудро изволили решить, драгоценная принцесса.

Закрыл заслонку и поскакал вперёд. Доротея, оторвавшись от молитвенника, грустно сказала:

— Витруф напустили холоду, не подумали, а нам тут ночевать.

— А мне, миленькая принцесса, — сказала Нона, — отчего-то сейчас показалось, когда Витруф открывал оконце, будто кто-то плачет. Вдалеке. Кажется и кажется, я никак не пойму, что это делается.

— Однако, барышни, и мне ведь показалось, — сказала няня. — Да не плачет, а вопит. Словно по мертвецу, Господи меня прости — далёко от нас. А в оконце я, словно бы, разобрала отчётливей.

Джинера насторожилась — и тоже услышала. И тут же оконце раскрыл барон Ланн.

— Простите меня, ваше прекрасное высочество, — сказал он, — но я должен сообщить, что мы подъезжаем к деревне, а там видны факельные огни и слышна суматоха. Бог знает, что там происходит. Вы, моя госпожа, велели остановить кортеж в деревне, но мне кажется, что это может быть опасным.

— И какая же опасность подстерегает нас в деревне на землях моего будущего мужа, дорогой барон? — удивилась Джинера.

— Будущего, принцесса, будущего мужа...

— Опасаетесь разбойников? — удивилась Джинера ещё больше. — Настолько, что предоставите им грабить подданных моего жениха?

Ланн, имеющий кое-какой боевой опыт, опасался и предоставил бы, но удивления Рыжей Принцессы не могло выдержать ни одно человеческое существо мужского пола.

— Прикажете вашей охране выяснить, что там стряслось? — спросил он, скрепя сердце.

— Зачем же? — улыбнулась Джинера. — Мы поедем дальше и остановимся в этой деревне на ночлег. И всё разъяснится само собой.

Она знала, что барон очень недоволен. Знала, что Витруф и стража опасаются за её жизнь и здоровье. Понимала, что рискует, чересчур рискует. Но либо Святая Земля станет её землёй, а жители Святой Земли — её подданными, либо она — навсегда чужеземная принцесса, вещь короля, посмешище двора, ничтожное создание.

А она — Рыжая Джинера, правнучка Горарда. И её прадед никогда не уронил королевской чести, бросив беззащитных и безоружных без помощи. И с ней — бойцы Златолесья, а не подлый сброд.

Заставила своих людей.

И кортеж принцессы въехал в деревню, освещённую рваным факельным светом, где вопили женщины, истошно орали грудные младенцы, мычала и блеяла перепуганная скотина, визжали лошади... Высунувшись в оконце носилок, Джинера увидела в этом зловещем свете людей, одетых лишь в нижние рубахи, заношенные и залатанные, босиком бегущих по промёрзшей, запорошенной снежной крупой земле.

— Сюда, отребье! — зычно орал с седла, перекрикивая общий гвалт, молодой мужчина в мехах, в цветах Сердца Мира и Святой Розы. — Сюда, если хотите жить, мразь! Гелинг, поджигай их клоповники!

Всадники в тех же цветах лупили бегущих мечами плашмя и хлыстами для собак. Копыто коня врезалось в спину упавшей старухи. Кто-то из солдат втаскивал вопящую девчонку в седло, её рубаха задралась до рёбер, а босые ступни были ободраны в кровь...

Если бы не цвета короля Алвина, быть может, Джинера не повела бы себя настолько безрассудно. Но эмблемы её будущего дома на плаще у наглого бандита и его людей привели её в ярость. Принцесса вырвалась из рук Ноны, выскочила из носилок — почти такая же полуодетая, как деревенские жители, в шёлковом дорожном платьице без каркаса и туфельках на тонкой подошве — и встала перед мордой шарахнувшегося коня.

— Именем короля! — закричала Джинера, насколько хватило силы голоса, и звонко залаял шпиц, выпрыгнувший за своей госпожой. Пришлось взять его под мышку и приказать молчать.

Вот тут-то солдаты, разгорячённые происходившим грабежом — или чем там? — оценили, наконец, обстановку, осознав, что кортеж с теми же цветами, какие носили и они сами, никоим образом не относится к их отряду. А бандит в мехах, осадив лошадь, крикнул:

— С ума ты стряхнулась, девка?!

И Дильберд тут же рявкнул:

— Молчать, если жизнь дорога — пока не спросит принцесса-невеста!

Принцессу полукольцом окружили её телохранители, Дильберд принял и передал няне собачку, Ланн подвёл коня и придержал стремя, но Джинера не села в седло.

— Солдат, — сказала она, глядя на бандита снизу вверх, — я приказываю тебе спешиться именем короля. И объясни, что здесь происходит и кто за это в ответе.

Бандит спрыгнул с коня. Он казался растерянным. Вокруг стало тише — его банда, оставив в покое поселян, собралась вокруг своего вожака. Вояки тоже выглядели ошарашенно.

Поселяне сбились в толпу чуть поодаль, только старуха так и осталась лежать, скуля и царапая ногтями наст. Младенцы уже не орали, а хрипели.

— Я жду объяснений, — напомнила Джинера.

Витруф накинул плащ ей на плечи. Бароны обнажили мечи.

— Принцесса... — пробормотал бандит. — О, срань Господня... Простите, принцесса. Но ведь я выполняю приказ короля. Королевское правосудие.

— Так это государь и мой жених приказал вам издеваться над девицами и калечить старух? — удивилась Джинера так, что на лбу бандита выступил пот. — Ваше мнение о государе потрясло и огорчило меня.

— Но ведь... — бандит стащил перчатку и вытер лоб. — Принцесса, видите ли, эти люди, они вне закона. Жители деревни не заплатили в казну подушный налог... так что по закону они теряют свободу и сами становятся собственностью казны. А их хибарки приказано предать огню.

— Вот как... — задумалась Джинера. — А земля?

— Земля принадлежит здешнему барону. За землю поселяне платят ему, но он расплатился с казной... — бандит, которого вернее было называть офицером короля, замялся. — Тоже ворчал, конечно... никому не угодишь...

— Я понимаю, почему он ворчал, — сказала Джинера. — Люди, которые работали на него и платили за аренду земли, теперь должны уйти неведомо куда, работать на короля, очевидно. Кто же будет обрабатывать их поля и землю барона? Но — оставим это. Что — скот?

— Мы его конфисковали, — доложил офицер. — В счёт долга.

— И сколько они ещё должны? — спросила Джинера.

— Кхм... четыре золотых ещё.

Джинера поразилась, приоткрыв рот и распахнув глаза:

— Сколько?!

— Четыре золотых, ваше прекрасное высочество.

— Удивительно, — сказала Джинера, разглядывая багровое лицо офицера, блестящее от пота в морозную ночь. — Я с детства слыхала, что Святая Земля — богатая страна, но, право, не думала, что здешние поселяне сеют медные гроши, собирая урожай чистым серебром. Когда дела столь прекрасны, что стоит этим бездельникам платить золото в казну! Сами, негодяи, разодеты в бархат и меха, живут в каменных особняках, питаются, полагаю, перепелами в устричном соусе, а своему государю не желают кинуть четыре золотых от столь обильных доходов...

Офицер молчал, его солдаты разглядывали землю.

— К тому же, — продолжала Джинера, — они могли бы что-нибудь дать за труды и сборщикам податей, вынужденным бродить по дорогам холодными ночами, оставив своих добрых жён и уютные дома... Сколько причитается вам, мессир?

Офицер молчал. Стало удивительно тихо, даже скотина не ревела.

— Милый Витруф, — позвала Джинера, — окажите мне любезность принести мой кошель для милостыни.

Кошель протянула няня, принял камергер — и тут же сунул в руки принцессе. Бароны принцессы и её охрана жгли солдат короля презрительными взглядами.

Джинера, не торопясь, отсчитала тридцать златолесских серебряных "ангелочков" и швырнула их к ногам офицера.

— Это подать, — сказала она, глядя ему в лицо. — За души и за скот. И горе вам, если хоть одна из этих монет не дойдёт до казны. По приезде в столицу мои люди справятся у канцлера.

Офицер, чуть не плача от стыда и бессильной злости, наклонился подобрать деньги, как нищий побирушка за медяком. Выпрямившись, горько сказал:

— Король творит правосудие, а вы...

— Дело короля — правосудие, дело королевы — милосердие, — холодно отрезала Джинера. — Дурна принцесса, которая об этом забывает. А вы, милейший, через месяц будете таким же моим подданным, как эти несчастные. Кроме того, вы, как и они, зависите от слова короля. К кому вы пойдёте искать милосердия, если прогневаете его?

Офицер покачал головой.

— Если кто прогневает государя, ничьё милосердие ему не поможет, ваше добрейшее высочество.

— Посмотрим, — пожала плечами Джинера. — Вы свободны и ваши люди тоже.

Офицер отвесил поклон ниже церемониального.

— Помоги вам Бог, принцесса, — сказал он с горечью. — Что-то будет.

— Будет свадьба, которую уже триста лет ждало Златолесье, — улыбнулась Джинера, но на сердце у неё было очень тяжело.

Солдаты покидали деревню в молчании. Поселяне, словно замороженные, проводили их взглядами, не двигаясь с места.

— Что ж вы, добрые люди? — спросила принцесса, подходя. — Отнесите детей в тепло, пока они не накричали горячку, помогите, наконец, этой несчастной, укутайте женщин. Ваш долг оплачен.

Её голос снял столбняк, но, вместо того, чтобы идти по домам, большинство крестьян кинулись к ногам Джинеры. Принцесса накинула на плечи полуголой женщины с младенцем свой плащ, подбитый беличьим мехом, касалась чьих-то ледяных рук, совала в ладони медяки, вытирала горячие слёзы с холодных лиц, вдыхая запахи прелых овчин, пота, дыма и крови, слушая бессвязные благодарности и благословения — пока Витруф не сказал, кашлянув:

— Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.

В носилках Джинере показалось жарко. Ей подали стакан горячего сбитня с мёдом, няня укутала ноги своей принцессы громадным пуховым платком, баронессы подложили подушки под её спину — и Зефир тут же запрыгнул на колени своей госпожи. Почёсывая шёлковое ухо собачки, Джинера задумчиво сказала:

— Мой государь и сюзерен — жестокосерд. Интересно, рассудочно жесток или глуп?

— Лучше бы глуп, сердечко моё, ваше высочество, — заметила няня.

— Да, наверное, — кивнула Джинера. — Лучше. Но не легче.

И потом Доротея читала вслух житие святой Оливии, нараспев, а Нона расчёсывала своей принцессе рыжие кудри — но Джинере всё равно было не успокоиться и не уснуть. Она думала о четырёх золотых недоимки, об озябших младенцах и старухе, попавшей под копыта.

И о короле.

Ведь на пути Джинеры встретилась всего-навсего одна из деревень Святой Земли, самого большого и могущественного государства Севера, где таких деревушек — сотни.

А младенцев и старух — тысячи.

IV

Ночь уже перевалила за середину — неживые твари уже шли по пятам и пялились вслед с бессильной злобой, когда Кирилл и Сэдрик увидали за деревьями пару тусклых огоньков. Пал мороз, с помутневшего неба сыпалась жёсткая снежная крупа, луна еле-еле мелькала в густой мути облаков — было очень холодно и очень темно. В этой тьме и слабые огоньки жилья виднелись издалека.

И обрадовали они Кирилла до восторга. Ему ужасно хотелось увидеть людей и войти в тепло; смущала только необходимость тревожить крестьян среди ночи — но Кирилл надеялся как-нибудь сгладить такую неловкость. Подарить что-нибудь. Или ещё что-то придумать.

Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.

— Срань Господня! — ругнулся Сэдрик. — Пришли, брюхо адово...

— Что случилось? — спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.

— Да что, — Сэдрик сплюнул. — Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.

— Пожар был? — Кирилл направил вперёд луч фонаря.

Круг лилового света заплясал на чём-то чёрном и бесформенном. Наверное, это печь, подумал Кирилл. Или кузнечный горн... как выглядит кузнечный горн в сгоревшей кузнице? Бедный кузнец, у него опасная работа, он имеет дело с огнём, а кругом сухое дерево...

— Поджог был, — мрачно ответил Сэдрик. — Либо кузнец в бега подался, а своё жилище спалил, либо не расплатился с людоедами, что подати собирают — и это они спалили, а его угнали в каменоломни, камешек рубить для крепостей Алвина. В любом случае — поганые дела.

— Зачем же сборщикам податей жечь кузницу?

— Если не расплатился — так чтоб другим было неповадно. Ад, Эральд, ты смотри-смотри...

Кирилл медленно пошёл вперёд, светя фонариком на дорогу. В деревне почти не пахло живым; Кирилл чуял запахи старого навоза и злого холода, дымом тоже тянуло, но не так, как бывало на даче — не дровами, сгоревшими в печи, а куда сильней, тяжелее и жёстче. Горько. Пожарищем, подумал Кирилл. Пепелищем.