Двое и старуха. Записки некроманта

— И вам не страшно?

— Ничуть. Кто ее автор знали только два человека — я и мой брат Кейн. Теперь знают опять двое — я и мой сын. За обоих я спокоен. Да и кто только сможет себе представить, что все это написал рохля Рэбма Оуэн? — расхохотался отец.

-Так как же быть с "вопиющим нарушением Кодекса"?

-Ты ее действительно любишь? — глядя перед собой, сказал отец.

— Да, — просто ответил я.

— А ты бы хотел узаконить ваши отношения? — спросил он и посмотрел на меня.

— Очень, вот только она не верит в то, что это возможно, — вздохнул я.

— В таком случае, я буду искать выход.

Какое-то время мы ехали молча, наслаждаясь ласковым летним деньком, пока отец не буркнул:

— Ну что там еще?

— Настурция, — озвучил я давно мучивший меня вопрос.

— Ты еще слишком молод, чтобы это понять, — грустно сказал отец.

Я не стал настаивать на своем и, единственным звуком, нарушающим повисшую тишину, было лишь цоканье копыт.

-Если с твоей матерью, — внезапно произнес отец, — Нас сблизило притяжение личности — я увидел в ней незаурядную личность, и до сих пор льщу себе, что и она увидела во мне нечто такое же, то с Настурцией — притяжение одиночества, понимаешь меня, сын?

— Не совсем.

— После смерти твоей матери, я каждое утро, смотрясь в зеркало, видел в своих глазах боль. Боль утраты. Боль одиночества. Когда я общался с тобой, она отступала. Но стоило мне оказаться наедине с собой, она возвращалась. И когда ты учился на последнем курсе Дзен Риэля, на приеме в честь свадьбы старшего сына одного из моих соседей, я увидел Настурцию, увидел точно такую же боль, хоть и тщательно скрываемую. Я подошел к ней и прямо спросил: "Вы скорбите об утрате мужа"? Она же грустно покачала головой и сказала мне: "Увы, я так и не вышла замуж". "В таком случае, будьте моей женой". "Если это шутка, то слишком жестокая, сир Оуэн". "Я никогда не шучу такими вещами. Так да или нет?" Она внимательно посмотрела на меня и все поняла, а поняв — приняла мое предложение. Всевышний же благословил наш брак Урсулой. Я знаю, сын, что вы не любите друг друга, — вздохнул отец. — Ты постоянно сравниваешь ее с матерью, она же — видит в тебе живое напоминание мне о первой жене и элементарно ревнует. Вот и все.

В отце снова что-то неуловимо изменилось, он стал снова привычным Рэбмой Оуэном — пожилым чудаком с устаревшими понятиями о чести и благородстве.

— Сынок, а не опоздаем ли мы к обеду? — озабоченно спросил он. И мы галопом поскакали к замку.

* * *

После обеда я отправился, как обычно, соснуть, а потом прошел к сестренке. Та мирно спала, и кормилица позволила себе отлучиться на минуту. Я осторожно подошел к Урсуле и плавно, как учил Мастер Хелденн, провел над ней рукой. Я боялся ощутить легкое покалывание, но — ничего — что, в свою очередь еще мало что значило — Мастер обучил нас воспринимать только явные следы магического вмешательства.

-Не смей, приблудник смерти, — услышал я возмущенный голос за спиной. Урсула проснулась и заплакала.

Донна Настурция подбежала к кроватке, подхватила сестру на руки и отошла как можно дальше от меня. То, с какой поспешностью она это проделала, сказало мне все.

— Зачем вы это сделали? — грустно спросил я, опускаясь на стул. Этой мелкой деталью, для нее, знающей Кодекс не хуже меня, было сказано очень многое — мужчина ни при каких обстоятельствах не должен сидеть в присутствии женщины, когда та стоит, если он только не отец, брат, муж, судья, а она — дочь, сестра, жена или обвиняемая.

— Да в чем ты смеешь обвинять меня, проклятый Творцом! — все тем же возмущенным тоном воскликнула донна, но я уже видел в ее глазах страх. Страх, что этот юноша, которого она сейчас ненавидела больше всего на свете, пойдет и расскажет все отцу, с его старомодными представлениями о том, что хорошо и что плохо. И тот отберет у нее дочь, расторгнет брак, и что тогда?

"Никто не любит некромантов, — со вздохом процитировал я самую первую лекцию, — Ни Церковь, ни дворяне, ни простолюдины". У Церкви они отнимают один из важнейших источников доходов, дворяне их презирают, хотя втайне пользуются их услугами, простолюдины — боятся из-за болтовни странствующих пустобрехов, которые придумывают страшные сказки, лишь бы их хорошо потом накормили. Хотя некромантия — всего лишь одна из Школ магии. Вполне легальная, смею добавить.

-Причем тут Церковь? Какой источник доходов? — не поняла благородная донна.

-Церковь? А как вы меня только что назвали? Но оставим это в стороне. Вы не хуже меня знаете основной религиозный принцип: "По вере вашей и получите". И если человек искренне, всей душой верит, что Благодать, почивающая на частице мощей или одежды того или иного Святого, исцелит его от недуга, то он, как правило, получает исцеление. Все бы ничего, да вот только рядом обязательно стоит служка с ящиком, в который исцелившийся, на радостях кладет щедрое пожертвование, как и все остальные приложившиеся, независимо от того получили ли они исцеление или хотя бы облегчение в своих страданиях — эти, конечно, кладут меньше, но все равно кладут. Вот вам один из источников дохода Церкви. Вы, как управляющий имением, должны меня понять, — донна Настурция кивнула. Ненависть почти ушла из ее взгляда. Появилось нечто новое, неожиданное: интерес, но сесть она не решилась. — Теперь возьмем такое явление, как упокоение погоста Церковью и упокоение погоста некромантом. Вы когда-нибудь видели как это происходит? — женщина покачала головой. — Так я вам опишу: ночь, рев Восставших, толпа полуодетых крестьян в безумном ужасе, часто затаптывая до смерти упавших, бежит к ближайшей церквушке, где их уже ждет священнослужитель, который пламенной речью объясняет им, что все это произошло "за грехи их", заключающиеся в основном в "сребролюбии", иначе говоря, малых пожертвованиях, а навела на них эту беду "ведьма", которую он после иступленной молитвы довольно быстро находит, и которую тут же сжигают на костре. Восставшие возвращаются на погост и не беспокоят люд где-то с год, если эманации боли "ведьмы" были особенно сильны, то полтора. Крестьяне поначалу несут щедрые пожертвования в церковную казну, но проходит месяца три-четыре, воспоминания притупляются, река пожертвований превращается в ручеек. Потом все повторяется. Наконец, староста не выдерживает, плюет и вызывает некроманта, который за определенную плату, не спорю, немалую, конечно, но все же меньшую, чем бесконечные дары, упокаивает погост раз и навсегда — и церквушка больше никогда не увидит тех обильных даров, что несли люди после упокоения погоста через сжигание "ведьмы". Неудивительно, что Церковь в своих проповедях с особой ненавистью поливает некромантов грязью. Теперь вы поняли?

-У вас что-то не сходится, молодой человек. Откуда же священнослужитель первым узнает о том, что погост восстал? — пытаясь найти брешь в моем рассказе, сказала донна Настурция.

— О, это — всего лишь небольшое оповещающее заклинание, наложенное, по тайному договору между священником и Практиком, — улыбнулся я и добавил. — Церковь не любит магов вообще, но ругает их в основном за "сребролюбие", да они и не перебивают у нее большинство источников дохода, ибо простой люд предпочтет приложиться к мощам, чем обратиться к Практику или Целителю, а вот Некроманты у нее, как кость в горле.

На донну Настурцию было жалко смотреть. Как человек умный, да еще экономист, отлично понимающий, что значит лишиться такого источника дохода, она поняла, что все мои слова — правда, и ее вера в непогрешимый авторитет Церкви сильно пошатнулась.

Я встал со стула, показывая, что не осуждаю ее, подошел к кроватке и снова спросил ее:

-Так зачем же вы сделали это?

Она, было, открыла рот, но тут вошла кормилица. Увидев меня и хозяйку с ребенком на руках, бедная женщина испугалась, однако, Настурция сама уложила Урсулу в кроватку и сказала мне:

-Следуйте за мной. Мы продолжим наш разговор в другом месте, — и провела меня в свой кабинет.

— Присаживайтесь, — донна Настурция указала мне на стул.

Я сел, она осталась стоять, добровольно отдавая себя на мой суд.

— Думаю, нет нужды рассказывать вам, что я сделала.

— Никакой, — согласился я.

Донна Настурция стала медленно ходить взад-вперед. Ее надменность и чопорность куда-то ушли, и передо мной оказалась грустная и уставшая женщина.

-Когда я вышла замуж, мне было тридцать девять лет. Это называется "перестарок". Но я все-таки женщина и хочу иметь детей — это же так естественно! — воскликнула она, — И после первой брачной ночи, я так и сказала твоему отцу. Тот меня понял, и свершилось чудо — спустя три месяца, я понесла. Еще большее чудо — то, что я родила здорового ребенка. Твой отец не помнил себя от счастья, да и я тоже. Поначалу Урсула мне казалась самой красивой девочкой на свете. Такое, я думаю, переживают все родители. Потом меня стали мучить страхи — а что если девочка вырастет дурнушкой, ну, пусть не дурнушкой, но не повторит ли она моей судьбы? Взгляни на меня, Кэвин, и скажи честно — можно ли меня назвать красивой? Я не обижусь.

Я окинул ее взглядом — несмотря на возраст и рождение дочери, она сохранила неплохую фигуру, отменной формы руки, красивые, длинные пальцы, но вот волосы были жидковаты, а черты лица мелки, да еще поджатый, вытянутый в струнку рот.

— Не так чтобы очень, — признал я.

— Все верно, Кэвин. А аристократке нужно либо быть очень богатой, либо очень красивой, иначе ее легко затмят другие. У моих родителей не было денег на обряд, что само по себе говорит о богатстве нашего рода, и, если бы не твой отец, я бы так никогда и не вышла замуж. И я такой доли своей дочери не желаю. Вот почему я позвала Практика. Тот дал мне заглянуть в будущее, и я увидела ее. Нет, она оказалась не дурнушкой, но все же недостаточно красивой, чтобы на нее обратили внимание достойные молодые люди.

— Вас обманули. Никто, даже сам архимаг Эйвен, не в силах заглянуть в будущее, хотя бы только потому, что оно зависит он принятых человеком решений и не зависящих от него событий. К примеру, ваше ближайшее будущее на данный момент целиком и полностью зависит от моего решения и это ближайшее будущее. Что же говорить о таком далеком будущем, какое вам показал вам ваш маг, — я только развел руками, — вам показали хорошо сделанную иллюзию, и вы на это попались. По крайней мере, я теперь знаю весь механизм этого дела. Да! И сколько он запросил?

-Пятьдесят златов, — чуть помявшись, сказала донна Настурция. — Нет-нет, из казны твоего отца я не взяла ни медницы. Я отдала единственную свою драгоценность — золотую фамильную брошь в форме витка спирали с большими бриллиантом, рубином и изумрудом и рунами "вал" в начале и "ха" на конце — символическое изображение всей жизни, знаете ли. Очень древняя вещь, но тогда я об этом не думала.

Я лишь тяжело вздохнул.

-Вы только что сказали, что аристократке надо быть либо очень богатой, либо очень красивой. Урсула является наследницей отца — от своей доли наследства я отказался в ее пользу — с меня достаточно замка и земель дяди Кейна. В случае моей кончины, мои владения, кроме замка, который, по условию завещания сравняли бы с землей, отошли бы отцу, а тот бы завещал их вам или Урсуле — не знаю. Удачное замужество вашей дочери было уже обеспечено. Этот бессовестный маг сперва узнал о вашем прошлом и просто сыграл на вашем страхе, что девочка повторит вашу судьбу, и вы забыли, что теперь вы не просто бедная аристократка, а жена очень богатого человека, — сказал я.

Смысл моих слов дошел до нее не сразу, а когда пришло понимание, как жестоко ее обманули, донна Настурция разрыдалась. И плач ее не был притворным с единственной целью разжалобить меня. Теперь я понял, что имел в виду отец, когда сказал, что я пошел в мать — как она чувствовала людей и отличала правду от лжи, так и мне передалось это ее свойство. Я чувствовал, что сейчас переживает эта бедная, запутавшаяся женщина, чувствовал, как со слезами ее покидает тот жуткий страх и напряжение, державшие ее с момента проведения обряда. Наконец, она перестала плакать, вытерла слезы и стала ждать моего вердикта.

Я встал со стула, взял ее за руку и, глядя ей в глаза, как можно мягче сказал:

— Вы говорили, что маг вам показал вашу дочь недостаточно красивой, чтобы на нее обратили внимание достойные молодые люди. Что ж, теперь она вырастет красивой, так воспитайте ее так, чтобы на нее обратили внимание истинно достойные молодые люди, а не заносчивые мешки с деньгами, в которых она к счастью не нуждается. Внушите ей мысль, что в том, что она красива, нет никакой ее заслуги. И постарайтесь донести до ее отца, что воспитание дочери — это, как и воспитание сына, и его забота тоже, — произнося последнюю фразу, я не смог удержаться от улыбки.

-Спасибо тебе, Кэвин. Теперь я точно знаю, что мне делать, — сказала донна Настурция и впервые улыбнулась мне, а затем медленным, но твердым шагом направилась в сторону библиотеки.

XIII

-У меня вчера была Настурция, — вместо обычного приветствия сказал отец. — Признавайся, твоих рук дело?

— Отчасти. Но решение пойти и рассказать вам всю правду она приняла сама.

-Про мага я и так знал. Не надо думать, что я не ведаю, что творится в моем доме. Но все равно, спасибо, что поговорил с Настурцией, хоть я и не понимаю, как тебе это удалось. Она же тебя терпеть не могла. Но я совсем о другом, — произнес отец, отбрасывая свиток на столик, — Как я буду воспитывать девочку? Как ты себе это представляешь? А именно этого потребовала от меня Настурция.

— Точно так же, как и меня, — устраиваясь поудобнее в одном из кресел, сказал я и, набив трубку, с наслаждением закурил.

— Я всегда считал, что воспитанием сына должен заниматься отец, а дочери — мать, — продолжал бушевать отец.

-Вы не хуже меня знаете, что из себя представляют девушки, воспитанием которых занимались только матери. Или вы считаете, что любовь к точным наукам — математике и экономике вашим супругам привили их матери? Сильно сомневаюсь.

-А ведь ты прав, — уже остыв, задумчиво сказал отец. — Лори как-то рассказывала мне, что увлеклась математикой в девять лет, после того, как ее отец, будучи навеселе, шутки ради научил ее пользоваться арифмометром. Бедняга и не подозревал, чем это для него обернется, — улыбнулся мой родитель, — Сначала она вынула из него всю душу, пока он не обучил ее всему что знал, а потом стала требовать учебники и книги, которые он уже покорно ей покупал или выписывал. А затем она стала писать свои работы по высшей математике под псевдонимом Дюран Локхерт.

— Это, часом, не тот Локхерт, из-за трудов которого в свое время было сломано столько копий и которые сейчас считается классикой высшей математики? — порывшись в своих скудных Дзен Риэльских познаниях, недоверчиво спросил я.

— Да, сын, это — твоя мать — Лори Оуэн. Что? Не ожидал? — рассмеялся отец. — Невозможно было угадать, какой сюрприз она преподнесет — было у нее такое свойство.

Я подумал о девушке, с точно таким же даром, но спросил у отца совсем о другом: