Metanoia

-На этом настоял Королевский Советник, моя дорогая. — она шевельнула кистью и черная тонкая плеть ударилась о ладонь.

Я бессильно опустила руки. Правой ногой сминая подушку, я повернула голову к слепящему солнцу, ничего не видя за жалюзи и радуясь тому, восхищаясь безобразностью света.

-Ложись. — она подошла ко мне и я узнала эту плеть. Еще в прежнем моем детстве она служила развлечением для моей матери со многими ее любовниками.

Подчинившись ей, я вытянула руки вдоль тела, я смотрела на нее со все нарастающей презрительной злостью. Сняв со стального кольца на своем предплечье черный кожаный мешочек, шаман достал из него крошечный стеклянный сосуд, заполненный жидкостью, сперва показавшейся мне прозрачной и безжизненной. Но когда он поднес его к моим глазам и солнце осветило содержимое, я заметила прозрачное движение в ней, слишком резко меняющее свое направление, чтобы не быть живым.

-Настало время изменить твои поведение, ценности и цели.

Когда-то со мной уже совершили подобное. Для того, чтобы стать рыцарем необходимо было сделать глоток горькой мутной жидкости из инкрустированной изумрудами и рубинами золотой чащи с ножкой в виде трех прижимающихся друг к другу морских коньков. Через несколько минут после того, как ее холод растворился в моем желудке я ощутил невероятный, невыносимый подъем. Действительность неожиданно превратилась для меня в сложенную из чудес мозаику и все вместе частички ее создавали невидимый, ускользающий от зрения снотворный лик Короля, доброжелательно взирающего на меня и тем самым дарующего мне вдохновение, пригодное для любого, самого удивительного деяния и подвига. Ощущение это неизменно сохранялось во мне и величайшей печалью моей было то, что я не мог совершить ничего, что в полной мере использовало бы его, словно бы имелся во мне талант, воплотить который оказалось у меня недостаточно сил и решимости, как будто был я слабой машиной, подключенной к хранилищу энергии, достойному намного более мощного устройства. Его Величество стал для меня воплощением мудрости, я готов был исполнить любой приказ ради того, чтобы не покинуло меня ощущение близости Его, чувство, что еще немного усилия, еще чуть-чуть служения Ему и великий замысел, видение реальности, остававшееся смутным лучистым образом, почти неразличимой тенью, подвижным миражом, мимолетной галлюцинацией, откроется мне во всей пугающей безупречности своей и я познаю все, что только может быть знанием, обрету все возможности и навсегда остановлюсь, пребывая одновременно во всех возможных состояниях. Я узнал позднее, что виной тому были искусственные паразиты, содержавшиеся в том питье, пробравшиеся в мой мозг и изменившие его выделениями своими, но перемены те были столь велики, что я только улыбнулся им, понимая, что отсутствие гнева есть также следствие их.

-Что произойдет со мной?

-Мы не скажем тебе. — моя Золотая Мать склонилась надо мной, уперлась руками возле моих плеч. — Ты будешь подозревать все, что будет происходить в тебе, каждую мысль, желание, сновидение, порыв в том, что он исходит от твоих новых друзей, но так никогда и не узнаешь, в чем действительно виноваты они. Это заставит тебя размышлять и ускорит твое развитие.

Я улыбнулась. Они не знали, что у меня есть простой способ борьбы с подобными мыслями. Сосредоточившись на происходящем, уверяя себя в отсутствии взаимосвязей между состояниями, я могла избавиться от подобных мыслей, уводящих в брезгливые отражения и едва ли способных обратить к смешливой мудрости.

Приоткрыв губы, я приняла несколько несколько горьких капель и проглотила их, я закрыла глаза, прислушиваясь к своим мыслям и ощущениям, не заметив в них ничего необычного, ничего отличающегося от прежних. Возможно, воздействие было слишком тонким, должно было наступить позднее или же его не было вовсе и они лишь хотели убедить меня в том, что производят его. Намеренность, с которой было совершено все это, угрюмая точность ритуала, взрывчатая ясность манифестации восхищали меня. Они могли бы сделать все это незаметно, дать мне впитать новых паразитов во время любого завтрака. Возможно, именно это и происходило неоднократно, но в данном случае они пожелали сделать все видимым. Выпитое мной могло и не содержать никаких микроскопических существ, все могло быть безвкусной шуткой, бессмысленным издевательством, коим они решили сопроводить действо генетического шамана.

А она осталась такой же стройной, только была теперь чуть-чуть ниже меня.

-Ты не помнишь...-я приблизилась к ней, она с недоумением смотрела на меня, но я была всей нежностью, всей чистотой, какие только могли допустить нелетающие птицы.

Протянув руку, я коснулась кончиками пальцев ее щеки и она вздрогнула, глаза ее закрылись и приоткрылись губы. Пошатнувшись, она выбросила руку и схватилась за стену, за один из ее черно-серых пятнистых камней, а я уже спешила к ней, я уже держала ее за тонкую горячую талию, не позволяя ей упасть.

Ее тело под невесомой тканью, сильное и наполненное беспорядочной жизнью, почти невозможное для того, чтобы быть плотью, едва ли способное состоять из того, что напоминало бы мышцы и кость, гладкое и ловкое, не допускающее к себе ни одного бесстрастного взора, ее хрупкие руки, чья сила осталась несомненной даже тогда, когда они обвисли на моих плечах, редкие на них светлые волоски блестели беззащитным ореолом самозарождающегося бытия, ее мускулистые ноги, для которых любое бегство было всего лишь развлечением, крошечный подбородок и бесславной иронии губы над ним. Я поняла, что всегда была влюблена в нее.

На мгновение это показалось мне омерзительным, но она была так красива, что любое отвращение, едва оказавшись возле нее, немедля спасалось бегством.

Отступив на шаг, она отвернулась от меня, прижалась спиной к стене, опустила голову. Я подошла к ней, ободряюще и ласково улыбаясь, но она не поднимала взор и тогда я взяла ее руку, ее горячие, влажные пальцы в свои. Она дрожала, я не находила в ней той исступленной смелости, какую наблюдала ранее, но это еще больше восхищало и волновало меня. Ее волосы, длиннее которых были даже мои ногти, переливались серебряной пылью, маленькие мочки ее ушек лишены были проколов.

Чувствуя пугающую неуверенность, понимая, что если не будет найдена мной всемогущая решимость, то никогда более подобной возможности не представится мне, я облизнула губы.

Это было мой третий поцелуй и я нашла его великолепным. Она не шевелилась и не дышала все то время, что мои губы прижимались к ней, она ничем не выказала неудовольствия, равно как и наслаждения. Улица звенела вокруг нас несекомым треском, три черные птицы с обиженным криком пронеслись над нами, облака едва слышно искрились в шероховатой синеве.

Сердце мое билось часто, я была недовольна собой. Мне показалось, что поцелуй не доставил ей удовольствия, слишком спокойной оставалась она. Отойдя на шаг от нее, я в нетерпении сжала свои предплечья и когда она подняла голову, когда я увидела улыбку, то поняла, что если не взаимность, то приятие испытывает она ко мне и все, что есть я представляет для нее интерес и продолжение обречено на медленно гниение в волнующемся пространстве между наших тел. Хмельной морок раскаленного дня оглушал нас, делал наши движения медлительными и слабыми. Мы щурили глаза, мы не могли посмотреть друг на друга, как будто это неожиданно стало смертоносным запретом, но при этом мы держались за руки и шли в ногу. Мы шли, переступая выпавшие из стен камни и заросшие яркой травой пустые проемы в булыжной мостовой, где ящерицы откладывали яйца, мы обходили ржавые куски неизвестных механизмов, под которыми сражались за мертвых жуков разноцветные муравьи, переступали через мертвых птиц, внутренности наполнивших червями, мы были спокойно радостными и тихо счастливыми.

Невдалеке от места нашего первого поцелуя она оставила свой мотороллер.

Машина эта удивила меня. В восхищении я присела, всматриваясь в сияющую сталь, наслаждаясь переливами цвета в ней, любуясь изгибами ее в плавности и равнодушном изяществе способных соперничать с самыми утонченными лепестками. На черной левой рукояти сидел красный, в серебристых точках жук, памятником незаслуженных побед сияла над ним чуть изогнутая, с шариком на конце, ручка тормоза, спицы кружили голову веселой реверберацией, фара забавлялась распутными отражениями в каждой из пластинок ее серебристой полусферы, черные шины, покрытые иероглифами и королевскими клеймами, были почти гладкими, их выцветшая чернота предостерегала, подобно тьме непроходимого из-за чудовищ коридора. Зеленоватая сталь, вобравшая множество вмятин, манила меня подобно щеке возлюбленной, мне хотелось прикоснуться к ней, провести по ее лаковой глади, ощутить все неровности и насладиться ими, как величайшими неудачами вселенной.

Взявшись за ручки, она перебросила ногу, опустилась на сиденье, выбила подпорку. Он удерживался теперь ее сильными ногами, попеременно сгибая их, она вынуждала его покачиваться, опустив руки, глядя на меня с насмешливым ожиданием. Оглядевшись, собирая все искры пылающего дня, чтобы запомнить их и насладиться в мгновения величайшего ужаса, я забралась на обжигающее сиденье позади нее и обхватила ее тонкое твердое тело, вцепилась в ее талию, прижалась грудью к ее спине, чувствуя, как твердеют мои соски и надеясь, что она тоже ощутит это и возрадуется тому.

Ударив ногой по педали, она завела трескучий двигатель, повернула ручки и, виляя между камней и мертвых животных, мы устремились к пустоте по улицам бесшумной лихорадки. Повернув голову налево, прижавшись щекой к ее лопатке, я видела, как проносились мимо стены, дома и деревья, падшие колонны и низвергнутые памятники. На мгновение мне показалось, что все это может быть результатом действия нового паразита и сердце мое вспыхнуло, я закрыла глаза от нестерпимого отчаяния, сильнее сцепила пальцы. Но затем движение воздуха, прыжок мотороллера и моя неловкость пришли в согласие и футболка ее выскользнула из-под моих рук, я почувствовала, как вздрогнул, напрягся ее оказавшийся под ними горячий живот. Эта случайная ласка вернула меня и напугала ее. Она прибавила скорости, а я убедила себя в том, что даже если и под влиянием паразитов совершаю я поступки, приводящие к подобному наслаждению, это должно быть всего лишь приятно и не следует мне думать ни о чем другом. Улыбнувшись, поддавшись слабости, признавая свое поражение перед микроскопическими существами, восторгаясь равноценностью возможностей, я крепче сомкнула веки Я не могла сопротивляться всему, во всем подозревая влияние паразитов. Возможно, так оно и было и все они, искусственные или естественные, выведенные, созданные, возникшие по вине необходимости и биологически обусловленных причин специально для того, чтобы направить наши мысли и поступки в определенном направлении, изменять их в угоду неизвестной цели, совместно управляли мной, ведя внутри меня нескончаемую войну за то, чтобы я поступала так, как угодно одной из разновидности, а не другой. Я легко могла представить их, сцепившихся в глубине моего тела, кровеносных сосудах и мышцах, впивающихся друг в друга острыми зубами, разрывающими чужие мембраны, устраняющими еще один вариант воли. Те странные резкие боли, изредка возникавшие во мне вполне могли означать лишь еще одно власоглавое поражение, еще одну недостойную победу, еще одну перемену настроения, отказ от старых беспокойных мечтаний в угоду новых, поворот в другую сторону, близость с тем, о ком никогда не думала с таким отношением, решение о расчленяющем убийстве или откровенном равнодушии. Я могла только выбирать, создавать видимость осознанного, осмысленного выбора, продолжая уверять прочих, избежавших паразитарных откровений, что мысли принадлежат мне, созданы мной, управляемы мной. Мне было забавно смотреть на них, видеть явные признаки действия некоторых известных паразитов и слышать слова о том, что эти великолепные носители являют собой существа исключительного разума и непреклонной воли. Я выбирала удовольствие и красоту, полагая их более свободными или, во всяком случае, более съедобными.

Она остановила мотороллер и я открыла глаза. Еще мгновение двигатель продолжал работать, а затем она заглушила его, издавшего при этом надсадный хрип. Нехотя, повинуясь ритуальному долгу, я расцепила руки и поднялась.

Я не знала этого района города, мне казалось, что я никогда и не бывала здесь. Башни из черного камня поднимались над нами, некоторые все еще остроконечные, другие же обрубившие себя. Зловещие фигуры, украшавшие их, восторженные в своей алмазной похоти, нависали над нами, потрясая гневливыми фаллосами, оскалив сломанные клыки на коротких мордах, раскинув оскопленные крылья, обвивая вокруг ног и водосточных ржавых труб купированные временем хвосты. Они выли, совокуплялись с себе подобными и людьми всех полов и возрастов, они угрожали мечами и дальнобойным оружием, они склоняли потрескавшиеся колени в бесчестных молитвах, они казались мне возможными врагами, несмотря на то, что я никогда не видела подобных им ни в этом городе, ни где бы то ни было еще.

Улыбаясь, аккуратно и точно, как будто это была последняя улыбка в ее обойме, которой она могла бы поразить меня, моя возлюбленная потянула меня к воротам из мятого черного металла.

Это странное чувство, позволяющее мне считать себя, называть себя влюбленной, никогда ранее не было испытано мной и возникло неожиданно и только для того, чтобы вызвать у меня сомнения в собственных сознательности и разумности. Стараясь не поддаваться нейрогормональной регуляции, прилагая все мыслимые усилия к анализу происходящего, попыткам обнаружить в нем выгоду и расчет, я наталкивалась на непреодолимое сопротивление. Подобно девственной плеве, оно не допускало меня в те пространства, где я смогла бы освободиться от гнетущего неясного томления, определение которому я подобрала с такой ужасающей легкостью. Все было слишком просто, объяснение тому, почему раньше я не испытывала этой тягостной легкости заключалось в том, что прежде я была мужчиной.

Россказни о всепричастности всегда казались мне вялой, граничащей с бредом наивностью. В бытность свою мужчиной я знала цветочную страсть и железную похоть, я злилась на прекрасных женщин и ненавидела привлекательных мужчин, но овладевшее мной отвратительное чувство, всепоглощающее и требовательное, было незнакомо мне. Быть может, некоторые паразиты могут выжить только в женском теле, приспособленные к особенностям его биохимии.

Успокаивая себя тем, что нет ни одного мгновения в существовании, лишенного какого-либо воздействия, я последовала за ней, протиснувшись между едва разошедшимися раскаленными створками, слегка оцарапав при этом левую руку. В пустом пространстве старые хранились машины. Те из них, что должны были ездить, лишились колес, винтокрылые потеряли лопасти, реактивные лишились турбин, другим удалось сохранить только свой остов, в черных переплетениях которого таились серебристые баки, черные коробки с проводами, белые сферы со множеством предостерегающих на них надписей. Зеленые, черные, серебристые, белые, эти несчастные машины покоились на желтоватых плитах, между которыми красная пробивалась трава. Ступив в эту страстную тишину, полную воспоминаний о древних битвах, поражениях столь прекрасных, что многие вдохновлялись ими, чтобы пойти в солдаты, я шла за возлюбленной, глядя на эти машины, их опустошенные приборные панели, разорванные, трепещущие от малейшего движения воздуха высохшие мембраны, распоротые кожаные внутренности, открытые черные резервуары, куда залиты должны были быть жидкие пилоты, состоящие из миллиардов микроскопических существ, являющих собой коллективный непогрешимый разум и ожидания мои ничего хорошего не обещали мне. Место это казалось пугающим, неодолимая угроза должна была поджидать нас здесь и едва ли могли с ней справиться короткий клинок и мои помнившие сотни боевых движений руки.