Букашко

Все дружно поддержали Генерального секретаря партии, оказалось, что я, в основном, отвечал правильно и по заслугам достоин высокого доверия. Особенно довольным выглядел Киров — он, как бы заявлял всем, что его метод подбора кадров самый верный, это ведь его люди нашли меня.

Черту подвел товарищ А., зачитав решение аттестационной комиссии:

— За год работы секретарь-референт Корольков показал себя ценным кадром, проделанная им работа может быть оценена положительно, и, во всяком случае, достойна болвана.

* * *

Первым после окончания комиссии ко мне заглянул наш славный командарм Семен Михайлович Буденный. После комиссии он раскраснелся и возбужденно поигрывал глазами. Настроение у него было прекрасное. Если меня что-то и восхищает в большевиках, так это их постоянная настроенность участвовать в собраниях и конференциях и получать неописуемое наслаждение от этих мероприятий. Семен Михайлович Буденный не был исключением.

— Молодчина ты, Григорий. Хорошо держался. Так и надо — четко, по делу, ничего лишнего. Хвалю. Так держать, моряк!

Я приветливо улыбнулся. Хотя и не понял, при чем здесь моряк. Надо полагать, таким немудреным способом он выразил свое хорошее ко мне отношение и надежду на дальнейшее сотрудничество.

— Припомнил я, Григорий, одну поучительную историю. Хочу тебе рассказать. Может и пригодится когда-нибудь. Была в девятнадцатом такая мода — дружить с пролетариями. Вот моя Первая конная армия и подружилась с Путиловским заводом. Ну, что я тебе рассказываю, сам знаешь: полки с цехами, роты с участками, взводы с бригадами, а бойцы с работницами.

— Шефство наладили.

— Вот-вот, шефство. Мы, значит, беляков бьем, а они нам — гостинцы шлют. Портянки новые, кисеты, мелочевку разную. И вдруг, прихожу в штаб, а там переполох. Шефы прислали новехонький английский танк. Мы сначала обрадовались, сели и поехали. А он, зараза, докатился до первой лужи и заглох. Вызываю механика. В чем дело? А он мнется, говорит, чтобы танк ехал, бензин залить нужно. Англичане! Если уж ты такой ученый, так придумай, чтобы без бензину. Где же его, бензин этот, в поле найдешь? А потом и еще заботы, я к батьке твоему — ставь танк на баланс! А он посмеивается. Нет, говорит, не поставлю. А потом смешное какое-то слово придумал. Вот, говорит, это слово номер пять не позволяет. Пришлось нам этот танк подвзорвать. Заложили динамиту — славно бабахнуло. А тут и бензину подвезли. Облили мы танк бензином и еще пару снарядов от гаубицы в костерок подбросили. Не стало танка.

Он прищурился, словно изо всех сил пытался что-то вспомнить и, наконец, выпалил:

— Параграф. Это слово — параграф. Не позволяет мне принять на баланс ваш танк параграф номер 5! Вот, что твой папаня сказал.

— Ну, зачем вы так, Семен Михайлович, прекрасно же знаете...

— Не горячись, Григорий. Понравился ты мне. Вот, что скажу. И сдается мне, что должен я тебя уму разуму подучить, раз уж так получилось, и папаню твоего я порешил. Ты мне отныне как сын. Предостеречь тебя хочу, Григорий. Дело на тебя хотят повесить нешутейное, я таких серьезных дел в последнее время и не припомню, и лютая судьба ждет тебя, если не справишься. А ты такой открытый — тут и святому захочется тебя пристрелить. На твоем месте я бы брал пример со старших. Вот я — каждый тебе скажет, что Буденный звезд с неба не хватает, умишком своим прихвастнуть не люблю, должностей не требую, хлопот со мной никаких. Можно сказать, что я — шут гороховый. От меня не убудет, а вот Хозяин меня ценит, потому что я веселый и безопасный. А такие, как известно, дольше живут.

— Хочется пожить?

— Очень хочется. Как же не хотеть. Тю-тю-тю... Да ты, я погляжу, еще молоденький и зелененький! Многого не понимаешь. А я тебе так скажу, если бы у нас в Кремле появился человек, который бы жизнью торговал, у него здесь не работа была, а праздник сплошной с пирожными и крем-брюле. В этих коридорах жизнь, вообще, самый ценный товар. Да любой в Кремле — что угодно сделает, только бы жизнь свою продлить. Подумай об этом, Григорий.

* * *

Наверное, мне следовало обратить на слова Буденного более пристальное внимание, но заморочки большевиков меня интересовали, в общем-то, мало. А упоминания о важном и опасном задании, предстоящем в недалеком будущем, с некоторых пор приводили в бешенство. Работа над монографией стала пробуксовывать — вот, что меня заботило несравнимо сильнее. Мне хотелось уделять изучению повадок диких муравьев больше времени, но из-за дня в день обстоятельства оказывались сильнее. Не удалось мне сосредоточиться и на этот раз. Неожиданно припомнился странный эпизод, приключившийся во время переаттестации. Мало сказать, что он удивил меня. Я понял, что не смогу работать, пока не разберусь, что имел в виду товарищ А., когда при всех громогласно объявил: "работа секретаря-референта достойна болвана"?

Весьма вероятно, что решение работать на товарищей большевиков, действительно, не самый умный поступок в моей жизни, но, учитывая обстоятельства, и не самый глупый. В конце концов, не я устанавливал Советскую власть в этой стране...

Через пару часов в мой кабинет влетел товарищ А.. Он был возбужден и настроен на резкую полемику с товарищами по партии, выслушивать которую должен был почему-то я.

— Представляешь, Григорий, как дело повернулось? Я с тобой работал, учил тебя уму разуму, ты под моим руководством кое-чего достиг, а теперь — раз! И все в прошлом. Товарищ Киров настаивает, что тебя взрастил его аппарат. Не подумай, что я промолчал. Так прямо ему и заявил: немалая доля труда в подготовке такого ценного кадра принадлежит и мне. Но... кажется, они меня не послушали. Киров все время твердит: "Мой кадр, мой кадр, мой кадр..." Вот как бывает. Это надо же!

Я хмыкнул.

— Вижу, ты тоже недоволен. Но постарайся успокоиться, смирись с обстоятельствами. Товарищ Киров далеко. Он прописан в Ленинграде, там и работает. А ты здесь, со мной. Мы с тобой всех еще пересидим. Держись за меня, Григорий. Старый товарищ А. еще тебе пригодится. События, Григорий, надвигаются. Скоро уже, совсем скоро грянет. Пропоет труба, и придется нам засучить рукава. Работа адская поставлена перед нами партией. И если мы хотим уцелеть, то должны исполнить приказанное любыми способами. Отговорки приниматься во внимание не будут. Даже если ты четко расскажешь, почему не уложился в срок, никто тебя слушать не будет. Им результат подавай! Но не надо раньше времени впадать в уныние, если повезет, я еще тобой поруковожу. Не выйдет у товарища Кирова перехватить общее командование. Не выйдет...

— Про работу и про ответственность я уже все знаю, — не выдержал я, — а вот про болвана, о котором в обмолвились, хотелось бы узнать подробнее!

Товарищ А. затих, словно налетел на стену из стекла.

— Черт побери. Как это у тебя, Григорий, получается — все время переходить сразу к делу? Не понимаю.

Я сделал вид, что комплимент принял.

— И у стенок есть ушки, — неожиданно объявил товарищ А. свистящим шепотом и застенчиво улыбнулся. — Надо бы нам прогуляться с тобой в библиотеку.

В коридоре он прижал меня своим толстым животом к стене и сбивчиво принялся объяснять сложную систему взаимоотношений, исторически сложившуюся в Кремле. Болван на языке партийных функционеров — это двойник, подставное лицо, которое замещает для случайных посетителей человека, выполняющего ответственное секретное задание. Товарищ А. уверил меня, что практика внедрения болванов давно уже нашла широкое применение в повседневной жизни Кремля и воспринимается его обитателями правильно, как признание заслуг. Дошла, наконец, очередь и до меня. Не могу сказать, что его объяснение окрылило меня. Не люблю, когда моей скромной персоне уделяют слишком много внимания, предпочитаю оставаться в тени.

Товарищ А. взял в библиотеке какой-то документ, и мы немедленно отправились обратно.

— Теперь не придерутся, — сказал товарищ А., с непонятно откуда взявшейся жизнерадостностью подбрасывая в воздух папку с документом, и, поймав ее, заговорщицки подмигнул. — Спросят, куда это мы ходили с тобой, а я им документик предъявлю, вот и взятки гладки.

* * *

Начиная с прошлого четверга, когда я возобновил работу над своими записками, население Союза ССР поделилось для меня на три группы:

1. Граждане, уже успевшие прочитать "Букашко..." и ожидающие продолжения;

2. Граждане, которым придется знакомиться с моим трудом сразу со второй части, поскольку часть "Букашко..." осталась для них недоступной;

3. Граждане, которые и впредь будут узнавать о происходящих в стране событиях из официальных средств массовой информации.

Надвигающиеся потрясения политической системы, о которых я только смутно догадывался, приступая к сопоставлению разрозненных фактов, теперь определенно стали делом неминуемым. И чтобы почувствовать их приближение, утонченного аналитического ума отныне не требовалось. Я всем телом ощущал горячее дыхание беды. Закрывая глаза и холодея от охватывающего меня ужаса (как хорошо, что Еленка пока ничего не знает), я вновь и вновь давал себе слово — писать, фиксировать, рассказывать обо всем, что станет мне известным. Люди должны знать правду.

Страшно ли мне? Честно говоря, страху так и не удалось полностью подчинить мою волю. И как только я это почувствовал, ощущение опасности, если и не исчезло совсем, незаметно отошло на задний план. Стало ясно, что свои записи я продолжу, чем бы мне это ни грозило. Страх оказался недостаточным основанием, чтобы покориться и превратиться в послушное бессловесное существо.

* * *

До последнего времени я ни разу не задавался вопросом, умеет ли товарищ А. гримасничать. Это еще раз подчеркивает тот прискорбный факт, как мало интересен в общечеловеческом смысле один из руководителей партии большевиков. Но, как бы то ни было, загадка его мимики была разрешена, тайна раскрыта. Теперь я могу компетентно утверждать, что товарищ А. гримасничать умеет и делает это со знанием дела.

Он ворвался в мой кабинет сразу после завтрака. Я с неудовольствием отметил, что его визиты в новом году случаются все чаще и чаще — ему, видите ли, тоже иногда нужно подумать, а лучшего места для подобной нужды, чем мой кабинет, он найти не смог. Пока я судорожно прятал с глаз долой рукопись свой монографии о муравьях, товарищ А. пытался удобно устроиться на единственном стуле для посетителей, который мне удалось выбить у нашего завхоза.

— Я, Григорий, посижу у тебя немного. Мне нужно как следует подготовиться к завтрашнему мероприятию, а здесь меня никто не найдет и не сможет помешать. А ведь хотели бы помешать, ой, Григорий, еще как хотели бы.

С этими загадочными словами он вытащил из кармана зеркальце и принялся гримасничать, не обращая больше на меня никакого внимания. Сначала меня его увлеченность собственной мимикой не заинтересовала, но потом я обратил внимание на бормотание, сопровождавшее действие. Удивительный текст вырывался из уст товарища А.

— Товарищи, Владимир Ильич Ленин, о котором столько говорили большевики, умер!

Когда эта фраза донеслась до меня в третий раз, я понял, что не в силах больше бороться с любопытством.

Поймите меня правильно, я вовсе не собираюсь рекламировать какие бы то ни было способности товарища А. и, тем более, его умение гримасничать. Наверное, он делал это средне. Но поражал не его талант в управлении лицевыми мышцами, а та старательность, с которой он проделывал свои упражнения. Мне удалось зафиксировать несколько основных приемов:

1. зажмуривание;

2. символизирующее скорбь сдвигание бровей к переносице;

3. раскачивание головы, зажатой с обеих сторон ладонями, с одновременной демонстрацией остекленевшего от горя взгляда;

4. возложение правой ладони на сердце, а левой на лоб.

Текст, произносимый им, варьировался слабо, крутясь вокруг гибели Ленина. Например:

— Ленин умер. (Прием 1)....

— (Прием 2) Не стало Владимира Ильича... (Прием 4).

— (Прием 1 + прием 4) Вот вы здесь сидите, (прием 2 + прием 3), а Ильича больше нет.

И так далее... Не сомневаюсь, что товарищ А. перебрал все возможные комбинации. Наконец, он поднялся удовлетворенный.

— Теперь я готов. У нас завтра торжественное мероприятие, представители общественности отметят в Большом театре десятилетие со дня смерти вождя. А начальство потом продолжит праздновать в зале заседаний. Меня тоже пригласили и поручили подготовить композицию-напоминание о том, как ветераны партии переживали в те январские дни...

— Да-да, завтра же двадцать первое...

* * *

Сразу после обеденного перерыва меня вызвал к себе товарищ А..

Я давно не видел его таким бодрым и решительным. Его глаза горели, руки беспрестанно теребили лацканы пиджака, а ноги самопроизвольно отбивали чечетку. Мне сразу вспомнились его слова о том, что в случае неудачи операции, за наши жизни никто не даст и пятачка. Надо полагать, что он был вполне готов к беспощадной борьбе за свое дальнейшее существование, а может быть, просто благоразумно заручился поддержкой Хозяина.

— Григорий, товарищ Сталин распорядился подготовить тебя к выполнению важного задания. От меня требуется подобрать тебе болвана. Товарищ будет подменять тебя на время необходимых отлучек с рабочего места.

— А в чем заключается задание?

— Я же сказал: этим занимается лично товарищ Сталин. Все вопросы к нему. Мне приказано подобрать тебе болвана. Сейчас я познакомлю вас.

— Понял.

Я уселся на стул в дальнем углу кабинета и стал ждать.

Болван, которого на самом деле звали Сережа, оказался приятным молодым человеком. Если он и был похож на меня внешне, то весьма отдаленно.

— Он не похож на меня, — заявил я.

— Это не важно, — ответил товарищ А.. На внешнее несходство никто не обратит внимание. Такова практика.

Сережа прошелся по комнате, подвигал руками, повращал головой. Товарищ А. тихонько поаплодировал. Надо полагать, мои движения воспроизводились с высокой точностью.

— Высшие актерские курсы — это сразу видно, — пояснил товарищ А. — Сережа, скажи что-нибудь.

— Вы нарушаете постановление Совнаркома, — процитировал мой двойник когда-то сказанные мною фразы. — Разрешаю продолжать работы, товарищ Горький.

Тембр голоса, манера произносить слова и интонации копировались просто великолепно. К тому же удивительно естественно. Не уверен, что смог бы так скопировать свой собственный голос, если бы старался это сделать по приказу. А здесь — идеальное воспроизведение.

— Зачем мне двойник? — спросил я на всякий случай.

— Инструкция требует, чтобы в документах был порядок, понимаешь, по документам ты должен числиться на рабочем месте. А если тебя застрелят где-нибудь? Вот мы им документик и покажем. Находился, мол, на рабочем месте. Ничего не знаем! Кроме того, твой двойник и возьмет на себя всю текущую работу, например, будет встречаться с твоими интеллигентами. Он бо-ольшой мастер проводить подобные беседы.

Я ужаснулся, пот выступил на моих щеках. Я представил себе, как мои доверчивые посетители раскрывают свою душу перед специалистом из ГПУ...