Маруся. Попасть - не напасть

По словам лекарей — княжна активировала серьезный боевой артефакт, и могла вообще умереть. Чудом выжила, но дар не утратила. И лечивший ее доктор считал, что дар у княжны сильный.

Могла она что-то заметить и понять?

Вполне. И не стала кричать, бежать, устраивать сцену, что привело бы только к ее гибели. Мария сделала то единственное, что могло ее спасти. Романов и не сомневался, что спасала княжна себя. А наследник оказался бонусом к ее жизни и здоровью.

Самое время было бы побеседовать с княжной, но...

Князь вообще не знал, где его дочь. Плевать было ему на все, у него жена погибла. Третья, любимая. И он пребывал в отчаянии, кое-как устраивал похороны... дочь?

Жива, наверное, что-то такое лекари говорили. А что?

Да ничего.

Просто не было дочери ни дома, ни в лечебнице, и никто ее не видел с того вечера. То есть с утра следующего дня. И это давало пищу для размышлений.

Что знала Мария?

Кого она узнала? Что произошло, что она сочла необходимым скрыться?

Ответа не было.

А единственного человека, который мог пролить свет на это происшествие, хоронили с почестями, и никто даже не догадывался о роли Истокова в этом деле.

Тем более, никто не связывал пропажу княжны с аварией на железной дороге.

Княжна вышла из палаты и словно бы исчезла.

Романов скрипел зубами, но что тут сделаешь? Разве что ориентировки разослать. Но помогут ли они? И надо попробовать копать со стороны жениха княжны, тогда уж, может, хоть какой-то свет прольется. Но тоже осторожно, Демидовы — род и древний и богатый.

Про Милонега никто и не подозревал.

Следствие медленно, но верно заходило в тупик и все шло к тому, что козел отпущения будет назначен — для широкой общественности, а уж кто там на самом деле виновен...

Искать — будут. А вот найдут ли?

Романов не знал. Но выбора у него не было.

Глава 7.

Чужая жизнь.

На рынке удалось дешево купить курицу. Симпатичную такую, здоровущую, даже уже ощипанную. Дешево — это в том смысле, что стоила она около пятидесяти копеек. Так — дороже. Мясо дешевле, но приличного мяса мы не нашли. Набрать овощей. Никогда морковку поштучно не покупала, новый опыт. Но тут на развес не продают, за отсутствием весов, только на штуки. Риса бы еще, но где мы, а где Китай? Пришлось взять пшена. При правильном подходе и супчик сделать можно, и

Я не гений, но живя одна, готовить учится любая женщина. Не так, чтобы сильно... хотя бы для себя. Десяток рецептов из разряда: 'жрать охота, мочи нет', 'быстро и вкусно', 'на скорую руку для гостей'...

Может и не научится. Но это уже вариант фастфуда и пятьдесят последнего размера попы. Кому нравится — гипермаркет в помощь и их кулинарный отдел. Я как-то сдурьма зашла, купила себе запеченную рыбку... та рыба явно умерла от отравления нефтью. Или чем еще поядовитее. Или это просто была рыбка фугу.

Похудев на три килограмма, я решила, что мне такого счастья не надо. И готовила себе сама.

Я уж молчу, что все жирное, жареное, тяжелое...

Нет. Я на такое и в той жизни не подписывалась, и в этой не хочу.

Дешевле купить исходники, раз в неделю наготовить себе три-четыре блюда, а потом доставать, разогревать и кушать. И экономнее, кстати.

А если кто сейчас скажет про однообразие...

Не надо!

У всех есть морозилки. Сготовил кастрюлю супа, половину разлил по контейнерам и в морозилку. Варим сначала борщ, потом щи, потом уху... смотришь, а у тебя в морозилке и разнообразие блюд получилось. Доставай и разогревай в микроволновке.

Так я и поступала. И угостить людей могла, если нагрянут, и племянников было чем кормить...

Ладно!

Забыли-проехали.

Маман (называть ее матерью язык не поворачивался, а по имени-отчеству тоже не стоило бы) трещала без остановки. Я пыталась слушать, и думала, что рано или поздно ее пришибу.

Прости, Маша, но твоя мамаша...

Ужас.

Даже не так.

УЖАС!!! Ходящий и говорящий. Летящий на крыльях материнской любви.

Нести даже часть продуктов она отказалась. Спина болит, руки-ноги болят, и вообще, она переволновалась... ладно. На первый раз ей сошло, не так уж и много здесь было. Разузнаю обстановку, а потом начну действовать по обстоятельствам. То есть — воспитывать.

Поздно?

Воспитание в любом возрасте самый раз, просто надо подобрать правильные средства убеждения.

Наконец, перед нами воздвиглась калитка родного дома.

Я осмотрела забор цепким взглядом. Театр начинается с вешалки, частный дом — с забора.

Так... когда-то здесь был рукастый мужик. Хозяин с большой буквы. Он ладил доски одну к одной, и потом подправлял. А вот последние лет пять-шесть его не было.

Краска облупилась и облезла, кое-где доски покосились, кое-где покривились, поправить бы и несложно, но руки нужны. И желание. У живущих здесь такого не было.

Ладно, посмотрим во дворе.

* * *

Двор меня тоже не порадовал. Не порадовала калитка, которая так заскрипела петлями, что собаки по округе лаем зашлись (уж смазать-то чего проще?), не порадовал двор, сотки так на три, в котором не было ни одной грядки, не порадовало покосившееся строение с трогательным сердечком на двери... я не удержалась, подошла и заглянула внутрь.

Ежь твою рожь!

Тут надо все срочно или вывозить, или засыпать и копать новую выгребную яму... я решу этот вопрос. А уж про мытье...

Гррррр!

Рассадник дизентерии!

Сарай тоже не порадовал. И пустая будка для собаки. Первый был покосившимся, и даже отсюда видно — не заперт. Тут в округе святые живут? Чтобы при незапертых дверях и отсутствии барбоса, да не залезть?

Просто брать нечего.

— А почему без собаки? — уставилась я на мать.

— Да вот, брали... отравили нам собаку первый раз.

— А второй? — спросила я, решив, что если был первый, то и второй...

— Кидаться на людей начал, прибили его.

Та-ак...

И чего это маман глазки отводит, аки девочка перед полком гусар? На кого это собака кидаться начала, что ее пришибли?

Разъясним.

Я направилась к дому. Войти не успела, дверь открылась и на пороге воздвигся парень лет пятнадцати на вид. Такой возраст, когда под носом и в голове еще пусто, но масса и рост уже нарастают.

— Мать, тебя где черти носили?

— Ванечка, — залебезила мать, — ты уже дома? А я Машу встречала...

— И как — встретила?

Пацан смотрел недоверчиво, как волчонок.

М-да. А и ладно, мало у меня племянников было? Считаем и этого — своим и начинаем воспитывать.

Я отодвинула с дороги маман, выбрала место почище, поставила вещи, благо, немного их было, и прищурилась.

— Иван Петрович Синютин, значитца...

На миг мальчишка опешил. И я атаковала уже активнее.

— Мать встречаем на пороге, и тут же хамить начинаем? Ну-ка живо, сумки забрал, печь растопил... дрова есть?

— Н-нет...

— Сейчас дам денег, живо по соседям. Прикупить и протопить. Будем ужин готовить.

— А ты...

— А я — твоя старшая сестра. И уши драть тебе буду на законных основаниях.

— А руки не отвалятся?

Спустившись с крыльца, мальчишка возвышался надо мной примерно на голову. Руки в бока, вид самый что ни на есть наглый, взгляд тоже...

— Ничего так, сестренка...

Ты куда смотришь, сопля с претензиями? Ну все, мое терпение кончилось. Его и так-то невеликие запасы были.

— Продемонстрировать? — нежно уточнила я.

— Чего?

— Того. Я тебя сейчас пну вот сюда, — наглядно потыкала я носком ботинка парня в коленную чашечку. — Пока ты будешь прыгать на одной ноге, стукну по голове... да хоть бы и этой курицей. А когда упадешь, отпинаю, как захочу. Вопросы есть?

— Уверена, что получится?

— Получится. Но курицу жаль. Так идешь за дровами?

— Дети, как вы разговариваете?!

Мы с одинаковым недоумением покосились на маман.

Как-как, да так! Ясно же, что мы выясняем, кто главнее. Так же ясно, что я круче — у меня есть деньги. Но уступать свое место без боя?

Никогда!

Вот Ванечка и шипит, дело житейское. Ничего, пошипит и за дровами пойдет.

Я сунула руку в карман и достала мелочь.

— Хватит?

— Щас к Вирятиным стукну, у них надысь полную телегу хозяин привез, — сориентировался мальчишка. Схватил монетки и вылетел за калитку.

Я прошла внутрь.

М-да. Это — не нищета. Это — намного хуже.

Дом-то был построен на века, и устроен толково. Начинался он прихожей, большой и некогда, наверное, уютной. Сейчас тут во всех углах валялась какая-то рванина и обувь, повсюду висела одежда... Я плюнула, и прошла не разуваясь. Хуже тут уже не будет, да и Ваня в сапогах был. А слой грязи на полу такой, что хоть картошку сажай.

Окна были застеклены слюдой. Не стеклом, нет, дорого. Но и не пергамент или бычьи пузыри, слюда. Зажиточно жили.

Все равно, в доме было сумрачно и только несколько лучин потрескивало, наполняя кухню (раз печь — пусть будет кухня) светом и запахом горящего дерева.

— Мама?

Голос раздался с печи.

Большеглазый лопоухий мальчишка смотрел на нас серьезно и недоверчиво. Понятно, мама, но с ней-то кто.

— Петруша? — попробовала угадать я.

— Да. А ты — Маша?

— Я, — согласилась я. — А чего ты на печке?

— Нога болит...

Я протянула матери корзины.

— На стол. А я пока посмотрю... показывай, какая нога болит? Ежь твою рожь!

А что мне еще было сказать?

Я не гений, но вывих угадаю. Или перелом?

Нога опухла чуть не до бедра, красная, воспаленная... кажется мне — или коленный сустав выглядит не вполне естественно? Вывих?

На такой опухоли, черт его разберет. Я-то ни разу не медик, мой потолок — синяки и шишки йодом заливать.

— Что делал? Рассказывай?

— Бегали. Потом Сенька меня толкнул, я упал в яму, а он убежал.

— Нога такая давно?

— Домой я сам дошел...

— Только вчера опухать начало, к вечеру. Я мазь взяла, припарки сделаю... — отозвалась от стола мамаша...

Я кивнула.

— Ясненько. Подозреваю, что это вывих. Или перелом, что хуже... короче, лекарь нужен.

— Да откуда у нас такие деньги! — опять взвилась мамаша.

— Я высылала, — огрызнулась я. — Что, не хватает?

— Да что ты там высылала? Слезки горькие, сиротские...

— Люди и на меньшее живут, — отрезала я. Маша говорила, что рублей по двадцать в месяц переводила. При цене за кубометр дров около двадцати копеек, уж дрова-то не заказать?

— Не с тремя детьми!

— Работать не пробовала?! Нет? Я тут, у тетки, с ночи до зари вкалывала, чтобы тебе деньги отправлять, а ты даже детьми не занимаешься?! — заорала я. — Не работаешь — ладно! Так почему в доме гадюшник? Стол грязный, пол немытый и неметеный, дров нет, жрать нечего!!! Ты — мать! У тебя трое детей на шее! Что за х...ня тут творится!?

Орать я могла долго и выразительно, а тут еще накопилось и накипело.

День выдался... песцовый.

Сначала эти налетчики, потом Маша, потом пока до города добрались, да и здесь... эта овца истратила остатки моего терпения. И наружу пробилась не княжна Мария Горская, нет...

Наружу пробилась Марика, которая раньше конспирировалась аки Штирлиц. Милая, добрая и откровенно бешеная.

Чтобы приехать из деревни, поселиться в общаге, получить образование и добиться своего не в самой просто профессии, поверьте, надо быть не тепличным цветочком, а вполне себе ядовитой гюрзой. Вы еще не верите?

Тогда я ползу к вам.

Орать я умела. И драться — в общаге научат. И отбиваться, и за себя постоять, и наехать на кого-то... еще в те времена меня было сложно переорать. И сейчас я использовала все старые навыки.

Хватит с меня дипломатии!

— Почему ты в грязном ходишь, постирать сложно? Почему дети кое-как одеты? Почему денег нет, на что они, б... , потрачены?

Маман пыталась что-то вякнуть, но потом поняла, что это бесполезно. Даром, что все упреки справедливы.

Подхватила с порога веник и шагнула ко мне, угрожающе занося его.

— Ах ты, дрянь! Да я тебя сейчас...

Не знаю. Кажется, она хотела меня по лицу этим веником ударить.

Ага, наивная...

Бить я ее не стала, все же баба и дура. Но перехватить руку за запястье и завернуть за спину? Спокойно.

Маман согнулась вдвое.

— Пусти!!!

Я вынула из пальцев веник и откинула в сторону.

— Значит так. Я сейчас навожу порядок в этом гнидюшнике. Ты идешь за лекарем. Нормальным лекарем, ясно? Уговариваешь, умоляешь, всеми правдами и неправдами приводишь его сюда. Я оплачу, но ребенок ночь с такой ногой терпеть не будет. Ясно?

— ПУСТИ!!!

Я усилила нажим.

— Не слышу ответа?

— Айййййй!!!

— Я так долго могу простоять. А если доведешь — сломаю руку, и пойдешь ты за лекарем еще и для себя. Поняла?

Ярость схлынула, осталось опустошение. Холодное, ледяное... не то, что руку — шею бы свернула. И не пожалела, и не посочувствовала.

Довольно!

Кажется, бабища это почувствовала. Как-то подобралась и заскулила.

— Машенька, пусти...

— Еще драться будешь?

— Н-нет...

Я махнула рукой и выпустила тетку.

— Живо! За лекарем!

Та отшатнулась, потирая плечо и глядя с ненавистью.

— Ты...

— Урок повторить?

Я шагнула вперед. И видит Бог, я бы ее сейчас прибила, но мозгов хватило у Анны, что-то она на моем лице прочитала. Передернулась — и выскочила за дверь, едва не снеся Ваню с дровами.

— Ну, ты ломишь, сестренка!

Голос был явно восхищенным. Сколько он видел?

— Ты почему за лекарем не послал? Я двадцать рублей в месяц переводила, неужели на эти деньги нельзя прожить и сколько-то отложить? Ты понимаешь, что у мальчишки или растяжение или перелом, он без ноги остаться может?

— Двадцать? — уловил только одно Иван. — А мать говорила, десять...

— Грррррр, — ответила я.

Если эта жирная вша говорила детям про десятку, то половина оставалась ей. И на что она потрачена? Или отложена?

Если отложена, тогда хоть понятно, на черный день. Но куда ж хуже, твой сын без ноги может остаться? С этим не шутят!

Но если нет...

Ну, твою мать!

Других слов у меня не осталось.

* * *

— Почему — без ноги, — пискнул Петруша с печки.

Я обернулась и погладила его по голове.

— Успокойся. Я здесь, так что все будет в порядке. Обещаю. А почему... в ноге есть косточки, мышцы, связки. Вот, если их повредить, они будут воспаляться и болеть. А если их не лечить, то они могут зажить неправильно. И ходить тебе будет трудно. Мы ведь этого не хотим?

— Н-нет...

— Поэтому матушка сейчас приведет доктора, он тебя осмотрит, и все будет хорошо. Понял?

— Да. Но это дорого...

— Дороже здоровья ничего нет, — отрезала я. — Будем здоровы, и денег заработаем. А не будем... и тогда точно все. — и вспомнила еще кое-что. — Ваня, а где Аришка?

— Сам бы знать хотел. С утра сказал ей приглядеть за мелким, сам-то он едва до поганого ведра добирался...

— И ее нет?

— Нет...

— А ведь поздно уже.

— Да, что с ней будет?

С четырнадцатилетней девчонкой?

Да что угодно!

Вслух я этого не произнесла, но что-то Ваня на моем лице прочел, потому что вздохнул.