Космические ревизоры

— Нет, не нравиться мне эта идея. Одно дело хапнуть и свалить, а другое дело — ежемесячные дивиденды. Раз ты говоришь, что люди серьёзные, то они в два счёта выяснят, что мы не настоящие ревизоры.

— А вот тут ты ошибаешься. Эту идею мне подкинул дедушка Хрямпс. Его знакомый в Ревизионном Отделе попросил его порекомендовать шустрых ребят, которые рискнули бы взяться это дело. Иначе откуда бы я всё это знал? Половину перечисляемых на наш счёт денег будут снимать они. Так что считай себя их полномочным представителем.

— Молодцы! Хорошо устроились! Значит, если дело выгорит, то они безо всякого риска будут получать дивиденды, а не выгорит — скажут "мы этих самозванцев знать не знаем".

— Конечно. А как же ещё? Это брат бюрократия. И последнее. Я хочу, чтобы переговоры с каторгадинцами проводил ты. У тебя, всё-таки, большой опыт общения с тюремным начальством.

В гостинице свободных мест не оказалось. На всей планете имеется всего одна гостиница, и она всегда забита до отказа родственниками заключённых, которым разрешили свидание. А тут ещё, как назло, приехала делегация с Уркагании по обмену опытом между тюремными работниками. Поэтому, узнав, что мы ревизоры, нам предложили пока пожить в VIP-камере для особо опасных богатых преступников. Одна из них как раз освободилась в связи с тем, что одного скромного олигарха выпустили из тюрьмы под залог двух созвездий и 317 планет. Камера, а точнее двенадцатикомнатная квартира, действительно была шикарной. Я в такой никогда ещё не сидел и, наверное, тьфу, тьфу, никогда не посижу. Но тюрьма есть тюрьма, поэтому чувствовал я себя в ней весьма неуютно. К тому же когда надзиратель вёл нас к нашему временному, (я надеюсь) жилищу, из-за решётки одной из камер я вдруг услышал знакомый голос:

— Мусек, здорово! А тебя, коллега, за что посадили?

— Вы с ним знакомы? — с подозрением спросил сопровождавший нас надзиратель.

— Да, сидели вместе... в симфоническом оркестре. Наши стулья стояли рядом. Я тогда играл на флейте, а он на скрипке.

— Его действительно все Скрипачом кличут, — подтвердил надзиратель. — Опаснейший преступник — двенадцать пожизненных сроков.

— А можно пересмотреть его дело?

— Пересмотреть то конечно можно. Да что толку? Ну, скостят ему один пожизненный срок. Легче ему от этого не станет.

На Каторгадине Шмупсина усиленно выдавала себя за известную журналистку.

— Давно хотела побывать на вашей планете, о которой слышала столько плохого, и написать о ней статью, — сказала она тюремному работнику, пропалывавшему жиденькие цветочки у входа в тюрьму.

— У нас не так уж и плохо, фрау Шмупс. Я служу здесь уже более 30 лет и мне здесь нравиться. Климат у нас вообще, просто замечательный. Вас на Каторгадине никогда не хватит солнечный удар, да и жары у нас не бывает. Надзиратели у нас все с педагогическим и психологическим образованием. Очень вежливые и культурные люди. А взгляните, какие у нас милые собачки.

Шмупсина взглянула на свору свирепых псов, "одаривших" её тяжёлыми взглядами.

— Да, пёсики у вас просто замечательные, — подтвердила она.

— Вот только заключённые портят общую идиллию, — вздохнул тюремщик.

Позади собак, на заднем дворе, Шмупсина заметила стайку голых заключённых, одетых явно не по погоде. Из одежды на них была только татуировка. Каждые несколько минут из этой группы отделялся один зек, и, встав на нужном месте в позу футболиста, ждущего у ворот пенальти, терпеливо ждал, пока мальчишка лет двенадцати с истинно нордическим спокойствием не расстреляет его из пейнтбольного ружья шариками с красками. Поразив, по его мнению, все жизненно важные органы, в том числе и ладони, юный снайпер сделал контрольный выстрел в левый глаз и радостно закричал, довольный результатом:

— Убит!

После чего "труп" побежал в душ, а на его место заступила следующая жертва.

— Это сынишка Главнада тренируется, — добродушно произнёс тюремный работник.

Вечером мы сели ужинать. Шмупсина незадолго до этого слопала килограмма два бананов и отказалась от ужина, сославшись на мигрень и отсутствие аппетита. Пока мы с Фау разделывались с индейкой, она, чтобы мы не отвлекали её своей болтовнёй, принялась читать свою книгу вслух:

— Вечером погода окончательно испортилась. Тёмные свинцовые облака полностью закрыли робкую луну, и началась страшная гроза. Тонны воды обрушивались на бедную, беззащитную землю. Такого ливня на Земле не было со времён великого потопа...

В это время и у нас за окном тоже лил нехилый дождичек. А Шмупсина продолжала с пафосом читать свой ужастик:

— От каждого ужасного раската грома стёкла жалобно дребезжали, словно говоря, что они уже не в силах сдерживать натиск стихии. С каждой минутой оставшейся дома одной мадмуазель Жирафине становилось всё страшнее и страшнее. Вдруг во дворе раздались чьи-то тяжелые, явно чужие, шаги. Заглушая раскаты грома, в дверь три раза громогласно постучали. Прекрасная хромоножка вскрикнула, её бедное сердечко забилось с неистовой силой, но она словно загипнотизированная пошла открывать...

Вдруг кто-то забарабанил и в нашу металлическую дверь. Шмупсина ойкнула, а Фау весь напрягся. Меня трудно назвать мнительным человеком, но и я вздрогнул.

— Кто там? Заходите, открыто, — наконец произнёс я.

В комнату зашёл тюремный надзиратель. Увидев обезьянку Шмупсину, читающую книгу в очках, он едва сдержал улыбку.

— Вам письмо, — сказал он мне.

— Какое ещё письмо? Последний раз я получил письмо, когда сидел в колымской пересыльной... ээ... консерватории.

— Эта малява пришла по нашей внутренней арестантской почте.

— Так бы сразу и сказал, что братки маляву прислали, а то базар разводишь.

Я взял у него маляву. Начиналась она словами "Здорово старый пердун!". Я бегло прочёл письмо, а затем, в целях конспирации, попросил Фау, чтобы он перевёл письмо на бриглистский язык. Оригинал письма я по старой арестантской привычке тут же съел. Письменный бриглистский я знаю неважнецки (зато в устном я мастак — особенно если надо кого-то послать, тем более что у них и ругательств то — всего ничего), поэтому сейчас, приводя в порядок свой дневник, я перевёл письмо обратно на нормальный язык с помощью компьютерной переводилки Pofigistus v.13.01. Получился до неприличия приличный текст:

Здравствуйте, многоуважаемый бывший в употреблении сэр, больной метеоризмом!

Вы, вероятно, помните Алекса Массивноягодичного? Это я, ваш покорный слуга. Я узнал, что вы приехали сюда на сельскохозяйственные работы (для скашивания туриста). Но я-то вас, самец полорогого парнокопытного скота, знаю. За каким мужским половым органом вы приехали? Я ведь могу рассказать о вашем героическом прошлом. Шучу, вы же знаете, что я не упавший человек, сто лет мне не пользоваться продукцией фабрики "Свобода"! Извлеките, пожалуйста, меня отсюда, сэр, и моя благодарность будет безграничной. И ещё, передайте при встрече сэру несъедобному грибу Киру Пончиковидному, что я его, маленькое кровососущее насекомое, возьму в плен и повешу за продукцию куриной птицефабрики.

Искренне Ваш, Алекс

(а также ещё 52 подписи с аналогичными просьбами)

На следующее утро мы пришли на приём к Главнаду — главному надзирателю планеты, совмещающему на Каторгадине как функции президента, так и тюремного начальника (руководителя правящей на планете партии надзирателей), а заодно и отца нации. Когда мы вошли в его кабинет, то он стоял в задумчивости у окна, прижавшись к батарее, и держал руки в паху — видимо грел своё достоинство на батарее. У него было неприятное чисто арийское лицо и коротко подстриженные усики, а чёрные блестящие волосы были уложены в аккуратный проборчик.

Все стены в его огромном кабинете были увешены картинами. На одной из них был изображён сам Главнад, целящийся в оленя из ружья. А рядом висели оленьи рога, как бы доказывающие, что выстрел был успешным. И зачем ему охотиться? Говорят же, что он вегетарианец.

С Главнадом я решил разговаривать на понятном ему языке — т.е. тоном прокурора и следователя.

— Нам всё известно, — безапелляционно заявил ему я. — Советую вам чистосердечно во всём раскаяться. Помните, что это может смягчить вашу участь.

— Что известно? — не понял он, в каком именно из его многочисленных грехов ему надлежало покаяться.

Фау молча швырнул на стол золотое колечко.

— А, понимаю, вы намекаете на грехи моего детства. Да, я признаю, что нехорошо тогда было красть у бедной фрау Гансифрицель её последнее колечко. Но сколько лет прошло с тех пор? Срок исковой давности давно истёк.

{Как впоследствии установило следствие, старушку звали Фрицегансиль. — Примечание Тюрембергского военного трибунала}

— Нет, мы по другому поводу, — заявил Фау.

— Так вы разнюхали эту скверную историю с ограблением ювелирного магазина в годы моего студенчества? Уверяю вас, я абсолютно не замешан в этой истории. Я только стоял на шухере в тёмном переулке. Да и получил я за это всего несколько марок, причём почтовых.

— Нет, мы по поводу здешнего подземного завода, — грозно сказал я.

Если бы мне захотелось, на спор, произвести на него сильное впечатление своими словами, то из многих миллионов фраз я не нашел бы более убийственной. Главнад встал и нервно зашагал по комнате. По пути он умудрился задеть своей шевелюрой за висевшие на стене рога оленя, и парик соскочил с его лысины. Оказалось, что парик скрывал не только лысый череп, но и огромные уши.

— Какого завода? — наконец бессильно спросил он, заранее зная ответ.

— Завода по синтезу золота и платины.

— Ну, вы мне рассказываете какую-то фантастику, — попытался он слабо улыбнуться.

— Вот заключение двух независимых лабораторий, что это золото синтезировано искусственно, — протягивая два листа бумаги, сказал Фау.

— А причем здесь я?

— В следующий раз учтите, что не стоит отправлять золото на Хилострофию. Они там его тщательно проверяют, — заметил я.

— Да кто его туда отправлял? Это же реэкспорт, — невольно проговорился он.

— Так что, договоримся по хорошему, или Ревизионному Отделу придётся отправлять ваше дело в правоохранительные органы? Да, и ещё, хочу Вас предупредить, что с сего дня вы несёте персональную ответственность за наши жизни. Если с нами что-нибудь произойдёт...

— Я всё понял, не надо разжёвывать. А по поводу вашего дела... Я думаю, что мы договоримся. С хорошими людьми грех не договориться. Только где он, этот заводик? Покажите мне его и дело в шляпе.

Да, дело приняло немного другой оборот. В тюрьму он нас сажать не будет — побоится мести Ревизионного Отдела, да мы и так в ней живём, а вот оставить нас без гонорара может запросто. А может, он просто тянет время?

Когда мы вышли от Главнада, Фау спросил у меня:

— Как ты думаешь, Мусек, что мы, по его мнению, должны сейчас сделать?

— Залезть в шахту и искать завод.

— Ты знаешь, какова общая протяжённость шахт планеты?

— Нет, конечно. Я их чо, мерил, что ли?

— А я узнавал — более 3000 км. Причём вход в завод может быть замаскирован так, что мы его в упор не увидим. Мы можем искать его всю жизнь.

— И что ты предлагаешь?

— Пойдём на склад, посмотрим, что вывозят с Каторгадины.

На складе все ящики были педантично подписаны. Мы вскрыли, для пробы, большой ящик с этикеткой "Уголь". Там действительно был уголь. Затем проверили ещё пару ящиков — безрезультатно.

— Фау, у тебя же хороший нюх. Может, ты золото по запаху найдёшь?

— Издеваешься? Золото, как и деньги, не пахнет. Хотя некоторые купюры и пованивают. Так что, Мусек, давай-ка сам пошевели извилинами. За что я тебе деньги плачу?

При волшебном слове "деньги" мои мозги сразу заработали в усиленном режиме.

— Если класть золото в ящики с углём, то вес ящика заметно увеличится, а если недосыпать уголь, то могут заметить, что он полупустой. Да и ящиков с углём слишком много. Есть риск, что нужный ящик перепутают. Следовательно, золото в каком-нибудь другом ящике. Например, в ящике с инструментами, — заметил я.

Ящиков с инструментами на складе не было. Каторгадина не экспортировала инструменты. Зато в уголку скромно стояли два ящика, на которых значилось:

Старые свинцовые аккумуляторы для переплавки

Отправитель: Горное Управление Каторгадины.

Получатель: Регенераторный Аккумуляторный завод планеты Хольстения

Мы вскрыли один ящик. Нам в лицо сильно пахнуло кислотой. Внутри действительно были старые аккумуляторы.

— Похоже, что твой нюх на этот раз тебя подвёл, — чихнув, сказал Фау.

Я достал нож и вскрыл аккумулятор. Внутри были свинцовые пластины. Я поцарапал их ножом — блеснул свинец. Тогда я вытащил все аккумуляторы и вскрыл один из самых нижних. Внутри были слитки золота без маркировки.

— Чудесно. Закрывай ящик и пошли отсюда, — скомандовал Фау.

— Да ты чо? Здесь, наверное, килограмм двести золота! Довезём до космопорта это всё добро на автокаре, а там — поминай, как звали!

— Мелкий ты жулик, Мусек, и мыслишки у тебя такие же мелкие. Я же тебе объяснял, что наша основная задача — добиться от них ежемесячных перечислений. Да и тебе, кстати, никто не даст просто так золото отсюда вывести. Давай лучше выясним, где здесь меняют аккумуляторы.

Мы вышли из цеха во двор.

— Милейший, где здесь аккумуляторный цех? — поинтересовался я у проходившего мимо рабочего.

— Пойдёте прямо, затем направо, а затем спуститесь по лестнице в подвал, херр Мусек.

— Спасибо. А откуда ты, дружок, знаешь, как меня зовут?

— Как же вас не знать! Вы стали здесь местной знаменитостью. До вас ещё никто из НАШИХ на эту планету добровольно не приезжал.

Быстренько, всего за 15 минут найдя вывеску аккумуляторного цеха, который действительно находился примерно в тех краях, куда послал нас рабочий, только за ещё одним правым поворотом, о котором он забыл упомянуть, мы спустились в подвал. Массивная железная дверь была заперта, но рядом висел звонок.

— Если мы будем звонить, то они откроют не скоро, если вообще откроют. Поэтому дверь надо брать штурмом, — уверенно произнёс я.

— В этих вопросах, Мусек, я всецело полагаюсь на твою компетенцию, — пожал плечами Фау.

Я, достав из кармана небольшую проволочку, мгновенно открыл этот несложный замок. Мы ворвались в просторный цех. Физиономии у нас были такие зверские, что рабочие просто застыли от ужаса.

— Это секретная полиция! Вы окружены. Сопротивление бесполезно, — протрубил я.

А сопротивляться никто и не собирался. В цеху работали одни зеки. Зачем же лезть на рожон человеку, который и так уже сидит, причём минимум один пожизненный срок? Мы прошлись по цеху. Здесь были как совершенно нормальные свинцовые аккумуляторы, так и разобранные старые, в которые рабочие укладывали золото.

— Что это такое? — держа в руке золотой слиток, громогласно поинтересовался я.

— Для нас, Мусек, это всего лишь совершенно несъедобный брусок из желтого металла, — ответил мне один из рабочих. Его лицо и голос показались мне знакомыми. Возможно, что мы где-то встречались.