Созерцающие путь

Я отбросил в сторону бесполезный самострел и вытащил из ножен свой верный клинок, тускло блеснувший великолепной сталью. Привычным, отработанным движением крутанул, пробуя кисть, и воздух упруго свистнул под лезвием. Оставалось пустить мерзавцу кровь.

Без долгих раздумий я бросил жеребца в галоп. Можно было, конечно, уйти: улица за спиной была пуста, да и выстрелить мне вслед ему, похоже, нечем было. Но как возможно оставить эту мразь в живых?

Он тоже изготовился, выставил перед собой наконечник знамени. На нём уже была чья-то кровь. Вражеский воин ждал меня уверенно, в боевой стойке. Хотя он был молод, в нём чувствовался немалый опыт. О том же говорили и ранговые знаки на обмундировании. Его импровизированная пика была достаточно длинной, так что шансов достать имперца, рубя сверху наотмашь, было немного.

Расстояние между нами неуклонно сокращалось. На скаку я повернул клинок вниз остриём. Время сжалось, движения замедлились, как в томи-тельном сне. Казалось, что всё вокруг плывёт в густом прозрачном сиропе. Враг сделал выпад, целясь мне в грудь. Избежать удара не получалось, надежда была лишь на крепость кирасы, выкованной на заказ искуснейшими оружейниками столицы. Я повернулся в седле, насколько это было возможно, в сторону и одновременно поднял руку для удара.

Толкнуло меня сильно, едва из седла не выбило, металл скрежетнул о металл. Крепкое навершие древка вспороло китель на груди, скользнуло по броне, но не пробило. И тут я ударил, полагаясь не столько на расчёт и глазомер, сколько на стремление сердца, переполненного ненавистью. Какое-то шестое чувство подсказало, куда и как надо лучше бить из неудобного положения, да ещё и на всём скаку.

Словами не передать, какое упоение охватило меня, когда противник от-крылся после неудачного выпада, и клинок, преодолевая слабое сопротивление плоти, глубоко вошёл в щель за воротом его панциря. Всю ненависть, накопившуюся за последнее время, вложил я в этот удар, мстя за всё, чего лишился, за пустоту в душе, мстя Империи и злой судьбе, мстя всему, что олицетворял для меня этот имперец. Я чуть не выпустил эфес, но вовремя успел выдернуть клинок из тела. Брызнула кровь, стальное лезвие окрасилось алым. И это было едва ли не самое прекрасное зрелище в моей жизни.

Жеребец, разогнавшись, проскакал ещё немного, потом я его развернул. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как упал на колени мой враг, как выпал стяг из его рук, как распласталось по мостовой жёлто-красное полотнище. Потом солдат опёрся на руки, но правая подломилась и он завалился навзничь на своё знамя, обильно орошая его кровью. Рогатый шлем слетел с него, открыв давно не мытую голову.

Я неспешно подъехал ближе. Имперский воин недвижно лежал на грязной, окровавленной тряпке. Глаза у него были ещё открыты, но смотрели мимо меня, куда-то в бесконечность. А рядом со своим умирающим слугой развернулся мерзкий дракон на жёлтом поле — символ жестокого подавления, символ мирового зла. Но сейчас он, слава Единому, валялся, низвергнутый, в грязи, попираемый моим конём.

— Здесь ты и останешься, гадкое ничтожество! — прошипел я сквозь зубы, обращаясь не то к имперцу, не то к меднокрылому чудовищу. А, скорее всего, к обоим: для меня меж ними не было разницы.

Сзади, за поворотом улицы, послышались вдалеке скрежет и пыхтение, характерные для имперских самоходов. Похоже, двинулась вторая волна атаки. Надо было уходить подобру-поздорову. А я всё смотрел на поверженного. Полотнище так намокло его кровью, что герб Империи стало почти не разобрать.

Преисполненный возбуждением от победы и свершившейся мести, я пре-зрительно плюнул туда и тронулся прочь. Чуть приостановившись, последний раз взглянул на бездыханное тело моего верного подданного. Его лошадь топталась неподалёку. Вздохнул и дал коню шпоры.

Здания пролетали мимо, оставались за спиной, топот копыт эхом отдавался в безлюдном ущелье улицы. Оборачиваться не было нужды: вряд ли имперцы кинутся в погоню за одиноким всадником. Мой путь лежал в верхний город, где на площадях собирались объединённые силы королевств Северного Союза. Мне следовало быть там как можно скорее, чтобы возглавить решающий удар по врагу.

Меня встретили возле следующего ряда укреплений. Пустив мимо ушей приветствия, я спросил:

— Как дела в верхней части Мэйдла? Что с переправой северной армии?

— Ваше величество, значительная часть войск уже в столице, — отвечали мне. — Площади переполняются прямо на глазах. Для контрудара почти всё готово. Только вас и ждали.

Дальше я поскакал в окружении эскорта, уже нового. Теперь, оказавшись в относительной безопасности, я мог подумать о плане предстоящего сражения. Но мысли всё время почему-то, раз за разом возвращались к молодому имперскому солдату, лежащему на окровавленном флаге посреди улицы. Вспомнились его серо-зелёные глаза и взгляд, уставленный в неведомое. Только сейчас я осознал, что в душе стало пусто, совсем пусто. Улетучилась куда-то радость победы, сердце не тешила осуществившаяся месть. Не осталось даже ненависти, которая помогала мне держаться все эти дни. Я был одинок посреди толпы своих подданных. Так же одинок, как сражённый мною воин. И это ощущение как-то нас связывало. Мне даже казалось, будто это я, а вовсе не он, остался умирать там, на холодной мостовой.

В таком вот настроении я достиг верхнего города. Улицы, ведущие к площадям, оказались перегорожены. Замелькали сигнальные флажки. Кругом толпились граждане с оружием в руках: все вышли защищать родную столицу.

— Дорогу его величеству Лэйдвигу Одиннадцатому! — зычно крикнул командир эскорта.

В ответ послышались возгласы радостного удивления:

— Он жив!

— Король вернулся!

— Король с нами!

— Да здравствует король!!!

Кричали всё громче, всё радостней. Клич расходился всё дальше, превращаясь в многоголосый рёв. Перед нами расступились, освободили проход к главной площади. Широкий простор впереди был заполнен народом и войсками.

Мой взгляд скользил по возбуждённым лицам вокруг. Во взорах моих подданных читались преданность и надежда. Они ждали своего монарха, рассчитывали на него. Сейчас я был им нужен, как никогда ранее.

'Теперь ты просто обязан победить, — сказал я себе. — Обязан выбить имперскую нечисть из Мэйдла и из страны. Сегодня будет решающая битва. И сегодня решится судьба нашего мира'.

* * *

Странно было ощущать, как уходит жизнь. Медленно, пульсируя, толчками... Тело уже одеревенело. Все звуки куда-то отдалились. В глазах всё слилось в серую пелену. Мир превратился в сплошное мутное пятно. Испугаться бы, вскочить, как в детстве, прибежать к маме и прижаться к ней. Уж она-то защитит, прогонит любую напасть... Но в угасающем разуме не было даже страха. Не осталось ни сил, ни желаний, ни эмоций. Лишь в памяти мелькали обрывки былых событий — нелепый конспект бестолково прожитой жизни. И только её образ виделся всё явственнее, куда отчётливее, чем в сновидениях. Милое, дорогое лицо расцвело ласковой улыбкой. И я улыбался в ответ.

Мама прижала меня к себе.

— Не бойся ничего, мой маленький. Ты же знаешь, я всегда с тобой.

Я теснее прижался к ней, впервые за долгие годы ощутив родное тепло.

— Мама, прости. Ты меня предупреждала, а я не сумел воспользоваться.

— Ничего, сынок. Зато теперь я могу обнять тебя, как раньше, по-настоящему. Ты помнишь? — спросила она, нежно целуя меня.

— Помню... Скажи, я умер?

— Почти. Лишь несколько нитей ещё привязывают тебя к тому миру. — По её лицу пробежала тень печали. — Ты очень хочешь жить, Юли. Твой долг — завершить предначертанное.

— Да, мама, — согласился я, многое уже понимая.

— Всё в твоей власти, мой мальчик, — сказала она с грустью. — Воли у тебя хватит на многое.

— Но моя рана смертельна.

— Значит, надо избегнуть её.

— Помоги мне, мама...

— Собери все жизненные силы, что ещё остались у тебя. Почувствуй их мощь и направь в нужное русло. Ты сможешь.

— Они уходят, просачиваются, как вода сквозь пальцы.

— Не думай о них, как о своих последних убегающих минутах. Ощути их сейчас, как действенное оружие в руках, которое способно отразить вражий удар. Собери всю волю! Овладей ими!

Время как бы замирало, сгущающимися каплями жизненной субстанции задерживалось в ладонях, преобразованных силой моего желания в некую плотину. И этот сгусток отвердевал всё более и более. Сначала киселеобразный, он превратился затем в некий дрожащий студень, который постепенно обрёл свойства глины: стал плотным и пластичным. Он, как живой, скользил в разминавших его ладонях, менял форму, словно хотел стать всем сразу. Целый сонм образов столпился вокруг, шепча наперебой о своём горячем стремлении воплотиться. Я чувствовал власть лепить из него что угодно.

— Сынок, ты ненавидишь человека, который смертельно ранил тебя?

— Нет, мама. Почему-то во мне нет к нему ненависти.

— Зато в нём есть, — она указала на то, что вдруг начало активно формироваться в моих руках. — Великая ненависть всего, что стоит за ним. И в этом он черпает огромную силу. Держи его крепче, пусть признает в тебе хозяина.

Я держал яростно извивающееся, как взбесившийся толстый канат, алое чешуйчатое тело. Оно старалось вырваться из моих крепко обхвативших его ладоней. Чудовищная голова с разинутой пастью металась из стороны в сторону, ища объект своей ненависти. Лапы с жуткими когтями дёргались, стремясь во что-нибудь вцепиться. Перепончатые крылья затрепыхались, пробуя расправиться.

— Я породил тебя, сделав залогом собственную жизнь! — Я стиснул его, ощутив, что могу властвовать над ним. — Ты подчинишься мне! Смирись!

Это немного урезонило тварь. Во всяком случае, из рук она уже не рвалась. Но извивание всех частей тела и угрожающее шипение, говорили о самых свирепых её намерениях. Странно: чем сильнее я сжимал чудовище, тем большую силу ощущал в себе. Похоже, его ярость подпитывала меня.

Остановилось ли время, сгущённое моим предсмертным порывом? Повернуло ли вспять? Или же новый виток бесконечно чередующихся циклов вдруг настиг меня, обогнав предыдущий? Казалось, что прошлое, настоящее и будущее смешалось, перестали следовать одно за другим, сплелись в сплошной клубок всевременья. Постепенно из мутного марева передо мной возник образ всадника на белой лошади. Того самого, который нанёс мне смертельный удар.

— Ты столько времени верой и правдой служил ему, Юли. Пусть теперь он послужит тебе. Держи его как можно крепче, направляй на своего врага. Он сам найдёт, куда лучше ударить. — И печально добавила напоследок: — Помни, сынок, я тебя жду...

Всадник приблизился. Длинный клык лезвия в его деснице завис остриём вниз, поднимаясь для удара. Дыхание коня ощущалось возле самого лица. И в этот момент существо в моих руках атаковало. Бросок был резким и стремительным, как отпущенная тугая пружина. Наездник попытался, как и в прошлый раз, выгнуться в сторону, но пасть злобного дракона нашла нужное место под белоснежным одеянием. Я ощутил, как он с яростным скрежетом впился туда, прогрызая крепкую скорлупу брони, и напрягся, стараясь удержать неистового монстра, упёрся, неимоверным усилием выдерживая мощнейший напор. И почувствовал, как на миг всё это жуткое сплетение стало некой точкой отсчёта, сделалось осью мироздания, разворачивающей вокруг себя бесконечную тяжесть вселенных.

С глаз моих словно сползла пелена. Вокруг всё прояснилось, приобрело цвет и очертания. Чувства пришли в норму, только мир после всей жути наваждения несколько ошеломлял странной новизной. Я осознал, что твёрдо стою на ногах, что всадник лежит передо мной, а его лошадь умчалась куда-то по улице. Выбитое из моих рук древко с глухим стуком упало на мостовую, развернулось жёлтое полотнище с беснующейся красной тварью. Воспоминания о недавнем казались теперь нелепым бредом, скоротечно привидевшимся в пылу поединка.

Молодой кавалерист лежал неподалёку. Он уже приходил в себя, медленно приподнимаясь на локте. Досталось ему изрядно. Отороченная дорогим мехом шапка слетела с головы, белый мундир вокруг зияющей раны в груди окрасился кровью, из угла рта потекла алая струйка. Но он всё равно упрямо пытался встать. Опираясь на свою длинную прямую саблю, противник кое-как поднялся на одно колено.

Я шагнул к нему, держа наперевес свой лабрис.

Он всё же встал на ноги, пошатнулся и неверной рукой направил на меня клинок. Рана его была глубокой, он хрипел при каждом вдохе. Но карие глаза на искажённом мукой лице тонкой лепки горели ненавистью.

Я с лёгкостью отразил яростный выпад, чуть не выбив оружие из ослабевшей руки врага. Чувствовалось, что каждое движение даётся ему с немалым трудом. Он ещё попытался поднять для защиты свою саблю, но тут увесистый топор опустился на его непокрытую голову.

* * *

Ослепительная вспышка разорвала меня на части. Прорвавшийся, мощный поток ужаса и муки истязал мои разрозненные клочки. Наконец, он истончился, утих в необъятном пространстве засыпающего разума. Ничто теперь не удерживало меня в том кошмаре, отголоски которого уже отдалённо, едва ощутимо бередили моё расплывающееся сознание.

Я почти полностью освободился от всего наносного, старого, ненужного. Оно, как короста, отпало от изначальной всепронизывающей сути, коей я почувствовал себя, открывшись теперь полностью. Но всё же тяготился печалью по некогда утраченному. И это легло новым ярмом, новыми оковами: мешало свершиться изначальному стремлению быть всем, чем должен.

Теперь я ведал о своём пристанище, к нему вели меня нежные руки любимой. Она ощущалась рядом, совсем близко... Её волосы как всегда дурманили тонким ароматом, щекотали, манили, звали сквозь бездну. А глаза, отражающие глубокую синь того самого озера под холмом, являлись путеводной звездой.

Наш дом на возвышенности влёк к себе и казался родным живым суще-ством, сулящим прохладу и уют, дышащим ароматом вьюнков, которые увили стены. Каждый его камень, каждую дощечку я ощущал как собственное продолжение. Шелестя листвою, перешёптывались акации в тенистом дворике. Цветы на клумбах, воздев к небу нежные венчики, пели о любви порхающим мотылькам. Оттуда доносился радостный детский смех. Моя жена ласково мне улыбалась. А я растворялся во всём этом, забывался в вечности пьянящего счастья.

— Теперь мы всегда будем вместе, милый, — шептала она. — Путь твой был трудным и одиноким, но скоро мы прибудем домой. Там ты отдохнёшь.

— Да, любимая, — кивал я с улыбкой. — Как же я измучился без тебя!

— Идём к нашим девочкам. Они заждались своего папу. Никак не меньше, чем твои родители.

— Идём, — вторил я, шагая навстречу нашему будущему.

Я ступил на новый путь, предал забвению пройденное и разорвал все былые связи. Лишь образ жуткой фигуры в рогатом шлеме, нависающей надо мной с огромным топором в руках, отпечатался тревогой через пропасть вечности. Остался в мутном кошмаре и оскал вьющейся у ног хозяина твари, которая ужалила меня в грудь.

Но я не оглядывался. Я шёл к себе домой, к своей любимой и детям. Целиком проникшись предрешением, я знал: мы будем вместе. Несмотря ни на что.