Степное солнце

Вот Манат и не знала что делать!

Тут дети, сгрудившиеся у выхода на крыльцо, пискнули от ужаса и, зажав рты ладошками, отпрянули назад, едва не сбив девушку. Молодцы, лишний шум может привлечь смерть!

Манат рванулась вперед. Из оружия у нее был только нож бронзовый, которым она обычно освежевала мелкую добычу. Но один взмах она сделать успеет, пусть и из-за угла.

— Все тут? — послышался едва узнаваемый, но такой дорогой для северянки голос. Девушка выглянула из-за стены и лицом к лицу столкнулась с Первой арадовой женой.

Вряд ли бы узнали те, кто мало знал Самсару, в этой израненной женщине прекрасную улянку. В лице не кровинки, запали глаза, стали провалами бездонными. Халат разодран, ноги босы, расплелись тугие косы.

Только спустя пару ударов сердца поняла Манат, почему все это видит она, да так хорошо. Самоцвет на рукояти кинжала — знак Хозяйки Дома горел алым, точно кровь, огнем.

— Быстро! — прокаркала женщина.

Не было времени спрашивать и говорить не когда было. Все послушались. Манат послушалась беспрекословно, как до этого дети ее саму. Самсара быстрым шагом направилась по коридору мимо воинской половины в сторону кладовых. Чуть отставая следовали за ней дочь и дети. Едва откинув полог, ведший на внутренний двор Большого Дома, первая жена сорвалась на бег. Ноги ее скользили, царапались босые ступни о черепки, торчавшие из мерзлой земли, следы тянулись за улянкой и, кажется, крови в них было больше, чем снега. Но она будто и не замечала того, лишь все сильнее горел в ее руке кинжал с самоцветом.

Вбежали они в самый дальний амбар. В нем, как и в иных, была вырыта в плоти холма глубокая яма, обмазана она была глиной, прокалена огнем, так что почернели стены, уложенные сверху прутья тоже обмазали глиной, и теперь то был "мешок" для хранения зерна, совсем, закончили его нынешней глубокой осенью, потому и засыпали лишь на треть зерном.

Вел туда узкий лаз, куда едва один взрослый мужчина протиснется, да и то плечами повести придется. Клали на него сплетённые толстые ивовые прутья и засыпали землей, да утаптывали хорошо, чтоб мыши да вода не попортили драгоценные запасы.

Самсара воткнула кинжал в мерзлую землю и бросилась туда, где лаз обозначен был придавленный камнем.

Манат едва ли верила собственным глазам, но откуда только силы взялось у улянки, ведь то, что приподнимают с трудом трое, а то и четверо здоровых воинов, она сдвинула одна, только рыка ее звериного испугались дети больше, чем непонятной тьмы и тишины позади. Черный зев ямы пахнул запахом зерна и теплом.

— Быстрее! — приказала улянка, указав сгрудившимся семерым Доровым отпрыскам на черный провал.

— Но там нечем дышать, зера (главная мать), — прошептала было Рияна. Но одного взгляда Самсары хватило девочке, чтобы первой броситься к узкому входу и потянуть за собой братьев.

— Тут точно не надышитесь! — прокаркала Самсара.

Когда последний ребенок исчез в дыре, Манат схватилась за деревянный ковш у стены, хотела помогать двигать крышку да присыпать,

— К ним! — схватила за плечо северянку и подтолкнула ее в сторону лаза Самсара.

— Мама! — неверяще посмотрела на арадову жену девушка.

— А кто им крышку откроет? — с трудом уже произносила слова улянка, будто кончалась в ней сила жизненная, уходила, как вода через разбитое донышко кувшина. — До последнего не выходите, пока совсем видеть не перестанешь! — в ладонь Манат лег кинжал с кроваво-красным камнем. Глаза Самсары окрасились в тот же цвет. А может вот такая она, Богиня Смерти. — Не уберегла я детей. Проклята я, — прохрипела Самсара. Черные волосы упали на лицо, сделав ее похожей на безумицу. — Если... — пальцы улянки впились в запястье названной дочери, — боги смилостивятся, сделай то, что я должна была сделать. Может простит бог, снимет с земли наказание. И ты меня прости, что такой груз на тебя перекладываю.

— Мама! — дернулась было северянка, поняла она, что прощается с ней мать. — Я не могу...

— Ты моя дочь! Ты все сможешь! — дрожащие губы Самсары тронула теплая улыбка.

Руки улянки с силой толкнули девушку, и та сделала шаг назад, боясь оступиться, но земли под ногой не оказалось, лишь пустота. Крик Манат потонул во все нарастающей вокруг тишине.

Яма оказалась совсем неглубокой. В ней и стоять-то можно было, пригнув голову, но это для Манат. Дети вытянулись бы в полный рост, если бы не ужас, заставивший из сжаться в комочки, сбиться в кучку в самом дальнем углу.

Воткнутый в зерно кинжал окрасил мир в красный цвет. И зерно под ногами казалось в его свете живыми личинками, что кишат в протухшем мясе. А ведь каждая крупинка должна была стать частью ароматного хлеба.

Чем труднее становилось дышать, тем сильнее Манат верила, что все это лишь морок. Что там, наверху, все будет как раньше, будет пахнуть свежими лепешками, будет плескаться в глиняных мисках молоко, придет поутру Эзгиль и затянет песню для малышей, наливая каждому в чарку свежего пахучего лошадиного дара. Что мама возьмет частый гребень и после купания расчешет длинные серебряные нити, сложит их в косы, быстро и привычно для умелой ткачихи.

Только совсем рядом ходили воспоминания... Когда она и Врок увидали Тьму, слишком испуганы они были, чтобы понять — силуэты людей и лошадей, по которым метался их взгляд на самом деле были недвижимы.

Девушка поначалу гнала эти мысли, уж больно царапали они душу. Вскоре же заболело и тело, дышала Манат уже со свистом, липкий пот покрыл лицо. Взгляд то и дело падал на малышей, глаза у всех уже закрылись.

Надо наверх! Надо туда! Надо...

А если там зло, тьма!

Только выбора не стало, когда закашлялся Врок, хватая ртом воздух.

Пятно алого камня давно плыло перед глазами и давно уже стало тусклым. А стоило встать, и свет совсем померк в глазах, пошатнувшись, девушка на ногах не устояла. Лишь с третьей попытки удалось ей подняться.

Боги, хватит ли сил сдвинуть тяжелую крышку?!

Пальцы ухватились за прутья, только для следующего движения потребовалось собрать все силы, какие имелись. Накрывшая яму крышка поддалась на волос. Но сдвинулась! И теперь каждый "волос" давался все тяжелее, но, как же удивителен человек, с каждым "волосом" все сильнее становилась Манат. Грудь хотела воздуха, и как тот, кто и тонет, рвется к поверхности, рвалась к ней и северянка

Дневной свет ударил в глаза, заставил вскрикнуть, упасть на колени, но свежий морозный воздух наполнил грудь. Девушка, потеряв уже силы, чтобы стоять на ногах, поползла к детям, благо яма была небольшой, и, хватая за рукава теплых халатов, она подтягивала одного за другим к свежему воздуху задыхавшихся малышей, шлепала ладонью по бледным щекам. Встряхивала, заставляя размыкать посиневшие губы для вдоха.

Она и забыла, что там, наверху, должно было быть. Тьма, воины, смерть?! Тут тоже стояла Смерть и ей нельзя было дать увести Доровых детей в свои чертоги.

Пусть обидится темная богиня. Неважно уже. Уходи ни с чем, бледная!

Все дышали! Все! Все розовели! Дети сильные! Боги милостивы!

Девушка откинулась назад и закрыла глаза. Нуда и Таша будут счастливы, мать будет довольна.

Она и не заметила, как уснула. Сил выбраться наружу и увидеть, что кошмар, который, как она надеялась, был лишь сном, окажется настоящим, у нее не было.

* * *

— Пить хочу! — сиплый шепот над ухом заставил тьму, что заменила собой яркие сны в этот раз, заклубиться и начать таять.

Глаза с трудом открылись, точно сковало веки льдом, холод пробирал до самого сердца.

Манат застонала, приподнявшись на локте.

— Так попроси Рияну, Врок! — отмахнулась она от мальчика, не раскрывая глаза, шарила рукой в поисках сползшей шкуры. Сил пойти положить хвороста в очаг не было. Полон дом людей, уж кто-нибудь подкинет, хоть потом и наругают.

— Вставай, сестра! — послышался знакомый голос.

Визгливая Рияна. Ох и громкая жена кому-то достанется. И не столько песнями, сколько руганью.

Почему так далеко сбежала от лежака теплая шкура?

— Вставай! — кто-то дернул северянку за руку, и пришлось ей открыть глаза.

Долго шло к Манат понимание, что этот ужас все еще не закончился.

Девушка резко вскочила на ноги, ударившись головой о низкий потолок ямы, зерно зашелестело под ногами. Рияна тоже поднялась и грозно смотрела на северянку раскосыми черными глазками, но хватило сил у нее не показывать страха ненадолго.

— Надо наверх, темно скоро будет, а тут страшно и холодно... — прошептала она.

Дети, сгрудившиеся в уголке, напоминали семейство замерзших мышат.

— Боги! Что же не разбудили-то?! — всплеснула руками северянка.

— Врок первым подошел! — поведала дрожащим голосом девочка. — Мы боялись, что ты тоже... ушла, как мама и зера!

И вдруг сорвавшись с места, она бросилась к Манат на шею. Горячие слезы потекли, как ручьи весенние, а руки что есть силы сжали в объятиях названную сестру. Маленькие последовали за Рияной, и вскоре вокруг Манат образовался теплый плачущий клубок.

Девушка раскинула руки, чтобы каждому хватило ее объятий, тепла, которого у нее самой почти не осталось,

— Все, пора!

Дети дружно схлынули в стороны, а Манат выпрямилась. Макушка ее оказалась на уровне пола амбара. Пришлось подпрыгнуть на одной ноге. Никого. Тишина. В дверном проеме был виден дом, запорошенный снегом двор.

И кусок ясного неба...

Пальцы вцепились в обледеневшую землю. Как у нее хватило сил вытянуть себя, северянка не знала, хотя тело было привычно к работе, но, наверное, помогли боги, ведь мерзлая земля, гладкая, не за что зацепиться, но вот живот лег на холодный пол амбар, а нога хромая, первой закинутая, уперлась во что-то. Нахмурилась Манат, повернула голову и едва не сорвалась вниз — на настиле, укрывавшем вход в яму, лежала мама.

Черные волосы смешались с налетевшим через открытую дверь снегом. Глаза широко открытые уставились в потолок, рот весь в запекшейся крови, и рука прокусанная, уже давно не кормившая землю красной жизнью.

Чтоб не кричать! Чтоб не испугать тех, кого она защитила!

— Мамочка...

Глава 6

Чайки, как большие корабли, неспешно скользили по небу. Как же пугали когда-то Домэну их тоскливые крики. Жизнь у Темных и в качестве Темной много лишила ее, в том числе и страхов. Осталось их немного, но почему-то именно в чайках вновь нашел свое отражение один из них. Теперь белые птицы в вышине чудились ей рабами, которых, несмотря на отсутствие цепей и возможность летать, не отпускает один и тот же привычный берег. Вот свобода! Взмахни сильными крылами, и весь мир у твоих ног. Но нет! Незримы нити, но крепки, не перерубить. Разве только смерть их обрывает легко, как тонкую паутинку.

— Госпожа? — тихий голос прислужницы заставил девушку резко выдохнуть. — Главный казначей прибыл.

— Веди, — голос принцессы стал вдруг хриплым, точно кричала до этого Домэна, надорвала горло, да только никто ее не слышал.

Она писала ему не раз. Он же присылал отказы в цветастых фразах, за которыми едва разглядишь смысл. Ссылался и на плохое самочувствие, на заботу о государстве. Он каждый раз отказывал! Он смел отказывать ей! Давшей ему больше, чем кто-либо! Даже больше, чем ее собственный отец! Что такое главный казначей, и что такое личный советник?!

Вошедший полный, уже давно растерявший всякую стать мужчина имел однако же достаточно влияния, чтобы после исчезновения императора Элкоида не растерять еще и власть. Ныне Маркус Сент отвечал за состояние казны, получив полный простор для действий, и пока, по словам Эрота, не дал повода об этом сожалеть. Отец все-таки умел выбирать людей...

Говорят, когда-то Сент был совсем неплох, жаль, что вседозволенность, губящая любого мужчину, не пощадила и его. Ныне казначей слыл старым развратником, неспособным из-за неуемного чревоугодия ни на что, кроме как алчно сверкать глазами на молодой тело. Домену успокаивало лишь одно, что он предпочитал молодых мужчин молодым женщинам. Одно радовало, его ум в вопросах торговли, накопительства и политики был все также ясен.

Интересно, почему он все же соизволил явиться и замереть сейчас в поклоне у самых дверей, хотя с его тучным телосложением мужчине было крайне неудобно. Неужто последнее ее послание все же заинтересовало посетителя?

— Моя госпожа.

— Мастер Сент, — губы Домены украсила улыбка. — Рада, что откликнулись на мою просьбу и в столь жаркий день оставили свои труды ради разговора. Прохлада и уют к вашим услугам. Угоститесь вином? Сегодня с утра урохт привез замечательное молодое из Костроса.

Казначей опять спешно поклонился.

— О, благодарю. Дивный райский Кострос! Говорят, по благословенной земле той, где произрастает виноград для этого вина, ступала когда-то прекрасная Аюшала, все боги были влюблены в нее, а она принадлежала лишь одну Захтару, и так ненасытна была их любовь, что соски ее, истекающие сладчайшим соком, так и остались в этой земле. Кто же откажется от нектара богини?

Домэна, сделав приглашающий жест, первой прилегла на широкие диваны на террасе, махнув девушкам.

— Да, мастер Сент, вы правы, это вино императоров. Но хорошие императоры — умные хозяева. А умный хозяин предложит другу лучшее.

Кубок перед казначеем, усевшимся напротив, наполнился ароматным вином.

— Попробуйте, — предложила принцесса, заметив, что посетитель замер в нерешительности.

Однако, стоило ему приподнять голову, как Домэна с удивлением отметила, что глаза казначея лукаво блеснули.

— Я хорошо знал вашего отца, моя госпожа, и, как вы знаете, он доверял мне. Может потому я все еще здесь, не на плахе моя голова и не на жертвеннике кишки. Доверие стоит дороже денег в наше время, да и во все иные. Это вино, госпожа моя, пьют лишь императоры. А значит и просьбы для тех, кто пригубил его с разрешения хозяев, будут поистине императорскими.

Сердце Домены забилось чаще. Казначей же небрежно подхватил кубок и осушил его одним гигантским глотком, тем лишив принцессу времени на хорошо отрепетированную речь, как это было с командующим. Что же, она умеет вести не только пространные разговоры, но и отдавать приказы.

— Я знаю, что благодать вараньего бога покинула Степь. Знаю, что Копья нет больше. И Орден может ступить на доселе враждебные берега и пройти по той земле победителем во славу Империи. Все громкие правители оставили след, мастер, все, кроме моего отца. И у меня есть надежда, что я смогу то, что не удавалось никому.

Маркус Сент посмотрел на свою госпожу в упор.

— Ваш отец был бы среди них, если бы Темные не вычеркнули его имя из всех анналов, велели забыть.

— Мой отец, — скривилась принцесса, — оказался предателем. Он обвинил Орден в посягательстве на трон.

— И разве он был не прав? — седая бровь казначея приподнялась.

— Нет, — не отвела взгляда девушка. — После попытки уничтожения послушников, Ордену пришлось применить все свое влияние, чтобы доказать, что он не заинтересован во власти.

— И поэтому вы сейчас здесь, моя госпожа! — лицо Сента не изменилось, но в голосе вдруг почудились нотки жалости. — Темная на троне.