Айшет. Магия разума

Мне не тяжело, мне не больно и не страшно.

Когда люди сопротивляются, когда надо ломать их волю, все намного тяжелее дается. А здесь и сейчас они сами хотят обо всем забыть. Не верить, не думать, переложить свои беды на чужие плечи — на мои, хотя бы на мои. И поверить, что это лишь сон.

Страшный сон.

Люди помогают мне сами. И — засыпают, один за другим.

Я перехожу дорогу и касаюсь ворот 'Золотой пчелы'.

Почему — сюда?

Ответ прост.

Мне нужно жилье, мне нужна еда и одежда, мне нужен кто-то, кто увезет нас с Корсом. В 'Зеленой пчеле' Ленер, который сделает все, чтобы нам помешать, значит, надо поискать кого-то другого. В другом постоялом дворе, к примеру. Это первое.

И второе — здесь остановился кто-то знатный, я видела кареты из окна. Я смогу воздействовать на человека своим даром, я знаю, здесь и сейчас мне плевать на все!

Я воспользуюсь своим даром, чтобы нас увезли из Астора. Потом уйду, заставлю нас забыть, потом извинюсь и сотру все воспоминания. Мне ведь не нужны деньги, мне ничего не нужно, я просто хочу уехать отсюда вместе с братом.

Здесь и сейчас от меня зависит Корс. И я его не подведу.

Можно добраться до Дилайны, оставить письмо родителям, подстраховаться, чтобы оно досталось только им... я еще придумаю, как это сделать. Но пока — пусть нас увезут.

Как слуг, как любовников, как родственников, главное уехать из Астора, а там уж разберемся. Это простонародье можно и помурыжить, а знатных господ задерживать не станут. К ним другое отношение, другое обращение, другой подход. Мне того и надо.

И я не ошибаюсь.

Во дворе стоят три кареты.

Одна из них украшена намного сильнее. Вся раззолоченная, аж глазам больно, дверца приоткрыта, виднеется кремовая бархатная обивка сидений.

Наверняка, безумно дорогая.

Герб на дверце мне незнаком. Я могу сказать о другом — это графская карета. Сосновые ветви — граф.

Были бы дубовые в орнаменте герба — барон, а рябина — герцог. Почему так повелось?

Не знаю. В геральдике я не разбираюсь, разве что слово мне известно. Не было в нашей деревне геральдической коллегии.

Сам герб мне, впрочем, нравится.

На черном фоне белый птичий росчерк. Над птицей — злая зеленая звезда. Так и не понять, то ли птица летит к ней, то ли от нее, сама птица тоже не прорисована. Что это такое?

Чайка? Орел? Сокол?

Неизвестно.

Белая птица в черной ночи, под зеленой безумной звездой. И сосновые ветви, окаймляющие гербовой щит.

Итак — граф.

Сила все еще внутри меня. Она клокочет, она бурлит, требует выхода, и последним усилием я выплескиваю ее на здание постоялого двора.

Хватает только на первый этаж.

Ноги подкашиваются, если бы не Корс, я бы так и ляпнулась задом в пыль, но братик начинает пихать меня так, словно я навозный шарик, а он — жук-навозник.

— Шани! Держись!

Это помогает.

Постепенно я прихожу в себя. Вытираю со лба пот, прикидываю, на что я еще способна, и выходит, что на многое. Тогда, с Рианой я сильнее выложилась. Я получаю новый урок. Если человек желает поддаться воздействию, все проходит намного легче.

А еще я никого не убивала. Я просто усыпила людей, но живы они останутся.

Может быть, кто-то из них не проснется, но это не по моей вине. Я просто приказала им спать, а что там, как там, где они уснут...

Мне безразлично.

Те, кто заболел, уже обречены. Пока еще держимся мы с Корсом, но почему? Одно предположение у меня есть, но оно звучит жутко. Страшно оно звучит. Приговором. Мне откровенно не хочется в него верить, не желаю даже думать об этом.

А думается.

Я не почувствовала бы ничего вчера, будь болезнь обычной.

Но если она была магической природы...

А мы с Корсом несем в себе кровь магов. Может ли это стать заслоном?

Активную, неактивную, неважно. Но достаточно сильную. А может, и у Корса она активна, просто мы пока не поняли, в чем это выражается?

Мысли совершенно не мешают мне дойти до двери, на которой золотом нарисована пчела, и потянуть за ручку.

Золото везде.

На дверных ручках, на лепнине потолка, на кайме штор... общее впечатление — пышная безвкусица.

И на полу, вповалку, где застиг их сон, свернулись люди.

Самые обычные, кто-то помоложе, кто-то постарше... у двоих — ливреи. В тех же цветах, что и герб на карете.

Черно-белый. Черного больше, белого меньше, чуть-чуть серебра, выглядит достаточно мрачно, да и Темный с ними.

Пусть спят.

А я поднимаюсь на второй этаж.

В 'Зеленой пчеле' лестница переходит в длинный коридор со множеством дверей, на которых нарисованы номера комнат, здесь не так.

Я поднимаюсь и оказываюсь в небольшой квадратной комнате. Из нее — четыре двери.

Всего четыре номера?

Да, похоже. Но для благородной публики и намного дороже. Я вымотана так, что не могу определить, где находятся люди. Впрочем, моего дара и не требуется.

Не заперта только дверь с цифрой '1'. Остальные все закрыты.

А первую дверь я толкаю, и она поддается без всякого скрипа.

— Кто? — слышится голос из дальней комнаты. Слабый, болезненный, даже не видя человека можно сказать, что ему плохо.

Я смотрю на Корса. Нет, брата я здесь не оставлю. Ни за что! Корс идет со мной!

Медленно, держась за руки, мы идем по коридорчику, быстро проходим его, гостиная, в убранство которой я даже не вглядываюсь, комната служанки — и спальня.

Красивая, уютная, отделанная в розоватых и бежевых тонах. Большая кровать под балдахином, резной столик с золоченными ножками...

В кровати лежит женщина. Подушки скрывают ее, видно только пряди волос, разбросанных по покрывалу. Яркие, словно огненные блики.

— Кто здесь?

Голос ей повинуется плохо. Я подхожу ближе, вглядываюсь в тонкое лицо.

— Шанна Каран, госпожа.

Женщина прищуривается.

Ей явно больно, из-под век катятся слезы. Болезнь не пощадила ее. Язвы расползлись уже на лицо, уродуя щеки, превращая рот в чудовищную маску.

— Где моя служанка? Мерта здесь?

— Не знаю, госпожа. Я ее не видела. Комната служанки пуста.

Женщина злобно ухмыляется.

— Значит, все же она. Вот дрянь...

Корс дергает меня за руку.

— Шань... посмотри на нее.

Смотрю. Больной человек, который доживает последние часы. И что?

— Вы похожи.

Мы?

Вот ведь бред!

Вглядываюсь в женщину. И понимаю, что Корс — прав?

Со стороны мы можем показаться сестрами. У нас разный оттенок волос, у меня темный огонь, у нее скорее красное дерево, на несколько тонов темнее, но мы обе рыжие, у нее глаза темно-карие, у меня золотисто-карие, она старше — но и только. Мы действительно схожи.

Надеюсь, графиня, а я уже не сомневалась в этом, не слышала Корса. Нет, кажется, и впрямь не слышит.

Потеряла сознание?

Бредит...

— Зря, все зря... подонок...

И что тут сделаешь?

Я шла в надежде получить помощь. От этой женщины я ее не получу, скорее, ей понадобится помощь и защита... а ведь верно? Ей нужна служанка? Ей нужно помочь?

Вот и отлично.

Надо напоить несчастную, обтереть холодной водой, и вообще — здесь безопаснее. Здесь и останемся. А внушить слугам, что я и есть та самая, как там ее... Мерта?

Это я смогу. Только чуток восстановлюсь — и запросто.

Мой план нравится Корсу. Он уже залез с ногами в кресло и жует яблоко из вазы с фруктами. Пусть грызет, ему полезно. И я яблочко съем. Спелое, красное...

Хорошо быть графиней.

* * *

Уже через пару часов я готова была взять свои слова обратно.

Болезнь не пощадила женщину. Наоборот, она пожирала красавицу с такой силой, что становилось даже страшно.

Язвы расползались по лицу графини, по рукам, по груди, причиняя чудовищную боль. По счастью, в комнате нашлась настойка дурмана, которую я и спаивала несчастной по капле. А еще ежечасно щупала уши, что у себя, что у Корса. Язвочек не было.

Когда я в шестой раз ощупала уши у брата, тот взбунтовался.

— Шанька, прекрати! Сколько можно?

— Сколько нужно, — отрезала я.

Люди внизу пока еще спали. Хорошо я их накрыла, увесисто. Может, и сутки проспят, да и Темный с ними. Воды я и сама могу принести, какая-никакая пища есть, а остальное — перебьемся. Ворота мы закрыли, да и не ломился никто сюда. Всем хватило 'Зеленой пчелы', ну и улицы с уснувшими.

И было этих всех не так много.

Болезнь развивалась стремительно. Если с утра ты еще мог буянить, то к вечеру вряд ли удержался бы на ногах. Слабость, тошнота, боли, язвы...

— Странно это. Все болеют, а я нормально. И ты.

Я покачала головой.

— Ничего странного. Мы с тобой худо ли, бедно, но маги. Вот и не заболели.

Корс задумался.

Братик у меня далеко не дурак, хоть и не часто это показывает.

— Я — не маг. Думаешь, просто пока кровь не проявилась?

— Ты же слышал мамин рассказ. Женщины были магами. А мужчин и не было, но у ее сестры дар был, у нее самой дар был... может, и у тебя есть. Вот, как мамин. Она ведь живет нормально среди людей, не жалуется.

— А ты сейчас?

— И я не жалуюсь.

— Ты пока походишь без браслета?

Сила постепенно накапливалась, но браслет я решила не надевать. На улице опять кто-то шумел, случись что — может не оказаться времени, чтобы его снять. Пара секунд может стоить нам с братом жизни или смерти. Всего лишь пара секунд.

— Да. Тебя это волнует?

— Нет, мне интересно, — честно сознался братик. — А меня ты не слышишь? Или — ее?

Я подумала пару минут. Прислушалась к своим ощущениям.

Люди на постоялом дворе спали. Это ощущалось, как шум. Вот, как в лесу. Шумят деревья — да и пусть шумят, что ж такого страшного? Кому придет в голову вслушиваться в шум каждого отдельного дерева?

Можно так поступить. Но можно и просто воспринимать все, как необременительный фон. Так у меня и ощущалось.

Сам Корс... продолжая сравнение — где-то в лесу пела птица.

Можно прислушиваться. Можно не прислушиваться, ваше право. Но птица все равно не мешает, поет себе — и пусть поет. А графиня...

Это как если в том же лесу кто-то то ли крикнул, то ли нет... дурман заглушил ее разум, ее чувства, я просто ничего не слышала. Она блуждала слишком далеко.

Если я прислушаюсь специально, может, что-то и пойму, и услышу. Но я не собираюсь этого делать. Лучше самой восстановиться — мало ли что ждет впереди?

Это я Корсу и объяснила.

Братик подумал пару минут.

— Это хорошо. А если людей будет много?

— Не знаю. Смотреть надо.

— Посмотрим, — рассудило это малолетнее чудовище, угрызая еще одно яблоко. — Шань, ты думаешь, это магическая чума?

Отвечать не хотелось. Но...

Корс должен знать все.

Вот, родители от меня все скрывали — доигрались до трех убитых, и нас, вот, невесть где. И что еще будет впереди? Неизвестность, одна неизвестность и неопределенность.

А знала б я все с самого начала, может и иначе дело повернулось бы?

Сложно судить. Очень сложно.

— Думаю — да. Мне вчера было плохо не просто так. И дождь этот...

Корс почесал нос.

— Ну, ежели так поразмышлять, кому он нужен — тот Астор?

Никому.

Шахтеры, уголь... что-то ценное в угле добывают?

Нет. Разве что древности какие попадутся, но это тоже сомнительно. Могут попасться, могут не попасться. Как повезет.

Что Ленер хотел отсюда забирать?

Да что угодно. От бумаг до посылок и до обоза с углем. Но вряд ли это что-то важное, ничего такого в его разуме не читалось. Ни заботы, ни хлопоты. Рутина. Те же письма в семьи.

— А что может быть в нем нужно?

— Или — кто?

Мы с братом поглядели на кровать. Иного предположения у нас не было.

Что графиня делает в этом Светлым забытом Асторе? Зачем приехала?

Неизвестно. Но необычно. И этот дождь, и болезнь, которая у нее так быстро проявилась и съедает ее... не попадем ли мы еще хуже, оставшись с ней рядом?

Не знаю. И ответить на этот вопрос я сейчас не смогу. Не копаться же в ее вещах? Это и вовсе гадко. А в мыслях и не получится.

Ладно, будем решать проблемы поочередно.

Так я Корсу и сказала.

— Деваться нам все равно некуда, а удрать успеем, если что. Здесь хоть сейчас безопасно.

Брат кивнул.

И потащил из вазы еще и кисть дорогущего винограда. Потом усовестился и протянул мне примерно четверть.

— Шань, будешь?

Поросенок.

— Ешь всю. Я не хочу.

Отказываться братик, понятное дело, не стал.

В городе постепенно стихал шум. Но выйти и посмотреть, что происходит, меня не тянуло.

* * *

Дело уже близилось к вечеру, когда графиня пришла в себя.

Открыла глаза, вгляделась в мое лицо, пристально, серьезно, вспоминая свой бред.

— Я помню тебя. Шанна, да?

— Да, ваше сиятельство.

— На столике шкатулка. Там мои документы, завещание, все... возьми их.

Я медленно протянула руки, сняла неожиданно тяжелую шкатулку и поставила на стол.

— Передай эти бумаги моему кузену. Ты грамотна?

— Да, ваше сиятельство.

— Там, на конверте есть и имя, и адрес. Он будет щедр.

— Хорошо, ваше сиятельство.

Графиня медленно закрыла глаза. Кажется, она собиралась умирать.

Я просто растерялась. Никто у меня на руках не умирал, не считая животных. И тут Корс толкнул меня под руку.

— Шань, попробуй прочитать ее память.

— Зачем?

— А если это опасно? К ее кузену... вдруг нас там в тюрьму бросят, например?

Корс изъяснялся непонятно, но я ухватила суть. Мы ничего не знаем о графине, ничего не знаем о ее кузене, вообще ничего. Какие там отношения, что нас может ждать...

Мы ничего не знаем, а незнание хуже преступления.

А вот прочитать память графини... опасно?

Да и пусть! С Рианой я это делала, хотя и поверхностно, проделаю еще раз! Ради брата я и не с таким справлюсь. Пока она еще жива. И вообще — если человек умирает, ему все равно. И не узнает никто.

Я пересела на кровать, поближе к графине.

— Корс, отсядь подальше. Чтобы не перекрылось.

— Хорошо. Шань, поторопись.

Действительно, женщина доживала последние минуты. Это было видно. Покрылось пепельным налетом лицо, выцвели губы, заострился нос...

Я выдохнула, положила пальцы на виски графине — и попробовала пройти в чужую память. Совсем, как с Рианой.

Только не учла, что Риана мне сопротивлялась. А графиня была вся — открытая книга.

Навстречу моему разуму хлынул мощный поток воспоминаний. Если бы я попробовала противиться, меня бы просто уничтожило. Стерло в порошок.

Это как река в половодье. Бурная, бешеная, яростная, сопротивляться ей невозможно. Только оседлать. Только плыть вместе с ней.

И я распахнула сознание, впитывая в себя реку чужих мыслей.

* * *

Ее звали Шайна.

Шайна Элизабет Истарская. Графиня Истарская.

И нельзя сказать, что судьба ее была счастливой и безоблачной.

Я вижу всю ее жизнь, словно читаю громадную книгу. И книга эта — жестокая сказка.

Девочка воспитывается без родителей, в имении у деда. Впрочем, старику тоже нет до нее дела, и малолетняя Шайна растет, словно сорняк. Играет с мальчишками на конюшне, кидает ножички, ругается... все меняется, когда дед умирает.