Гессенская волчица-3

Последнюю фразу сказала с каким-то надрывом. Остановила при­стальный взгляд на графе Игнатьеве.

— Скажите, Николай Павлович, неужели я должна терпеть, чтобы мои подданные, пусть это даже будут мои родственники, плели ин­триги против меня? Вы ведь понимаете, что если Ни­колай Михайло­вич собственноручно пишет такие гадости, то возможно, что такие же записи могут быть в его домашних бу­магах, в дневнике или в письмах.

— Да, Ваше Величество, этого нельзя исключить. Но я согла­сен с Сергеем Александровичем, что обыск во дворце вызовет скандал, и, чтобы хоть как то сгладить ситуацию, желательно делать это без лишней огласки.

— Именно потому я приглашаю завтра к девяти часам в Зим­ний Ми­хаила Николаевича со всеми сыновьями. И пока мы бу­дем слушать, что скажет в своё оправдание Николай Михайло­вич, дворцовая поли­ция произведёт обыск. Исключительно в его покоях...

Глава 34

Генерал-фельдцейхмейстер прибыл в Зимний дворец в сопро­вожде­нии трёх сыновей за полчаса до назначенного времени. Встретивший их у Салтыковского подъезда дежурный флигель-адъютант пригласил пройти в библиотеку и там ожидать Импе­ратрицу.

Все четверо были в парадных мундирах, одетых по настоя­нию Ми­хаила Николаевича, который твёрдо заявил сыновьям, что раз в при­глашении не было сказано о форме одежды, то к Импе­ратрице над­лежит яв­ляться при полном параде.

Причина столь неожиданного вызова всего семейства была непо­нятна. И если Великий Князь Михаил Николаевич сми­ренно ожидал аудиенции, то его сыновья терялись в догадках, не же­лая, однако, вы—

давать своё волнение.

Сергей Михайлович, высокий красавец с щегольскими тон­кими усиками и бородкой, в мундире поручика гвардейской конной ар­тиллерии, стоял с безразличным видом, разглядывая монументальный готический камин, украшенный изображениями грифонов и львов.

Георгий Михайлович, человек богатырского сложения, почти двух­метрового роста, нервно теребил наконечник аксельбанта. Он был известен кротким нравом и страстью к нумизматике, и хотя чис­лился командиром эскадрона Лейб-Гвардии Уланского полка, основ­ную часть времени посвящал управлению Русским музеем.

Николай Михайлович, не подозревающий о собравшихся над его головой тучах, был в прекрасном расположении духа, вни­мательно огля­дывал новые книжные шкафы, лестницу, декори­рованную сти­лизованной под готику резьбой мебель. Потолок из орехового дерева, панно тиснёной золочёной кожи, ажурные пе­реплёты высоких окон — всё это было сделано совсем недавно по эскизам, утверждённым по­койным Николаем Вторым.

Ровно в 9 часов дверь в библиотеку распахнулась и стреми­тельным шагом зашла Императрица. За ней следовали Великий Князь Сергей Александрович, граф Игнатьев и граф Воронцов-Дашков. Великий Князь Александр Михайлович вошёл послед­ним, смущённо, даже как-то виновато, пряча глаза от отца и братьев.

Отрывисто поздоровавшись, Александра Фёдоровна заняла место во главе стола и пригласила всех присаживаться. Ничего не поясняя, она обратилась к министру внутренних дел:

— Илларион Иванович! Начинайте...

Граф Воронцов-Дашков раскрыл коричневую кожаную папку, ос­торожно извлёк оттуда лист бумаги с обожжёнными краями. Положив этот лист на стол перед Николаем Михайлови­чем, спросил мяг­ким, но настойчивым голосом:

— Ваше Императорское Высочество! Ознакомьтесь и скажите, Вами ли написано сие?

Мельком взглянув на лист и узнав собственный почерк, Ни­колай Михайлович на несколько секунд стушевался. Лицо вспыхнуло яркой краской. Быстро взяв себя в руки, он перешёл в контратаку:

— По какому праву, граф, Вы подвергаете меня столь унизи­тельному допросу? Вы забываетесь, граф, разговаривая с членом Император­-ского Дома!

— По праву, данному мне моей должностью, Ваше Высоче­ство, и по Высочайшему повелению! Я вынужден повторить во­прос, Ваше Императорское Высочество, Вами ли написано дан­ное сочине­ние?

Николай Михайлович вскочил со стула и повернулся в сто­рону Императрицы:

— Что здесь происходит? Почему меня допрашивают, как ка­кого-то злоумышленника? Я отказываюсь участвовать в этом судилище!

Великий Князь сорвался на крик, но Императрица не подда­лась его яростному напору. Она выдержала паузу, после чего негромко произ­несла, пристально глядя на Николая Михайло­вича:

— Вы забываетесь, Ваше Высочество, пытаясь ставить мне свои ус­-ловия. Я при­казываю дать ответ, Вами ли написано это мерзкое сочи­нение, и кто его автор. У меня есть верные сведе­ния, что Ваше Высоче­ство распространяет в Яхт-клубе клевету на Великого Князя Сергея Александровича, обвиняя его в содо­мии. А в этом мерз­ком со­чинении содер­жится прямое оскорбление Сергея Алек­сандровича. Потому я повторю вопрос...

Голос Александры Фёдоровны звучал сухо и официально, не до­пуская никакой родственности. Всем своим видом она пока­зывала, что сегодня она не "Аликс", а "Её Величество".

Михаил Николаевич, который уже прочитал сочинение сына, не смог сдержаться. Надвое расчёсанная седая борода фельд­маршала за­тряслась от возмущения.

— Как ты мог написать такую мерзость? Ведь это твой почерк, без всякого сомнения! — голос фельдмаршала гремел с такой си­лой, что Императрице хотелось закрыть уши.

Николай Михайлович молча опустил голову, уткнув глаза в сто­лешницу. Повисла тягостная тишина. Но фельдмаршал не успокаи­вался.

— Мальчишка! Ты опозорил нашу семью! — гремел голос Ми­хаила Николаевича. — Ты забыл, как тебя перевели из кавалер­гардов?

В своё время эта история получила широкую огласку. Бу­дучи офи­цером Кавалергардского полка Николай Михайлович не мог удер­жаться от разного рода интриг частного характера, вследст­вие чего офицеры полка отказались подавать ему руку. Любого иного офицера в такой ситуации несомненно удалили бы со службы, но Великого Князя просто "сослали" на Кавказ, дав в командование гренадерский

полк.

— Что же Вы молчите? — вкрадчиво спросила Александра Фё­до­ровна. — Ваше Высочество не желает отвечать за свои деяния?

— Я не буду отвечать на вопросы, пока я не узнаю, каким об­разом эта бумага оказалась в папке министра внутренних дел!

Прекрасное лицо Императрицы побледнело, губы сжались в одну тон­кую линию, мелкая дрожь волной пробежала по щеке, выдавая сильное волнение. Немного успокоившись, она произ­несла:

— Кто боится меня, не глядит мне в глаза, а все, кто замыш­ляет не­доброе — не любят меня... Хорошие же люди, честно и чис­то­сердечно преданные престолу, любят меня. Ваше Высо­чество прячет глаза и не желает отвечать. Это заставляет меня предпо­ложить, что Вы являетесь автором этой мерзости. Не вы­нуж­дайте меня поместить Вас под арест.

— Я не помню точно, где я переписал это стихотворение, — по­никшим голосом ответил Николай Михайлович. — Кто-то подсу­нул мне его в Яхт-клубе... Я тогда слишком много выпил вина... Не могу же я помнить каждую мелочь!

Лицо Великого Князя побагровело, на лбу появились ка­пельки пота. Куда девался тот надменно-ироничный барин, ко­торый мог себе по­зволить принимать офицеров в нижнем белье — бук­вально в ночной рубахе и кальсонах — и с толстой кручёной папиросой в руках?

Сергей Александрович молча сидел в стороне, не вмешива­ясь в разго­вор. Ему было стыдно и больно, что приходится за­ниматься по­добным дознанием. Но простить двоюродному брату допущенную мерзость он не мог. Обида рвала его душу острыми когтями.

Воцарившуюся в библиотеке тишину нарушил вошедший фли­гель-адъютант, который что-то сказал Императрице на ухо. Она вышла и вернулась примерно через двадцать минут, держа в руке толстую тетрадь в чёрной кожаной обложке. Было за­метно, что прекрасные синие глаза горят яростью. За­няв своё кресло, Александра Фёдоровна открыла тетрадь на странице, отмеченной закладкой.

— Я желаю, — негромко сказала она, — чтобы все услышали, что же Великий Князь Николай Михайлович излагает в своём дневнике. Ка­кими словами он отзывается не только о своих родст­венниках, но и об особе русской Императрицы.

Николай Михайлович встрепенулся:

— Откуда у Вас мой дневник, Ваше Величество? Это ведь не­позво­—

лительно!

— Из дворца, Ваше Высочество... Из дворца, где полиция произ­вела обыск в Ваших покоях. Генерал Ширинкин доставил мне его и я уже заметила много интересного... Вы заявили, что переписали мерз­кое стихотворение в Яхт-клубе... Но, я вижу, что в Вашем дневнике оно записано ещё в декабре прошлого года, когда Вы были в Тифлисе. Вы солгали, Ваше Высочество, солгали мне, Вашей царице. И теперь нет никаких сомнений в том, что авторство этого богомерзкого сочи­нения принадлежит именно Вам!

— Какой позор, — выдавил из себя Михаил Николаевич. — Ка­кой позор для нашей семьи...

— Я позволю себе зачитать, что написал Николай Михайлович в сво—

ём дневнике на второй день после рождения Цесаревны, — продол­жила Императрица. — "Ну и дела. Только что получил со­обще­ние, что Алек­сандра Феодоровна разрешилась дочерью. Что же те­перь бу­дет? Захватит престол, который ей не при­надлежит? Она торже­ствует, но надолго ли эта гес­сенская стерва удержит власть?!"

Аликс многозначительно умолкла, пристально глядя на Ни­колая Михайловича.

— Ну что же, — оживился хозяин дневника. — Раз Ваше Вели­чество не чурается того, чтобы натравливать полицейских ищеек на членов Императорской Фамилии, то Вам следует знать, что думают и говорят Ваши подданные.

— А вот и совсем свежие записи, — Александра Фёдоровна пе­релист­нула дневник. — "Об­ходительность не в природе царицы. Она с боль­шим трудом выжи­мает слова, всем своим видом по­казывая своё пре­небрежение. Гессенка от природы явно нерас­положена к роду чело­веческому. Откуда у неё такое огульное недове­рие к людям? Но это и хорошо, ибо вследствие своей замкнутости она лишена всякого оре­ола популярности. Алек­сандра Феодоровна — это лишь ходячий порт­рет. Её обхожде­ние есть лишь отбыва­ние официальной повинности. Из неё ничего не излуча­ется."

В глазах Николай Михайловича засверкали молнии. Великий Князь гордо поднял голову, пристально глядя на Императрицу.

— La societe vous deteste! — перешёл он на французский. — Своими

поистине безумными распоряжениями Вы толкаете Рос­сию в револю­-цию!!! У России нет иного пути, как путь евро­пейский, путь парла­ментаризма! И если бездумные правители будут противиться этому пути, Россию ждут кровавые пере­мены!

Императрица натянуто улыбнулась, закрыла дневник и отве­тила:

— Я прекрасно знаю, что существуют дурные люди. Они и при дворе

существуют. Почему они меня ненавидят? Потому, что им известно, что у меня сильная воля и что когда я убеж­дена в пра­воте чего-нибудь, то я не меняю мнения, и это невы­носимо для них.

— Вы утопили в крови Финляндию, Ваше Величество! С Вашего со­изволения были расстреляны несчастные студенты! С Вашего соизво­ления начались гонения на евреев! — голос Вели­кого Князя зву­чал об­личающе, в то же время затравленно, как у пойманного на горя­чем преступника. — Я не могу понять, как можно было устроить такое по­зорное гонение на Ротшильдов, если Россия на протяжении десяти­летий пользовалась еврей­скими деньгами! Именно Вы, Ваше Величе­ство, превратили Россию в кровавую азиатскую деспотию! Но ежели Вас прель­щает участь Марии-Антуанетты, то зачем же Вы ведёте всех нас в пропасть? Скажите, зачем Вы упорно тянете нас всех, всех, на эшафот?

— Вы абсолютно не правы, упрекая меня в излишней жестоко­сти. Жестокость была вызвана крайней необходимостью, и ежели Вы этого не понимаете, тем хуже для Вас. Миновало время великой снисходи­тельности и мягкости — те­перь царство воли и мощи! Мои подданные будут принуж­дены склониться и слу­шаться моих приказов! Я научу всех повиновению. Смысл этого слова для многих моих подданных чужд: они просто изба­лованы доб­ро­той и всепрощением!

Слова Императрицы звучали громко, чётко и отрывисто, как ружей­ные выстрелы, не оставляя у присутствующих никаких сомне­ний в том, что она высказывает свои самые тайные, самые сокровенные мысли.

Николай Михайлович, припёртый к стенке, был на грани ис­терики, он решился идти до конца и высказать всё, что наки­пело на душе за прошедший год.

— Вы не понимаете, Аликс, что ныне на дворе конец девятна­дцатого века, и что управлять Россией, как то делали в своё время кровавые маньяки Иоанн Грозный или Пётр Великий — уже не получится! Кнуты, виселицы, четвертования, плаха и то­пор — это всё уже в про­шлом!!! России нужно переходить на ев­ропейский путь развития, а Вы с графом Игнатьевым тянете её в мрач­ное Средневековье! Неужели кого-то так прельщают лавры Малюты Скуратова? — голос Великого Князя сорвался на крик. — Да пой­мите же, что в России Вы всегда бу­дете лишь немкой из захуда­лого Гессен-Дармштадта, и что Вы никогда не сможете завое­вать любовь русского народа!!! Вы всех нас погубите, и Россию и нашу семью!!!

— Я не собираюсь с Вами препираться, — презрительно отве­тила Аликс. — Я искренне люблю Россию и люблю всех моих поддан­ных. Но Россия — это не республиканская Франция, кото­рая запятнала себя, отправив на гильотину несчастного Людо­вика. России нужен не пар­ламент, а кнут и железная рука, ка­рающая и направ­ляющая... Мне весьма жаль, что Вашему Вы­сочеству не дано этого понять. Вы, веро­ятно, позабыли, как за­кончил свои дни подлый изменник Philippe EgalitИ, кото­рый голосовал в Конвенте за предание короля казни. Пусть каждому воздастся по заслугам его...

Императрица встала, давая всем понять, что больше говорить не о чем. Направившись к двери, она на мгновение остановилась и оберну­лась к Николаю Михайловичу: