— Было ещё пару всяких нехороших ситуаций. А последние две недели вообще с Октябрьской через Большой Проход не одного обоза не было. И наши боятся идти тудой. Короче я бы рекомендовал через фойе идти — там ползуны, но их хоть убить можно...
Митяй прервал Голову:
— Нет, через фойе мы не пойдём. Там дрезины тяжело протащить. Хватит, что ты одну дрезину выдурил, хотя б те две дотащить до Центра..
— Дело ваше, я предупредил..
Радиста охватило отчаяние. Он растерянно зашёл в самый далёкий конец Нейтральной, вошёл в одну из вырытых нор. Он обратил внимание, что в этой части доты нейтралов наиболее разрушены и охрана возле ворот туннеля была усиленной. Он прошел мимо охраны; они посмотрели на него с любопытством, узнали в нём пришлого, но препятствовать ему не стали. Им было всё-равно, что с ним случится. Радисту было тоже наплевать. Здесь была вырыта нора метров полутора в диаметре. Радист шагнул во мрак, прошёл, согнувшись, метров десять и сел на сырой грунт норы, вытянув ноги. Видно где-то рядом ползали слизни, которых выращивали нейтралы. Ему было наплевать.
В Московском метро, после гибели матери, он всегда чувствовал себя одиноким. Его не любили и игнорировали. Он к этому привык. Он всегда пребывал в несколько туповатом состоянии, когда день был похож на день, когда у него ничего не случалось ни хорошего ни плохого. Он рассчитывал, что миссия по налаживанию контактов с минским метро принесет ему чувство самоуважение, внесет некий экстрим в его жизнь. На самом деле все оказалось еще хуже: от увиденных ужасов этой агонизирующей части человечества, на душе становилось тошно. В голове проносились лица и картинки: несчастная Катя с Тракторного, девушка, которая не хотела уходить в Верхний лагерь, Первомайцы, змеи, дети из лазарета. Себя он чувствовал еще более ничтожным, особенно после трусости в битве со змеями и диггерами. В Муосе он тоже никому не нужен: даже Светлане, которая уже нашла себе новую игрушку -сиротку Майку. Мысли о самоубийстве у него не возникало, но он уже жалел, что его не проглотили змеи или не раздолбал голову диггер во время боя. Погрузиться в вечный мрак для него было бы таким избавлением. Он почти надеялся, что сейчас из глубины норы к нему кинутся диггеры либо змеи и утащат его...
— Игорь? Ты здесь?
Это был голос Светланы. Зачем она пришла?
— Уходи...
— Без тебя не уйду. Ты, дурачок, знаешь, что в норы по одному никто не ходит. Это смертельно опасно.
— Мне плевать.
— А мне нет.
— Ты с Майкой?
— Нет, что ты. Я её с Купчихой оставила. А ты что, меня к ребенку приревновал?
— С чего бы?
— Игорь. У меня нет и не будет детей. Я эту девочку хочу оставить себе. Мне кажется она меня уже считает своей мамой и я люблю этого ребёнка. Ты же знаешь, мне мало осталось до перехода в Верхний лагерь.
— Светлана, оставь меня.
— И не надейся... Я иду к тебе.
Светлана шла на ощупь. Её выставленные вперед руки наткнулись на голову Радиста. Нежные ладони взъерошили его волосы, опустились и легли на щёки.
— Ты плачешь?
Радист и сам не заметил, что по щекам у него текут слёзы. Опять он облажался. Какой же он сопляк! Она должна его презирать. Но Светлана, неожиданно села ему на колени и стала целовать его щеки, шепча:
— Господи, какой же ты необыкновенный! Мне казалось, что в этом мире мужики разучились плакать! Каждый думает о том, как ему выжить, и перестал сострадать другим! А ты... Мне тебя послал Бог. Думаешь я не знаю, почему ты плачешь... Игорь, Радист ты мой милый, как же я тебя люблю...
В этом чудовищном мире, в этом мертвом городе и умирающем метро, в этой кишащей слизнями норе, эта женщина из чужого мира, своими словами, руками и телом возвращала Радиста к жизни...
Радист неожиданно решил для себя, что он в этом мире уже не один. Он не был сентиментален. Слово "любовь" он слышал лишь от старшеклассниц в приюте, зачитывавшихся романами, принесёнными из принесённых с поверхности библиотек и книжных магазинов. Он не понимал этого тогда и не мог дать определение этому сейчас. Просто для себя он решил, что его жизнь разделилась на две половины: "до" и "после" встречи с этой девушкой. И что третей половины быть не может. Он уже не представлял себе жизнь без неё. Он не мог воспрепятствовать неизбежному уходу Светланы в Верхний лагерь. Ведь он не был командиром, не был хорошим бойцом, и отнюдь не чувствовал себя "необыкновенным". Просто он мог и он должен был найти или сделать этот грёбанный передатчик. И, может быть, жизнь в этом метро станет лучше. А быть может, каким-то невиданным образом, это продлит дни Светланы или хотя бы сделает её последние дни более счастливыми. А пока это не случится, он будет вместе с ней, благодаря того Бога, в которого верит Светлана, за каждый новый день.
4.3.
Они подошли к Большому Проходу. Когда-то это был пешеходный туннель длиною всего метров в сто пятьдесят, соединявший станции Купаловскую (ныне Нейтральную) и Октябрьскую. До Последней Мировой это были пересадочные станции соответственно Автозоводской и Московской линий Минского метро.
Большой Проход служил основной артерией, соединявшей две линии метро и поэтому для удобства движения дрезин, здесь проложили рельсы, снятые в туннелях. Кроме того, туннель расширили вширь и ввысь, разобрав мраморную облицовку. Для перевода дрезин с рельс линий метро на рельсы Большого Прохода служила сложная система подъёмников, составленная из подвесных блоков и рычагов, приводимая в действие усилиями десятков людей.
Когда-то здесь был убит последний Президент Республики Беларусь.
Во время подземной войны в Большом Проходе проходили ожесточенные бои между Америкой, Центром и Партизанами. После подписания Конвенции Большой Проход стал мирным торговым путем.
Две дрезины уже стояли на рельсах Большого Прохода. Когда-то с платформы Купаловской туда вели ступени. Теперь здесь ступеней не было, а шел плавный спуск, устланный щебнем и битым мрамором. В конце спуска — массивные металлические ворота. Нейтралы, не смотря на свою показную независимость и враждебность к чужакам, всё-таки провожали отряд: кто подошёл к воротам в Большой Проход, кто просто выглядывал из окон-амбразур своих домов-дотов. Атаман подошел к Светлане и тихо, стараясь чтобы не слышали свои, сказал:
— Если у вас что-нибудь будет получаться, я постараюсь нейтралов убедить выступить вместе с вами.
Светлана с нескрываемой насмешкой ответила:
— Очень смелое заявление, Голова. Но и на этом — спасибо.
— Вы там поосторожней в Проходе.
Атаман повернулся к Купчихе, которая по-прежнему хмурилась, не желая простить ему его вымогательство, и также тихо сказал:
— Нам тоже надо как-то жить, Купчиха, пойми.
А потом, не дождавшись едкого ответа Купчихи, обернулся к дозору и крикнул:
— Открывай ворота..
Дозорные раздвинули массивные ворота, и отряд пошел вперёд. Как только вторая дрезина вошла в Проход, ворота поспешно и с грохотом захлопнулись.
В метро всегда есть какие-то звуки: сквозняка, падающих капель воды, грызунов, гул труб, шум ближайших станций... В Большом Проходе не было совсем никаких звуков. Даже со стороны Нейтральной не было слышно абсолютно ничего, как будто она расположена не в десяти метрах за спиной, а за сотни километров. Вопреки всем законам физики, лучи фонарей светили только метров на десять-пятнадцать вперёд. Дальше был мрак. Не верилось, что этот туннель — чуть длиннее спринтерской стометровки. Парадоксальная акустика данного туннеля не позволяла слышать даже своё дыхание.
Как крик сквозь подушку, послышалась команда Дехтера:
-Держаться всем вместе, не расходиться.
Ему возразил таким же приглушенным криком Ментал:
— Вместе нельзя. Надо цепочкой, держась друг за друга.
Ментал и Дехтер стояли на расстоянии пяти шагов друг от друга и кричали до боли в глотке. Но их слова друг до друга долетали как-будто из далека.
Дехтер решив, что в части непонятных явлений лучше прислушаться мнения Ментала, скомандовал:
— Верёвку.
Он подошёл к впереди стоящим бойцам, привязал к ремню одного из них верёвку и жестом показал идти вперёд. Когда они прошли пять метров, он в цепочку включил ещё двух спецназовцев, один из которых захватил своим ремнём эту же верёвку. Потом включил третью пару. Когда первая пара скрылась из виду во мраке, он привязал второй конец верёвки к дрезине и махнул рукой остальным. Дрезины двинулись вперёд. Дрезины между собой также связали верёвкой, сложенной в несколько раз так, чтобы расстояние между дрезинами не могло превысить пяти метров. К задней дрезине привязали третью верёвку, к которой с периодичностью в пять метров привязали себя три пары ходоков. Теперь весь отряд, как исполинская гусеница, медленно пошел вперед.
Светлана несла на руках Майку, арбалет болтался у неё за спиной. Светлана неслышно говорила что-то девочке, которая положила головку на её плечё, зарывшись лицом в волосы своей приемной мамы. Радист шёл рядом со Светланой, чтобы в случае чего защитить её с ребенком. Тишина парализующее давила. Было желание упасть на землю, свернуться в клубок и не делать никаких движений, чтоб остаться погребённым под этой тяжестью тишины. Но он заставлял себя делать шаги.
Они шли уже часа два, и должны были пройти не меньше пяти километров. Радист решил, что он не правильно понял высказывание местных о длине Большого Прохода. Туннель подымался в гору (об этом им тоже Нейтралы ничего не сообщал), и те, кто сидел в сёдлах велодрезины, еле-еле крутили педали. Лучи фонарей стали ещё короче. Теперь были видны спины только последней пары дозорных. А движения становились всё замедленней.
Наконец они увидели ворота. Радисту хотелось быстрее покинуть этот опостылевший беззвучный туннель и вывести отсюда Светлану и Майку. Он взял Светлану за локоть и пошёл с нею вперёд, ближе к воротам. Неожиданно ворота раскрылись. Они вошли на Октябрьскую — станцию Центра. Здесь было необычно чисто и светло. Каких-либо строений и палаток здесь не было.
Их встречали. Когда Радист увидел Октябрьцев, у него сжалось сердце. Они стояли в строю на платформе. Их было человек сто: мужчины и женщины. Они стояли поперек платформы в шесть или семь шеренг. Все они были в нацистской форме, почти в такой же, как у русичей - военных с родной станции Радиста. Только на рукавах у них были повязки не с коловратами, а с орнаментами зелёного цвета на белом фоне — видимо какой-то белорусских символ.
Уновцы, испытывая почти врождённую ненависть к фашистам, остановились и не вольно приподняли стволы автоматов и пулеметов. Но ходоки, знаками показали, что здесь боятся нечего, и отряд вошел на платформу.
Но почему так трудно идти?! Почему всё происходит так медленно?!
Молодой фашистский офицер выступил вперёд и скомандовал:
— Огонь!
Фашисты подняли свои арбалеты и выстрелили. Веер арбалетных стрел медленно приближался к уновцам и ходокам. Страха не было. Радист, не глядя на Светлану, сделал шаг в сторону, чтобы заслонить её собой и сразу же нажал спусковой крючок своего автомата, наведённого в строй фашистов. Спецназовцы тоже стреляли, но пули, словно заколдованные, очень медленно вылетали из стволов. Их даже было видно — эти продолговатые обрубки свинца плавно по прямой летевшие к фашистскому строю.
Пятеро ходоков бросились вперёд, на ходу отбрасывая уже разряженные арбалеты и выхватывая мечи из ножен. Они бежали чуть медленней пуль. Первые пули со стволов спецназовцев достигли строя фашистов. Фашисты, убитые и раненные, падали на платформу, истекая кровью.
Ходоки врубились в поредевший строй фашистов, умело, но медленно, нанося удары мечами. Остававшиеся в строю фашисты спокойно перезаряжали арбалеты. Они синхронно взвели их и расстреляли в упор ходоков.
Дехтер надрывным голосом прокричал: "Назад!". Это прозвучало, как шепот, но ходоки и спецназовцы начали отступать во мрак туннеля. Патроны в автомате Радиста закончились. Его щеку обдало жарким воздухом, и тут же он увидел медленно уплывающую вперёд и оставляющую шлейф дыма гранату — последнюю гранату в их гранатомёте. Фашисты уже сделали третий залп и новый шлейф арбалетных стрел приблизился к ним. Дехтер повернулся, чтобы увидеть, где Светлана с ребенком. В этот момент он увидел гранатомётчика, который опускал после выстрела с плеча свой гранатомет. В грудь бойца медленно и беззвучно вошло одна за другой три стрелы, потом ещё одна воткнулась ему в живот. Также медленно, словно скальпель хирурга, что-то вспороло спину Радиста.
Резкая боль разлилась от шеи до поясницы. Ноги подкосились, но Радист, стиснув зубы, заставил себя идти. Он чувствовал тяжесть торчавшего в спине предмета, излучавшего в его тело ядовитую боль. Силы его покидали. Как во сне он наблюдал за товарищами: уновцами и ходоками. И те и другие делали беспорядочные беззвучные выстрелы в сторону фашистов. Видел смятение на их лицах. Где же Светлана? Вот она — уносит на руках Майку. Он видел только её голову и голову девочки — несколько спецназовцев и ходоков, сомкнувшись, сделали живую стену, не позволявшую фашистам застрелить девочку. Молодцы ребята! Но почему они так встревожено оглядываются назад?
Радист, превозмогая себя, обернулся. Казалось, что они уже отступали целую вечность, а на самом деле отошли вглубь Большого Прохода всего метров на тридцать. На фоне зева ворот Октябрьской стоял стройный ряд фашистов. Были видны только их силуэты. Их осталось не больше двадцати, но они уже целили свои арбалеты. Неслышный спуск пружинных механизмов и снова стрелы, как ненасытные насекомые, летят в сторону партизан и москвичей.
Прошла ещё одна вечность и одна из стрел с хрустом вошла в левое плечё Радиста. Рука онемела. Жаль, что не в голову, подумал Радист, зачем мне эти мучения. Сил идти уже не было, он стал оседать на колени. Вспышка. "Молодцы, мужики, метко гранату бросили", — уже как отдельно от себя подумал Радист. Со стороны станции остался один фашист. Его не было видно, но Радист, почему-то, понял, что это тот офицер — командир Октябрьцев, которого он видел на самой станции. Офицер смеялся и кричал:
— У нас есть секретное оружие!!
Радист ещё раз повернул голову и увидел Светлану. Она была цела и невредима, хотя прикрывавшие её воины корчились, пронзенные стрелами. На руках она держала Майку, которая всё также невинно уткнулась лицом ей в шею. Девочка подняла голову — это была не Майка. Это была та смуглянка, которую оперировала её мать много лет назад и много километров отсюда. Девочка, смеясь в глаза Радиста, сняла с себя верх черепа и он увидел её пульсирующий мозг. Смуглянка вцепилась зубами в шею Светланы, та спокойно, заботливо поставила девочку на землю и упала рядом. Смуглянка приближалась к нему, она тянула к Радисту свои цепкие руки. Радист повернул голову в сторону Октябрьской и увидел целую толпу таких же смуглянок с оголенными пульсирующими мозгами, которые со смехом шли ему навстречу.
