Орбита для Сталинских соколов

Она — ему!

Закинув руки за голову, мсье Форитир смотрел сквозь спинку кровати на все это великолепие и улыбался. Довольно глупо улыбался, конечно, как отметила какая-то сконфуженная этим часть его сознания, ну да ладно. Во-первых — никто не видит, а во-вторых — приятно. Такое случается не каждый день.

Сегодня они опять куда-нибудь пойдут. И возможно...

Распираемый энергией он отбросил одеяло и направился в ванную. Проходя мимо окна, тронул ставни, и те разошлись, впуская в комнату солнечное утро. Краем глаза поймал панораму города. За окном утро в порыве небывалой щедрости делилось с людьми солнцем и свежим воздухом. Чудесный город Париж! Старые черепичные крыши, небо, облака...

Не дойдя до ванной, он замер и шагнул обратно.

Небо, конечно, осталось на месте, но теперь его не делил надвое росчерк Эйфелевой башни.

САСШ. Нью-Йорк.

Июнь 1930 года.

... Джошуа Хиккамайзер, лиловогубый безработный негр, последний день свой жизни решил провести не так, как обычно. Вместо бесплатной столовой и стояния на бирже труда он отправился к Ист-Ривер. Умирать на голодный желудок было, конечно, неприятно, но и, правду сказать, супчик из кухни "Армии Спасения" тоже не самая большая радость для желудка, решившего расстаться с жизнью, а на что-либо другое сейчас он рассчитывать не мог.

Денег он не имел, работы у него не было, да и надежды найти её — тоже. Работы не хватало даже для белых, на что в таком положении могли рассчитывать черные?

Безработица, черт её подери! Кризис!

"Совсем Бог забыл Америку" — подумал Джо.

Справа от него раскинулся Бруклин, слева — Манхеттен. Впереди — Манхэттенский и Уильямсбергский мосты, а под ногами, пожалуй в сотне футов — вода Ист-Ривер. На её фоне сам Бруклинский мост казался не таким уж и широким. Безработный негр прищурил глаз и ладонью перекрыл асфальтовую ленту.

Из-под пальцев редкими горошинами катились черные автомобили. Их хозяева имели и деньги и работу, и, наверное, уважали себя больше чем он, но Джошуа смотрел не на них. Он смотрел в будущее, представил, как наклонится, и не в силах держаться на камне соскользнет и полетит вниз, в воду...

Не было ни страха, ни любопытства.

Он мог бы не раздумывать, а прыгнуть прямо сейчас, но к жизни его привязывал окурок сигары длинной не меньше трех дюймов. Зачем расставаться с жизнью, когда напоследок можно получить еще немного удовольствия?

В последний день жизнь побаловала его сигарой белого неудачника. Он подобрал её вчера около трупа выбросившегося из окна биржевого игрока. Видно не хватило терпения у бедолаги докурить её до конца. То ли совесть мучила, то ли Смерть так позвала, что не смог удержаться.

И хотя Джошуа был даже вдвойне благодарен ему — и за сигару и за то, что натолкнул на мысль прийти сюда, повторять его ошибку он не хотел. Сперва докурит, а уж потом....

Он вспомнил крик прыгуна, заставивший его обернуться, звук удара — мокрый шлепок и посмотрел налево.

Там торчали небоскребы Манхеттена, скрывая за каменными стенами офисы банков и корпораций. Такие не плечом не сдвинуть, не разбить.

Откуда ни возьмись, волной накатила злоба, заставив сжать кулаки. Паразиты! Кровососы! Чертовы эксплуататоры!

Друг Гесс, Гесс Холл, объяснял ему, почему сейчас рабочим живется плохо, но Джошуа не верил ему. Даже не то что бы не верил, просто знал, что борьба за справедливость бесполезна. Слишком не равны силы.

Он выпустил плотное колечко дыма и загляделся, как ветер понес его вдоль реки. Говорят, один из миллионеров пообещал миллион долларов тому, кто сумеет пустить так вот двенадцать колец и продуть их струйкой дыма... Подумать только! За двенадцать колец — целый миллион. Денег им, паразитам, девать некуда.

Он зябко поёжился.

Конечно же, люди, которые могут позволить себе заключать такие пари и курить такие сигары как эта, никогда не проиграют тем, кто курят дешёвые сигареты и, вместо того, чтоб тренироваться пускать кольца, всю жизнь работают.

Эти белые держали жизнь за горло и диктовали условия всем остальным. Они хорошо одевались, ели в ресторанах, а на долю таких как он доставались миски "Армии Спасения".

Справиться с такими смогли бы разве что Президент или Господь Бог. Только они.... Пальцам стало горячо. Вынырнувший из раздумий безработный оглядел придирчиво окурок, прикидывая, чем тот может его порадовать. Да уж ничем, пожалуй.

И щелчком отправил его вниз.

Вот, вообщем-то всё и закончилось...

То, что он собирался сделать, не назовешь трудным. От него требовалось лишь подняться, сделать шаг вперёд и хорошенько оттолкнуться ногами. Дальше все за него сделает природа. Но сейчас не хотелось не только вставать, не хотелось даже просто шевелиться. Хороший табак как-то примирил его с миром. Вместо горькой злобы в душе воцарилось тихое умиротворение. Секунд десять он сидел, вдыхая-выдыхая прозрачный воздух.

Да. Именно с таким настроением и стоит покидать этот мир.

Джошуа поднялся, но шага в пропасть не сделал. Любопытство остановило его.

Столб возник как-то сразу. Он упирался в землю с ощутимым наклоном, словно Господь Бог, пролетая где-то рядом с Нью-Йорком, спустил с неба свой посох, чтоб хорошенько взбаламутить жизнь на материке. Джошуа сперва не понял, что затеял Господь, но Божий Посох уперся в землю и поспешил к нему, оставляя за собой жидковатый дымок, словно пыхтел где-то там по земле маломощный паровозик. Так продолжалось до тех пор, пока Посох не пробежал по Бруклину и не коснулся реки.

Вода вскипела, с грохотом орудийного салюта, превратившись в пар. В секунду Посох наискось пересек Ист-Ривер, коснулся моста и, словно гнилые нитки под ножом, стальные тросы державшие на себе многотонную махину, лопнули. Несостоявшийся самоубийца не услышал, этого за ревом кипящей воды, но увидел, как половинки моста кренятся и рушатся в воду, пропадая в вале горячего пара, поднявшегося даже до верхушки пилона.

Из горячего тумана, словно щупальце неведомого морского гада, выхлестнул оборванный трос и чуть не снес ему голову. Только что готовый умереть Джошуа смотрел на все это без страха.

Мелькнула мысль, что и затеяно-то все это исключительно для того, чтоб остановить его, не дать совершить непоправимое. Негр упал на колени, уже не думая, что сорвется. Бог повелел ему жить!

— Прости Господи! На все воля твоя!

И он узрел ЕГО волю!

Ветер словно ладонями раздвинул горящее марево и безработный увидел, как Посох уперся...

Не уперся! Не уперся, а легко, словно бумагу проткнул башни ненавистного Манхеттена и унесся дальше, оставив за собой косо срезанные башни небоскребов и дымы начинающихся пожаров...

СССР. Москва.

Июнь 1930 года.

... Ягода косился на Артузова, но молчал. Конечно, у каждого имелись свои секреты, но раз Менжинский после коллегии пригласил остаться обоих, то, верно, в этом есть смысл. Однако любопытство все же покусывало Генриха Григорьевича.

— Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?

— Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем, кого ищем.

Менжинский поднял брови.

— И кого же?

— Это Профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.

— Это всё? Медленно работаете. Место их базы установили?

— Побережье Болгарского Царства. Район Бургаса. Но сейчас можно точно сказать, что там никого нет. Все, кто нас интересуют, находятся на станции. Утром зафиксирован старт аппарата.

Менжинский постучал пальцами по столу.

— Не кажется ли вам Генрих Григорьевич, что мы несколько потеряли в темпе?

— Нет, Вячеслав Рудольфович. Операция по захвату станции подготовлена. Будет команда — начнем хоть сегодня.

— Есть команда.

Ягода поднялся, и уже уходя, поймал фразу, адресованную Артузову.

— А вы беритесь за британцев всерьёз. Запускайте операцию "Тарантелла".

СССР. Малаховка.

Июнь 1930 года.

... Летние ночи коротки, но и за них можно многое сделать.

— Станция?

Сколько раз это слово за последние три дня влетело в эбонитовый кружок микрофона, никто не сказал бы. Некогда было считать. Дела такие заварились, что только дурак стал бы тратить на это время.

— На подходе, — ответили с вышки.— Двадцать секунд....

Эта фраза тоже бессчетное число раз уходила мембрану телефона и пропадала там.

— Приготовились.

— Станция на горизонте! Пошел отсчет!

Суета пронеслась по лабораторному бараку и сгинула. Сквозняк, раскачивающий подвешенную на шнуре слабенькую лампочку тоже, казалось, замер.

— Подключение!

За стеной взвыл мотор. Лампочка под потолком вспыхнула, но уже через мгновение притухла. Затрещали перебрасываемые в рабочее положение рубильники, электрические разряды пронзили воздух, насыщая его озоном и запахом обгорелой меди.

— Частота! Модуляция!

Вой мотора стихает. Невнятные восклицания. Лампочка разгорается ярче, свет режет глаза.

— Повтор!

— Станция уходит!

Уверенности уже нет, но остаётся надежда.

— Повтор! Еще сеанс!

Снова воет двигатель... Визг его становится невыносим, и кто-то из лаборантов, не выдержав звука, бьет себя по ушам и кричит.

— Отключить!

Вой стихает. Не сразу, а перейдя из визга в басовый ключ, оканчивающийся сытым животным урчанием.

Осунувшиеся лица, угрюмые взгляды.

Никто ничего не спрашивает. И так все ясно.

Владимир Иванович выбрался под серое предрассветное небо, подставив лицо каплям. Небо плакало грибным дождём. Неудача! Опять неудача... За спиной заскрипели ступеньки. Он не стал оборачиваться. Чиркнула спичка, запахло дымом от хорошего табака, и знакомый голос спросил:

— Чем вы это объясните, товарищ Бекаури? Почему станция вас не слушается?

Изобретатель почувствовал внутри себя унизительное желание оправдаться, разъяснить, но сдержался. При строительстве станции предусмотрительно установили и дублирующую систему управления. Как раз для того, что б в случае чего можно было бы перехватить управление. На земле, при испытаниях системы все получалось как надо — управление перехватывалось "на раз", но сейчас ничего не получалось. Почему? Ответа на этот вопрос не знал никто.

— Не знаю... Вы же видите, что мы уже больше тридцати раз пытались взять её под контроль..

— Аппаратура?

— Аппаратура в порядке. Мы же проверяли... Может быть, расстояние... Может быть излучение Солнца. Не знаю.

О том, что являлось причиной его неудачи, он думал уже вторую неделю, но в голову ничего не приходило...

— А не могли они отключить оборудование?

Соблазнительно было согласиться, снять с себя ответственность, но учёный нашел в себе силы на правду.

— Это маловероятно. Чтобы отключить, сперва нужно понять, с чем столкнулся. Вряд ли они в состоянии это сделать...

Молча они простояли минут пять. Тухачевский курил, интеллигентно стряхивая пепел в ладошку. Владимира Ивановича это молчание не тяготило. Он уже знал, что ему скажут, и с облегчением услышал.

— Работу приказываю прекратить. Оборудование переправить на Свердловскую пусковую площадку.

СССР. Москва.

Июнь 1930 года.

... По виду Генерального, Менжинский не сказал бы, что тот как-то особенно волнуется. Да и поводов особенно не наблюдалось.

— Товарищ Сталин! Уничтожить станцию мы можем хоть сегодня. Но я думаю, не следует сейчас прибегать к крайним мерам. Надо попытаться сохранить её.

Сталин повернулся спиной, и Менжинский чуть тише добавил.

— Жаль ведь... Столько труда, столько денег вложено! К тому же там остались наши люди — рабочие-комсомольцы.

— Остались?

Кто бы знал, что там теперь осталось... Чудом вырвавшийся со станции экипаж "Иосифа Сталина" ничего толком рассказать не мог. Правда, после удара по Варшаве, Парижу и Нью-Йорку, ясно стало самое главное — аппарат профессора Иоффе работает и угрозы золотопогонников не пустая болтовня.

— Будем надеяться на лучшее.

Сталин сломал карандаш.

Это было не волнение. Это проявил себя гнев. Сталинские усы дернулись, ноздри шевельнулись, но вождь всеже сдержался. Как всегда, когда он волновался, прорезался акцент.

— Ви товарищ Менжинский свои поповские штучки бросьте. Что значит "надэяться"? Нам увэренность нужна. Нэужели вы думаете, что Политбюро устроят ваши прэдположения?

— Не устроят, товарищ Сталин, -подтянулся чекист, — но в любом случае там стоит уникальное оборудование, которое нам еще понадобится.

Сталин смотрел сердито.

— А вы представляете, что будет, если им на Западе поверят и откликнутся на их кровожадные призывы?

— Да, товарищ Сталин.

— Я не представляю — а он, видите ли, представляет!

Генсек раздраженно подхватил трубку и стал набивать её, просыпая табак на стол.

— Так что же будет, товарищ Менжинский?

— Война, товарищ Сталин!

Генсек зажег спичку и долго-долго водил огоньком по тлеющему табаку. Размеренность, привычных движений помогла укротить гнев. Уже гораздо спокойнее он сказал.

— Вы все правильно говорите, товарищ Менжинский, другое дело нужна ли она нам именно сейчас...

— Нет, товарищ Сталин.

Слово слетело с губ легко и просто. Война так и так неизбежна, так чего же бояться неизбежного?

И опережая новый вопрос вождя, добавил.

— Прежде чем они там на что-то решатся, станция снова станет нашей.

А потом чуть тише добавил.

— Или её совсем не будет...

Дымя трубкой, Генсек прошелся по кабинету, от глобуса до книжных полок. Словно черпая силу для непростого решения, Сталин провел по корешкам недавно вышедшего многотомного ленинского собрания сочинений. Темно-синие с золотым тиснением корешки поделились Ленинской мудростью. Конечно, риск тут присутствовал, но риск оправданный.

— Сколько вам нужно времени? — уже спокойно спросил он, косо глянув через плечо.

— Нам нужно два-три дня, чтоб попробовать новые способы...

— Вроде не оправдавшей себя аппаратуры профессора Бекаури?

— Мы решаем этот вопрос, товарищ Сталин, — неожиданно твердо ответил Менжинский. — И не сомневаюсь, что в самое ближайшее время решим. Слово коммуниста!

САСШ. Вашингтон.

Июнь 1930 года.

... Вашингтон и Нью-Йорк разделяло не маленькое расстояние, только никого из собравшихся в президентском кабинете это не утешало. Оказалось, что с неба-то и вовсе рукой подать до любого города на Земле. Кто бы не обосновался там, над их головами — "белые" или "красные", у этой шайки были длинные руки. Длинные руки и нахальные, безумные требования.

— Они требуют, чтоб мы объявили войну Советам.

Приглашенные к Президенту САСШ на совет промолчали, понимая, что это всего лишь начало разговора.

— У нас не так много альтернатив, — продолжил Президент. — Либо они помогают нам разгромить большевиков своим чудовищным оружием, и мы помогаем им создать Россию в границах 1914 года, либо они постепенно разрушат наши города. Дом за домом. Квартал за кварталом....

Что это значит, никому объяснять не требовалось. Начавшее в конце апреля регулярное вещание телевидение Нью-Йорка доводило до небольшого числа владельцев телеприёмников картинки разрушения прямо с места событий, а что уж говорить о прессе.