Без Поводыря

Видимо был вечер. Об заклад бы биться не стал, но вряд ли этот громогласный матершинник пришел бы к постели тяжелораненого ночью. Тем не менее, на тумбочке у моей кровати уже горела керосиновая лампа, не способная, впрочем, осветить большую часть спальни. Так что остановившихся у порога спорщики видно было совершенно отвратительно.

— Ну так и разбирались бы с секретарем его превосходительства! — доктор, едва достающий до плеча высокому незнакомому генералу, продолжал, в меру своих сил, пытаться защитить мой покой. — Или в Магистрат сходите. Что же касается господина Фризеля, так, мне представляется — весь город, кроме господина Катанского знает, где наш любезный Павел Иванович ныне обретается.

— Р-р-развели тут у себя бар-р-рдак! — рявкнул Иван Григорьевич, почему-то тыча пальцем левой руки в невиноватого меня. — Интриги, к Черту-Дьяволу! Заговоры! И этот еще, так не вовремя геройствовать полез!

— Герман Густавович? Как вы себя чувствуете? — не слушая распалившегося невесть откуда взявшегося начальника, нагнулся ко мне доктор. Как я себя чувствую, едрешкин корень? Так, словно меня неделю били ногами, и только по счастливой случайности — не убили. Как я себя чувствую, если любое движение вызывает такой прострел боли, что белый свет не мил становится?!

— Кто это? — невнятно спросил я, старясь не двигать губами. Получилось совсем негромко.

— Это, Ваше превосходительство, его превосходительство, генерал-адъютант свиты, Иван Григорьевич Сколков...

— А...

Точно! Как же я мог забыть. Мы же даже его кортеж на тракте встречали. Вместе с парой других караванов, стояли на обочине, ждали пока карета этого царского посланца, в сопровождении полусотни кавалеристов, промчится мимо.

— Что он?

— Он в смятении, Герман Густавович, — ничуть не стесняясь подошедшего совсем близко генерала, хмыкнул Маткевич. — Днями Манифест вышел, что, дескать, цесаревича нашего, Николая Александровича, Государь наместником Западной Сибири назначил. И будто бы даже кортеж Великого князя ныне уже из Тюмени выехал, а здесь и встречу должным образом организовать некому. В Магистрате паника. Господин Фризель продолжает прятаться от майора Катанского, а вы...

— Ах как вы, дорогой Герман Густавович, не ко времени безумствами своими занялись, — вскричал Сколков и рубанул рукой воздух. Рукой, лишенной кисти, и перемотанной бинтами.

— Что с ним?

— Пушечное ядро, я полагаю. Кисть удалили неудачно...

— Это, давно было, — поморщился генерал. — При Альме еще. Не зарастает, зар-р-раза, как следует. Я уж такого от этой, врачебной, братии натерпелся... Даже здесь, у вас в Томске уже, этот вот самый, господин Маткевич, осматривал... Ну да это пустое. Как мы станем государя цесаревича нашего встречать? Вот что важно!

Гадство! Какая, все-таки, неудобная у Миши фамилия. Никак ее выговорить, не тревожа мышцы лица, не получается. Пришлось терпеть.

— Ну и что это значит? — вскинул брови генерал. — Чем ваш секретарь нам помочь в силах?

— Катанский... Отстранить на время. Вернуть Фризеля. Почему не Омск?

Невнятно получилось. Я так старался, дважды повторил. А они, вместо того, чтоб объяснить — почему нового наместника должны встречать в Томске, а не в административной столице западной Сибири — в Омске — затеяли обсуждение возможности как-то унять пыл жандармов, чтоб вернуть на свой пост Павла Ивановича. Пришлось, привлекая внимание доктора, громко застонать и, рискуя потерять сознание от боли, чуть ли не кричать:

— Почему не Омск?

— Ну-ну, голубчик, — закудахтал врач. — Вам нельзя волноваться! Полюбуйтесь, Ваше превосходительство, что вы наделали!

— Цесаревич избрал Томск местом своего пребывания, — угрюмо выговорил Сколков. К тому времени, я уже прикрыл веки не в силах терпеть режущий глаза свет, так что о выражении лица личного порученца царя мог только догадываться.

В какой именно момент личный порученец Государя покинул мою спальню, не заметил. Уморил он меня так, что я едва-едва снова сознание не потерял. Боль эта еще проклятая. Изводит, знаете ли. Изматывает.

Притворился, будто бы уснул. Это чтоб доброго доктора успокоить. Чтоб не лез ко мне с глупыми вопросами. Что за привычка — спрашивать у тяжелораненого человека — как ты себя чувствуешь? Как космонавт после трехдневной центрифуги, едрешкин корень!

Нужно было подумать. Разложить известные мне прежде сведения по полочкам. Примерить к ним новые, принесенные одноруким генералом. Ну и конечно, решить — что же теперь делать. Где мое место в этой новой, невероятной, картине.

И прежде мелькала у меня мысль, что место наместника Западной Сибири готовят для какого-то важного господина. Вполне мог даже допустить, что и для члена Императорской Семьи. Почему нет? Почему младший брат царя может быть наместником Кавказа, а Сибири — уже нет? Сомнительно было, что Великий князь Николай Николаевич бросит свою ненаглядную гвардию, и рискнет отправиться начальствовать в Тмутаракань. Но и тем не менее. Назвал бы Сколков его имя, я бы, пожалуй, и не удивился бы. Тем более, что у Великого князя в здешних местах и коммерческий интерес присутствует.

Второй сын Александра, царевич Александр Александрович — тоже был среди возможных кандидатур. Молод, конечно. Мог, без родительской опеки тут и дров наломать. Так, а свита на что? Пару-тройку опытных советников, десяток информаторов, не забывающих исправно отстукивать в столицу о каждом и любом телодвижении юного наместника, и матерого воспитателя в придачу. Вот вам и рецепт относительного успеха эксперимента. Да и не грозили бы стране те "дрова" ничем. Сибирь — медвежий угол. Людей живет мало, дворян вообще почти нет. Что тут можно испортить?

Но чтоб наместником стал Наследник Престола! Это слишком! Могу себе представить, что впечатленный моими успехами по индустриализации отдельно взятого региона, Никса возжелал лично в этом участвовать. И даже — мог заявиться с этой просьбой к отцу... Но что, едрешкин корень, заставило царя подписаться на эту авантюру?! Это же не просто событие для одной из колоний Империи. Это жест. Причем — политический! Отправить старшего сына, наследника, на окраину означает практически убрать того с политической сцены. Не сомневаюсь, что очень многие воспримут это, как явный признак ссоры между отцом и сыном. Как опалу, ссылку для цесаревича. Однако, совершенно достоверно зная, как именно относятся Александр Николаевич с Марией Александровной к своему первенцу, фантазии не хватает, чтоб изобрести повод для такого наказания.

Вполне может существовать и иной вариант. Четвертого, самого младшего сына Императора Николая Первого, ведь на Кавказ не ссылали. Надо было, чтоб в этом важном для Державы, но таком неспокойном регионе, у руля стоял совершеннейшее свой, абсолютно преданный, и не склонный к чрезмерной корысти, человек. Например — самый младший, любимый братик...

Ну так братику в 1862 году, когда его наместником Кавказа назначили, было тридцать два года, и он уже несколько лет как носил звание генерала от артиллерии. С 1864 года — главнокомандующий русской действующей армией. Именно под его началом окончательно разбит и пленен приснопамятный Шамиль... А у Никсы? Двадцать три, и генерал-майор свиты. Да и никаких повстанцев в наших краях не наблюдается, чтоб появилась необходимость принимать оперативные решения.

Я мог понять, и принять, зачем молодой цесаревич мог стремиться в Сибирь. В стране проводятся реформы, которые, по большому счету, приведут к реальным переменам в жизни только через несколько лет. Быть может — и десятков лет. А здесь, у меня, изменения наглядны. Строятся заводы, прокладываются новые торговые маршруты. Немного южнее завоевываются огромные пространства. Где, как не в этаком-то кипящем котле учиться высокому искусству управления огромным государством? Где еще молодой амбициозный политик мог бы применить свою энергию? Где отыщутся соратники, и отсеются пустые, никчемные прихлебатели? Уж не в искушенной, пресыщенной благами столице — точно.

Если же задуматься о пользе такого наместника для моего края, даже дух захватывал. Одно его присутствие в любом из западносибирских городов способно так подтолкнуть процесс переселения, что никакая железная дорога и рядом по эффекту не лежала. Никса — плакат. Лубочная картинка для молодых дворян ищущих места в бюрократическом аппарате страны. Если уж сам цесаревич не побоялся отправиться сюда служить Державе, то остальным — сам Бог велел. А следом потянутся и простые земледельцы, и купцы, и промышленники, и банкиры со свободными капиталами.

Добавить сюда хоть немного, самую малость — приложение сил самого наследника, и все наше болото взорвется. И если еще и вовремя направить энергию этого взрыва в нужную сторону...

Ах, как же мне хотелось внимательно изучить царский рескрипт собственными глазами. Узнать, наконец, на какие именно территории будет распространяться власть Николая. Какими он наделен правами, и какими именно обременен обязанностями. И сколько Государь дал сыну денег. Ведь не отправил же он любимчика совсем без поддержки... Но больше всего, конечно, хотелось понять. Вычислить — какими именно резонами руководствовался царь, позволив Никсе уехать из Санкт-Петербурга.

Сколков абсолютно прав. Если уж цесаревич решил, что править огромной территорией ему удобнее всего будет из Томска, то и встретить его необходимо подобающе. Хотя бы из уважения к отваге. Или как символ грядущих преобразований. И очень, чрезвычайно жаль, что я просто физически не в состоянии заняться этим вопросом.

Новый губернатор, Родзянко, потерялся где-то между перегонами четырех тысячеверстного тракта. И о сроках его прибытия не было ничего достоверно известно. Но даже, случись чуду, и сумел бы он опередить кортеж Великого князя, боюсь это ничего бы не изменило. Времени оставалось все меньше, а никому неизвестный, ничего в местных реалиях не ведающий чиновник, и сделать бы ничего путного не смог бы.

Оставался отсиживающийся на дачах в пригороде губернской столице, Павлуша Фризель. И если царский порученец сможет укротить идиотизм майора Катанского, все мой бывший незаменимый заместитель оформит в лучшем виде.

Сколков не подкачал. Это мне на следующий же день Миша Карбышев сообщил. Теперь, после того, как приезжему генералу удалось прорваться через "шлагбаум" доктора Маткевича, ко мне смогли приходить и другие посетители. А секретарь так и вообще заявился с самого утра. Он ведь, пока я по губернии катался, в усадьбе жил. Так что бросить все дела и тащиться через полгорода ему не требовалось.

В общем, как выяснилось, царский порученец воспользовался моим советом и поговорил-таки с отставным жандармским поручиком. В талантах Карбышева докладывать все четко и по существу я не сомневался, так что уже через час Иван Григорьевич отправился на городскую станцию телеграфа, где и засел, пока не получил от Государя практически карт-бланш на любые действия в Томске. Больше того! Генерал-адъютанту было обещано, что подчиненные господина Мезенцева более не станут беспокоить ни, вдруг оказавшегося незаменимым специалистом, статского советника Фризеля, ни кого-то еще из весьма обширного списка подозреваемых в сепаратизме сибиряков.

Уже ночью Сколков вызвал к себе в номер гостиницы майора Катанского, и применив все очарование русского военно-командного языка, объяснил ошибочность излишней ретивости жандарма. Голос у боевого генерала был весьма... гм... зычный, а некоторые словосочетания оказались настолько, скажем так — неожиданными, что основное содержание разговора двух офицеров уже на следующий день стал достоянием общественности. А еще через сутки базарные кумушки уверяли, будто бы жандармский майор уже пакует вещички, чтоб отправиться продолжать опасную и трудную службу в какие-то неведомые дали. Направление движения Сколков указал совершенно точно, но конечную точку так и не назвал. Впрочем, народная фантазия, на основе опыта общения с высоким начальством, справилась и с этой непростой задачей. Временного исполняющего обязанности начальника губернского жандармского управления в городе никто не любил, но впечатление от мгновенного решения судьбы этого хорошо известного человека, вызвало у обывателей даже некоторую жалость к потерпевшему. Ну или, во всяком случае, его судьбе уж точно никто не завидовал.

После обеда, когда Миша как раз читал мне газеты, Павла Ивановича Фризеля навестил десяток столичных кавалеристов со штабс-капитаном во главе, который тактично, почти натурально смущаясь, если в речи проскальзывали неприличные слова, предложил председателю губернского правления немедленно вернуться к месту службы. Павлуша, который поначалу решил, что незнакомые всадники явились, дабы препроводить его в неуютную тюрьму, немедленно приободрился, сменил атласный халат на мундир, и отправился прямиком в мою усадьбу. В некую абстрактную высшую справедливость опытный чиновник давно уже не верил. Как и в то, что какой-то неведомый, явившийся аж из самого Санкт-Петербурга, благодетель вот так, просто, с бухты-барахты, решил все его проблемы. Потому — рассудил, что без моего участия тут точно не обошлось, а посему он просто обязан навестить раненого покровителя, дабы выразить свою благодарность.

Кроме того, Фризель вполне здраво рассудил, что раз я жив и нахожусь в Томске, дома, а не на какой-нибудь гауптвахте в Омске, значит этот визит никак его, государственного чиновника пятого класса, не скомпрометирует. А в случае, если моя счастливая звезда не погасла, вполне возможно, что вскоре все может вернуться. То есть — я вновь усядусь в губернаторское кресло, а Павел Иванович снова станет моей правой рукой в присутствии. Амбиции Павлуша имел скромные, человеком был спокойным и обстоятельным. Прекрасно понимающим, что систему не переделать — следующий чин он получит хотя бы уже по выслуге лет, но получить действительно высокую должность без протекции совершенно не реально. Если только не стать кому-то, обладающему связями, совершенно необходимым. Потому сразу после тихо мною ненавидимых вопросов о моем самочувствии, изъявления безмерного почтения и благодарности за участие в его судьбе, председатель правления немедленно поинтересовался дальнейшими инструкциями.

На его счастье, к тому времени я уже, опытным, конечно же, путем уже выяснил, что если пальцем немного подвинуть кожу над глазом вверх, к ране, то выговаривать слова получается достаточно четко и каждый звук не вызывает вспышку нестерпимой боли. Так что, совсем немного поднапрягшись, сумел, буквально в двух предложениях, обрисовать Паше его ближайшие задачи.

И все-таки, как же не вовремя он явился. Ну хоть бы еще пару минут в коридоре промедлил! Мысль же на самом пороге разума крутилась. Казалось, вот она уже. Сейчас, еще миг, и я схвачу ее за длинный вертлявый хвост... И сразу пойму, что именно, какая-такая высшая государственная необходимость гонит больного Николая в не слишком комфортабельную для чахоточных Сибирь.

— Миша, — позвал я Карбышева, когда Фризель раскланялся, и убыл организовывать торжественную встречу Его Императорского Высочества, Великого князя, государя цесаревича, Николая Александровича. — Прочти статью снова...