Том 3. Древо Иггдрасиль

— Мерзавец, — жаловалась Тецуна. — Кошмарный человек.

— Одно разочарование, — кивала Аюми. — Еще и задвигал мне что-то про Накано. Не понимаешь — не лезь! А он полез. Один смех. Эй, ты! Кацуджи-кун. Ты смешной. Тебе это говорили?

— Бывало, — признался Кога.

— Это правильно, — сказала Аюми.

Разговор сместился в другую область: обсуждали взлом квартиры — и судьбу семейства Накахара. И главное: куда же пропала госпожа директриса?

— С ней все в порядке, — сказала Тецуна успокаивающе. — Я уверена, все образуется.

— Конечно, все с ней нормально! — пробормотала Аюми. — Еще бы нет! Если с ней что случилось нехорошее — не прощу. Никогда не прощу. Мать должна быть сильной. Сильнее меня. Если она будет слабее — не прощу.

— Не простишь, — Тецуна погладила ее по плечу.

— Эй ты, Кацуджи-кун, — сказала Аюми, и вдруг всхлипнула. — Отвернулся, живо.

Кога отвернулся — и стоял так, пока Тецуна платочком подтирала подруге слезы.

— Хватит о всякой ерунде! — преувеличенно бодрым тоном произнесла Тецуна, закончив. — Давай конверт откроем. Что могли прислать из издательства?

— Издательства? — насторожился Кога.

— Не твое дело, Кацуджи-кун! — одернула его Тецуна. — Аюми-чан пишет любовную историю, и это не твое дело!

— О, не мое, — сказал Кога грустно. — Я все понимаю.

Тем временем Накахара достала ножницы — и с нетерпением вскрыла конверт.

— Ой, это не письмо, — произнесла она растерянно.

Кога резко развернулся.

Из конверта толчками вырывалось жидкое пламя. Контактируя с тканью, оно превращалось в пламя настоящее, яростное, безумное — пара секунд, и кровать вспыхнула. Аюми вскрикнула — и оттолкнула от себя Тецуну; ту огонь зацепить еще не успел.

Кога, не задумываясь о том, что делает, развернул стальные крылья — вспрыгнул на жалобно скрипнувшую кровать, и приобнял ими Аюми. Из ран хлынула кровь, но Кога ничего не почувствовал; он стоял, прижимая к себе испуганную, дрожащую Аюми, а вокруг бушевало белое пламя. Кровать прогорела до конца; ножки ее подкосились, и Кога кубарем покатился по полу, увлекая за собой Накахару. Пепел вихрем вырывался в открытое окно. Тецуна непрерывно кричала; кричала и женщина в палате, соседка. Даже когда пламя угасло — а это произошло довольно быстро — они продолжали вопить.

— Заткнись, Тецуна-чан! — приказала Аюми, выбиравшись из объятий Коги. Голос ее дрожал. — А ты, Кацуджи-кун...

"Да, я знаю, — подумал Кога, и опустил голову. — Я по-дурацки раскрылся перед Накахарой и Минамори. И перед незнакомой мне женщиной. Ну и ладно. О содеянном поздно жалеть, не так ли?"

— Ты,.. — запинаясь, произнесла Аюми, — ты найдешь мою мать, понял?

Он был вынужден согласиться.

10.

За день Кога проклял свое обещание трижды.

Первое проклятие датируется пятым сентября 2005 года (суточное время — 16:47).

Итак, Кацуджи Кога пришел домой, снял обувь и произнес устало:

— Я дома!

Никто ему не ответил, но Кога не стал удивляться: такое в порядке вещей.

"Накахара-сан, — отрепетировал он речь. — В последнее время меня несколько стесняет ваше общество. Не изволите ли покинуть мое жилище? Прошу, не принимайте сие на свой счет — вина лишь моя, и ляжет исключительно на меня", — и обязательно прибавить "~ де гозару", словно он не Кацуджи Кога, а Ода Кога, или на худой конец — Токугава Кога.

Вот Аюми-чан обрадуется-то! Мать вернулась живой и... не совсем здоровой; не иначе, поссорилась с любовником, и тот в гневе разнес квартиру, да еще и саму Накахару-сан посадил голой задницей на контейнер.

"А если было изнасилование?" — подумал Кога, и содрогнулся.

На часах было 16:47.

Кога знал: в городе совершают насилие, убивают людей, измываются над маленькими девочками — то был мир, знакомый ему, но знакомый исключительно по ночным вылазкам. Хисуи Кана, банда Нобунари-куна, люди-крышки, прочий сброд; они жили в темном, жестоком мире, где случиться могло что угодно. Но днем? Накахара-сан лежит в мусорном контейнере, словно бы изнасилованная — как, Накахара-сан, госпожа директриса? Невозможно. Будь на ее месте Хисуи-сан (лежит среди мусора, бедра залиты кровью), Кога поверил бы — но Накахара-сан? Нет-нет-нет, ни разу. Накахара-сан относится к дневному миру, в котором насилие и тем паче изнасилования — невозможны.

"Черт, я мудак," — подумал вдруг Кога, и вытер пот со лба.

Если ее и вправду изнасиловали, то оставить подобное он не может. Нужно что-то предпринять. Облегчить ее боль, или хотя бы разделить — неважно. Каждый нуждается в помощи, или же в братской руке; и Аюми-чан, и ее мать, и Ацумори Аяо, который, возможно, бьет девочек по лицу.

"Разберемся," — решил Кога.

В квартире воняло; Кога принюхался — и сморщил нос. Пахло кровью и мертвой плотью.

"Снова мать тухлую рыбу жарит," — догадался Кога.

Рядом с обувью лежал кусочек мяса, окруженный кровавой лужицей. Кога наступил на него, выругался, отер носок о стену — и вошел наконец в комнату.

— Ты сегодня рано, — сказала мать.

— Окаа-сан...

Скрестив длинные ноги, мать сидела в кресле; плечи ее обтягивал выцветший халат. Объемные волосы спутались, сбились — из прически теперь торчали не две, а целых десять или двадцать прядок. Мать посмотрела на Когу, и слабо улыбнулась.

У ног ее скорчилась Накахара Рейко: руки прижаты ко рту, лицо залито кровью; она обнажена — и на теле видны следы борьбы, и синяки, и ушибы, и темные гематомы. Повсюду кровь, уже подсохшая. На столе — скальпель и медицинская ложечка. Ложечка заляпана мозговым веществом.

Кога поднял глаза к потолку.

Вздохнул.

Во второй раз пожалел о данном обещании.

Проникся жалостью к мирозданию: "И почему случаются подобные вещи? Не иначе, промахи Бога".

Опустил глаза.

А затем заорал — во всю глотку.

Накахара Рейко, не отрывая рук ото рта, закричала в унисон с ним, надрывисто, оглушительно, и влажно — словно в горле ее порвались необходимые мембраны. Кога немедленно смолк, потрясенный.

Кое-как пристав, Накахара-сан бросилась в сторону. Споткнулась о футон. Упала. Еще раз встала. Ударилась коленом о кровать, не заметила этого, и все равно упала. Вжалась лицом в матрас, и глухо зарыдала. Кога, задыхаясь, наблюдал за ее попытками встать — и ему было просто физически дурно, и больно от этого зрелища.

— Окаа-сан.

Мать схватила со стола скальпель.

— Не подходи! — выкрикнула она.

Поняла мать, что Кога не в духе; жаль, понимание мало что дало ей.

— Ты выскребла у нее часть мозга, — простая константация факта.

— Ей все равно Храм не нужен! — воскликнула мать. — Ей бы он не понадобился!

Кога стиснул кулаки. На пол закапала кровь. Кожа на запястьях лопалась, уступая место стали.

— Ты выскребла у нее часть мозга, — повторил он, словно не в силах поверить в произошедшее. — Она была нашей гостьей. А ты выскребла у нее часть мозга.

— Язык еще вырезала. Ради нашей безопасности.

— Ты выскребла... часть...

Кога стоял на одном месте, не шевелясь, и мать решила: сдался, принял ее позицию. Осторожно опустила она скальпель, подошла к сыну, взяла его за плечи — и произнесла максимально убедительно:

— Кога, не надо нервничать из-за всякой ерунды.

— Окаа-сан...

— Успокоился?

— Нет, черт возьми! — заорал Кога.

Зря он только возвысил голос — Накахара-сан немедленно подхватила его крик; дополнила его своим, жутковато-влажным воплем. Кажется, громкие звуки пугали ее, и она отзывалась в ответ.

— Все в порядке, — сказала мать. — Ты не волнуйся.

Черт возьми, Аюми-чан...

Под кожей будто ползали черви; механическая плоть жаждала вырвать наружу. Кога поманил мать — и вышел в коридор. Возле двери по-прежнему лежал вырезанный язык.

— Ты не волнуйся, — попросила мать, и поспешила вслед за Когой.

— Кто волнуется? Никто не волнуется, — произнес Кога, и локтем прижал мать к стене; она лишь охнула. — Окаа-сан, я совершенно спокоен.

Локтевой сустав раздвинулся, пропуская ворох стальных игл. Одна из них кольнула мать в щеку; мать взвизгнула.

— Кога!..

— И не зови меня по имени! — Кога почувствовал, как дернулся уголок рта, как сжались мышцы шеи.

Черт возьми, Аюми-чан...

Мать шумно дышала.

Кога задержал взгляд на ее животе — где сам был когда-то зародышем — и выпустил из ладони шип, и дотронулся им до матери. Та пошла пятнами от страха; задрожала, и вдруг выкрикнула:

— Ну давай! Не стесняйся!

В голосе ее сквозило отчаяние.

Кога заколебался.

— Давай, трахни меня! Ты же давно этого хотел!

Кога ощутил ужасную, просто-таки кошмарную апатию. Абсурд ситуации дошел до предела. "Трахнуть?" Черт возьми, да она окончательно спятила.

— Думаешь, я не знала? — брызгала слюной мать. — Не видела, как ты на меня смотришь? Я все видела! Ты такой же похотливый ублюдок, как твой папаша! Ооо, я знала, что такой день настанет! Знала!

Кога отпустил ее.

И сел на пол.

— Ты говорила, что я сын Бога, — сказал он зачем-то.

— Так Бог и есть похотливый ублюдок! — заплакала мать, бессильно сползая вдоль стенки. — Похотливый ублюдок, как и ты!

Кога вырвал из ладони шип, смял его и растянул, превратив в длинную гибкую проволоку. Им он и связал мать, для ее же блага. Она кричала и сопротивлялась — но Кога был сильнее. Закончив, он отнес мать в ее спальню и оставил на кровати.

— Похотливый ублюдок!.. — неслось ему в спину.

"Безумие," — думал Кога меланхолично.

С матерью такое бывает. Нужно подождать пару дней, и все пройдет.

А что делать с Накахарой Рейко?

Мать безумна, и не может отвечать за свои поступки. Значит, за них отвечает Кога.

Получается, это он изувечил мозг Накахаре Рейко, да еще и язык вырезал?

Дурацкая логика. Никуда не годится.

Кога вошел в комнату. Накахара-сан лежала на кровати; когда Кога попытался коснуться ее — разразилась диким, пронзительным воплем.

— Ради твоего же блага, — сказал Кога, и силой развернул Накахару-сан к себе.

Она визжала. Кога ударил ее по лицу — несильно, чтобы привести в чувство; но результат поразил его — Накахара Рейко немедленно сжалась, и прекратила всяческое сопротивление. Она лишь хныкала. Кога, содрогаясь от жалости, отвел Накахару в ванную — и осторожно помыл ее. Накахара-сан плакала от ужаса. Меж зубов ее пузырилась кровавая пена. Рану пониже виска Кога не тронул, в рот заглядывать не стал; зато смыл кровь с лица и тела.

"Какая она маленькая, — думал он отстраненно. — Таких людей не бывает".

А она все плакала, и не могла остановиться.

"Боюсь, твоей матери, Аюми-чан, придется здесь задержаться".

Кога отвел ее в комнату и там завернул в одеяло.

— Дерьмо, — произнес он, оглядев стены.

Да, с уборкой лучше не затягивать.

Телефон загудел.

Сообщение от Накано Хикари.

"Нам СРОЧНО нужно поговорить. Зайдешь ко мне домой, понял? Адрес сейчас пришлю. Ну, вдруг ты не знаешь? ^__^"

— Ты вовремя, Хикари-чан. Мне срочно нужно на свежий воздух, — сказал Кога, и в третий раз пожалел о своем обещании, потому что Накахара Рейко протяжно, громко завыла.

11.

Кога давно приметил у себя черту. Он не способен был мыслить логично в нелогичных ситуациях. Кога совершал странные, абсурдные поступки — и после не мог объяснить их, даже себе самому.

Он кое-как оттер кровь со стен, выкинул ложку с мозгами, связал Накахару-сан, посадил в кресло, хлопнул по макушке, включил телевизор, произнес: "Токио-ТВ, Накахара-сан, как вы и просили!" — а после направился на кухню, приготовить себе еды.

В холодильнике лежала груда мяса. На нижней полке стояла кастрюля; там, в жирном холодном бульоне, плавала человеческая кисть.

Кога обернулся — и на секунду показалось, что он в каком-то адском месте: везде паутина, засохшая кровь, слизь, внутренности; расчерчены на полу пентаграммы и расставлены по углам свечки. Пахнуло гнилью. Кога помотал головой — и мираж исчез. Квартира вернулась на место.

Но вот кисть осталась.

Кога, подумав, вытащил ее из кастрюли. Взяв салфетку, обтер кисть насухо — и положил в карман, к телефону.

"Хикари-чан, ты видишь то же, что и я?" — прорепетировал он будущую речь, и еле сдержал безумный смешок.

Глава шестая.

1.

Они шли по городу: первый Ацумори Аяо — счастливый, с улыбкой на лице — и с окровавленными руками, и второй — чуть в отдалении.

— Так почему, скажи мне, почему ты ушла? — напевал первый Аяо. — Я так любил тебя; почему же ты ушла?

Полицейские машины загородили ему путь. Первый Аяо взмахнул рукой — и они взорвались, все как одна. На тротуар шлепнулась чья-то обгорелая голова; Аяо пнул ее, и она покатилась по асфальту, оставляя за собой липкий след.

Легкое движение пальцев — и здания рушились, их жители погибали под обломками. Первый Аяо наведался и в роддом: он с наслаждением давил младенцев каблуком, выбрасывал в окна, душил; кричал: "Скажите спасибо дяденьке — ведь вы умрете безгрешными!" — и смеялся.

Затем пришла очередь и беременных. Боже, как же приятно было выдавливать из них зародыши! Первый Аяо чувствовал: не зря он сюдал пришел, ох, не зря!

— Я так любил тебя; почему же ты ушла? — немелодично пел он.

Вызвали армию. Ацумори Аяо пришел в восторг: наконец-то его приняли всерьез! Он вышел на улицу — и простер руки, и прокричал:

— Боже, я люблю тебя! Спасибо за то, что ты есть!

А затем сорвался с места; легко вклинился в армейские ряды, смял их, сокрушил. Солдаты бежали. Танки горели и взрывались; вертолеты на полной скорости таранили небоскребы. Первый Аяо стоял посреди этого хаоса и смеялся, смеялся. Ногой он попирал какого-то неудачливого солдата. Тот плакал и умолял отпустить его. Аяо покачал головой — и с размаху наступил солдату на брюхо. "Чмок!" — живот лопнул; кишки серебристой лентой разбросало по земле.

"Это удивительно!" — подумал второй Аяо.

Пришли домой.

Мейда-чан страдала: что-то не то съела, животик раздулся! Аяо подумал над проблемой. Затем обратился к перепуганной нэ-сан:

— Как ты допустила подобное?

— Не знаю, я не знаю, что с ней такое! — запричитала Аяме. — Я ей аспирин дала, но он не помог!

— Аспирин? — ужаснулся первый Аяо.

А после оторвал нэ-сан голову; в комнате забил кровавый родник.

"И как он это делает? — призадумался второй Аяо. — У него ведь нет никаких способностей. Как он это делает?"

Мейда-чан завизжала; кровь Аяме попала ей на лицо.

— Не плачь, моя милая! — приказал первый Аяо. — Я все равно бы ее убил, рано или поздно. А сейчас посмотрим, что у тебя в животике...

Мейда задергалась и попыталась встать с кровати.

— Да не бойся ты! — сказал первый Аяо. — Больно не будет.

С тошнотворным чавканьем рука его погрузилась в живот Мейды; та закричала от боли и страха. Аяо пошарил внутри, поискал — и наконец вытащил руку; в кулаке он держал нечто похожее на змею. Мейда перестала кричать; теперь она судорожно хрипела.

— Видишь, совсем не больно! — сказал ей Аяо.

Змея распрямилась, застыла на воздухе и превратилась в меч.