Скрепы нового мира (Анизотропное шоссе, Iii)

— Бл...ть!

Лукашенко выключился из потока реальности... и тут же включился обратно:

— А ты не врешь ли?

— Все точно. Если договоримся, хоть завтра отдам образцы для исследований.

— Просто так?!

— Чего их жалеть для хорошего человека? — я привычно попробовал сыграть в просточка, но вспомнив про найденную ранее грань троллинга, быстро исправился: — Без подробного описания технологию производства никто не повторит и за пятилетку. Мне сказочно повезло, совершенно случайно наткнулся на полезный эффект.

Хороший специалист справится с задачей за месяца за четыре, по крайней мере, столько времени у меня занял подбор режимов проката и нагревания. Опыт с успехом заменит знания, почерпнутые из учебников будущего века. Однако профоргу про это знать не следует.

— Государственная премия, — еще раз, уже куда более осмысленно, протянул мои слова Лукашенко. — Мда! Она точно того стоит?

— Кто?

— Твоя жена, конечно.

— Странный вопрос, — фыркнул я в ответ. — Госпремия... это же смешно! Мелочь, сущее ничто по сравнению с любимым человеком!

Лукашенко как-то странно на меня посмотрел и потянулся к чайнику:

— Смачный у тебя коньяк!

В ответ я взялся за ложку; премия премией, а обед — по расписанию. Тем более кормили в санатории недурно. На первое — борщ с перловкой, на второе — та же перловка, но залитая настоящим мясным гуляшом. Десерт — густой, терпкий брусничный кисель — неожиданно удачно дополнил бренди.

Сытый и подвыпивший партнер — что может быть лучше для успеха переговоров? Ни мало не сомневаясь в результате, я поспешил поставить окончательную точку:

— Выгодный обмен, не правда ли?

Лукашенко нервно покрутил в руках пустую чашку, отвел глаза:

— За рекоменданта-невозвращенца с парторга спросят ох как строго. Строгач влепят, як пить дать, да еще с занесением!

— От Василия не убудет, — хмыкнул я. — Он на хорошем счету, если дружно навалитесь с начальником цеха, через месяц выговор снимут.

— Ты не понимаешь! Одно изобретение на двоих никак не делится!

Благодушие и веселость смахнуло как рукой, кровь хлынула к голове: я предлагаю отраслевое открытие века за никчемную бумажку, а он еще и кочевряжится!? Да пусть катится к чертовой матери, жадная сволочь! Проклятые большевики, все и каждый, ничего от меня не получат! Завтра же свалим с Сашей в Питер, подальше от кретина парторга, переждем волну, а там снова подадимся на паспорт. Полгода погоды не сделают.

— Мы делили апельсин — много наших пролегло, — процедил я зло.

Затем вскочил, подыскивая обидные слова, и уже было открыл для них рот, как озарение заставило плюхнуться обратно на стул: профорг просто напросто трусит! Он бы и рад разделить славу с парторгом, директором, секретаршей, да хоть с самим чертом, но не понимает как это сделать. Самой по себе идеи новой стали на госпремию не хватит, изобретение непременно придется внедрять в производство. Кому это делать, как не автору? То есть проект выходит слишком масштабный и многодельный для невеликого уровня технической компетенции Лукашенко. А я еще сватаю ему в нагрузку недалекого болтуна Ваську... и как мне себя назвать после этого? Дураком, натуральным дураком! Вместо одного серьезного изобретения надо было предлагать две простейших рацухи, мелким партийным чинодралам хватило бы с лихвой.

— Хорошо, — я медленно протолкнул воздух сквозь зубы. — Будет Ваське рацуха.

— Сколько же тебе лет на самом деле? — почему-то поинтересовался Лукашенко.

— Все что есть — мои! А на работе с такими как вы, так вообще, год за два считать надо!

— Это еще почему?!

— Ртутный выпрямитель в общих чертах, надеюсь, ты представляешь?

— Устройство несложное, — Лукашенко не поморщившись съел обращение на ты. — В работе видел, у нас же, как и у всех, цеховой электропривод через них запитан.

— Так вот, небось слышал, что главная проблема — запуск, или зажигание дуги. Старые модели вообще кошмар, их приходится наклонять вручную, чтобы ртуть замкнула цепь с зажигающим электродом. В новых — под лужей ртути предусмотрен цилиндр с поршнем и соленоид, который это все приводит в действие. Для зажигания на него подается импульс тока, ртуть вылетает из цилиндра струей до зажигающего анода. На словах вроде как все просто, на деле — восемьдесят процентов отказов выпрямителей происходит из-за этой дурацкой механики.

— На прошлой неделе два часа цех стоял как раз из-за этой гадости!

— Вот! Я к тому и клоню, слабое место.

— И ты, конечно, знаешь как от него избавиться?

— Всего-то добавить специальный поджигающий электрод. Идея достаточно старая, можно сказать тривиальная, да уж больно требования к материалу и его форме противоречивые и непростые.

— Тебе, конечно, удалось его подобрать?!

— В отличии от некоторых, умею не только говорить, но и работать руками! — грубо пресек я недоверие профорга. — Кстати, ничего особо дорого и редкого не потребовалось, работает прекрасно.

— Не понимаю я тебя, — вместо вызова в голосе Лукашенко прорезалось искреннее недоумение. — Как тебе не жалко такие находки... отдавать просто так?!

— Пустяки, — отмахнулся я. — Мелочи, я таких могу десяток в год придумать, если не больше.

В конце концов, потеря и правда невелика. За границей игнитрон** или уже изобретен, или будет изобретен в ближайшую пару лет. В любом случае, защитить его продуманной системой международных патентов я не успею ни в СССР, с помощью Электрозавода, ни за границей, самостоятельною. Долго, безумно дорого, вдобавок абсолютно бессмысленно без собственной шайки лойеров. А главное, не требуется для успешного бизнеса. Самое интересное в игнитроне — вовсе не возможность избавиться от механики в поджиге, но возможность полупериодного управления током через выпрямитель посредством сдвига момента зажигания дуги. До появления недорогих силовых тиристоров — очень, очень жирная тема. Я в ней непременно отмечусь — если вдруг звезды сойдутся в подходящую комбинацию.

— Зря уезжаешь! — вновь, вроде как уже искренне, посетовал Лукашенко.

Конечно зря, если смотреть на ситуацию без шор послезнания. Перспективы для изобретателя в СССР ого-го! Как и риски. Пусть Сталин в мавзолее, да вот большевики-то остались прежними.

— Любовь превыше всего, — со всей возможной серьезностью отказался я. — Так что, по рукам?

— Убедил, — Лукашенко протянул навстречу моей руке свою.

Рука профорга оказалась мягкой и холодной. Несколько часов, вплоть до самого дома, меня не отпускало ощущение, что потискал лягушку.

* * *

Изрядно беспокоивший Александру вопрос денег на поверку оказался самым простым в решении. Все же хорошо быть богатым. Зарытого в тайнике под Одессой запаса долларов и золота на выкуп из советского рабства, конечно, не хватило — в сумме не набралось и полутысячи долларов. Зато там, между купюрами, лежало несколько пустых листиков моей чековой книжки. Конечно, в теории чек можно выписать хоть на салфетке или банановой кожуре, в теории он будет вполне действительным, но... в реальности, даже в патриархальной глубинке Соединенных Штатов, чужак таким экзотическим способом сможет оплатить разве что стаканчик виски в баре.

Типографский же бланк, на мой взгляд, вызывает чрезмерное доверие. Подделать его проще простого, однако для немца или американца нет ничего более обычного, чем положить заполненный и подписанный чек в почтовый конверт, затем отправить как обычное письмо продавцу, партнеру или, если приспичит, куда-нибудь в Африку, на благотворительность.

* * *

Таким образом Саша не стала исключением из правил — она "получила" на свое имя чек от старого "друга" деда, некого Хорста Кирхмайера, гражданина Германии.

Дальше — проще, благо, НЭП доллары или фунты в частных руках не отрицает. Еще зимой Наркомфин разрешил Внешторгбанку открывать для советских граждан текущие счета в иностранной валюте.

* * *

Типа "А" — для тех, кто находится за границей, типа "Б" — для тех, кто находится в СССР. Когда владелец пересекает границу — счет меняет статус. В остальном — все как в любом заграничном банке, абсолютно никаких отличий. Те же конторки, те же окошки, те же тихие, обходительные клерки старой имперской школы. Одни лишь комиссии — поистине советские. Конвертация — пять процентов. Открытие счета — сто золотых рублей, они же двести баксов. Проверка чека в обычном порядке, за месяц, — всего десятка. А вот по нужному нам срочному тарифу — уже полтинник. Еще и ждать десять дней, пока письмо с чеком дойдет до Union Bank of Switzerland, пока там убедятся в совпадении почерка и подписи, да отобьют телеграмму-акцепт в СССР.

Сколько нервов сгорело и лопнуло за время ожидания — сложно передать словами. Я спал с тщательно вычищенным и смазанным браунингом под подушкой, на улицам передвигался не выпуская руки из правого "боевого" кармана пиджака, постоянно отирался возле витрин, проверяясь на слежку. Саша не отходила от меня ни на шаг, успокаивала, подшучивала, но я видел — она тоже оглядывается по сторонам, а под ее глазами — все заметнее и заметнее сизые круги бессонницы. За советскими паспортами, собрав все нужные справки, мы собирались как на последний решительный бой. И напрасно — получение заветных бумаг прошло до обидного буднично, как будто забрали в магазине три кило картошки по карточке. Единственным крошечным пятнышком грязи стало едкое напутствие расстроенной в лучших чувствах паспортистки:

— Поторопитесь с визами... господа!

Ну, это она от бессилия и злобы ругается. Въездную визу дочери профессора Бенешевича и внучке профессора Зелинского глава польского консульского отдела Адам Зелезинский проставил буквально через час, то есть собственноручно и без малейшей заминки. Да и меня, то есть ее мужа, не забыл, с видимым удовольствием поздравил, а едва узнав, что я инженер-электрик — не стал слушать возражений, написал рекомендательное письмо своему знакомому, в Варшавский политех.

Как вышли, Саша не выдержала, в слезах бросилась ко мне на шею прямо на крыльце посольства:

— Поверить не могу!

— Ну все, все! — я шутливо раздул ее выбившиеся из-под шляпки локоны. — Только не плачь! Еще два денька в поезде, и доберемся до Варшавы. А потом сразу рванем в Берлин, покажу тебе Wertheim!

* * *

* Ей-ей, тебе там понравится, я точно знаю!

Лучше бы я тогда промолчал!

\*В реальной истории данное изобретение сделано в 1934 году американцем П. Норманом. Можно сказать, что в области производства трансформаторов это единственное значительное открытие всего 20-го века.\

\**В литературе, особенно русскоязычной, это устройство часто путают с ртутным выпрямителем (изобретен в 1901 году Питером Купером). На самом деле игнитрон, по сути — продвинутая версия ртутного выпрямителя с поджигающим электродом из карбида бора — изобретен только в 1933 году Джозефом Слепианом.\

\

Подобная система эффективно работает в США до сих пор, существенная часть сделок (в том числе между юридическими лицами) проводится именно так, черед почту, и заполненные бумажные чеки.\

\

В реальной истории это произошло несколько позже, в 1933 году, и к доступности валюты для советских людей не имело никакого отношения.\

\

*Wertheim — крупный торговый центр в Берлине. Описывался во второй части романа.\

6. Не прощаясь.

Москва — Баку. Лето 1931 года (год и один месяц с р.н.м.)

У ограды ревет корова. Она требует трех вещей: свежей травы, солнца и секса. Ревет она упрямо, забирая все выше, вытягивает от привязи морду и глупо таращит глаза. С таким откровенным характером ей легко живется на свете. А вот нам с Сашей — тяжело. Позади городок Тихорецк и пять верст пыльной дороги, вьющейся по выжженной солнцем степи. Впереди, за заваленными наземь жердями ограды, несколько нелепых сараев. Не видно ни указателя, ни вывески, ни одного живого человека.

— Эге-гей! — заорал я во всю мочь. — Есть тут кто живой?

В ответ — рев коровы. Она тут за главную.

— Мы часом дорогой не ошиблись? — осторожно поинтересовалась Александра.

— Вроде не должны, — приподняв шляпу, я поскреб давно не мытый затылок. — Тут дорога-то всего одна. Вот же, глянь сама! Там, за поворотом, калиточка виднеется, как раз возле нее нас ночью часовой и пугал.

— И куда этот кретин провалился?

— Сейчас посмотрим...

— Только осторожно, ради Бога! Пальнет еще!

— Этот может!

Мы подошли ближе. Ночью на пятачок у калитки светил со столба карбидный фонарь, невдалеке перекликались полупьяные голоса, в ногах крутилась, пытаясь ухватить меня на икры, злобная собаченция. А отмороженный на всю голову красноармеец заведенно, как граммофон, талдычил прямо в лицо: "никого пущать не велено! Кто подойдет ближе, чем на сто шагов, того буду застреливать!" Теперь же, под светом раннего утра, тут не оказалось никого. Толкнув незапертую калитку, я добрался до дверей главного сарая. Постучался, сперва легко, костяшками пальцев по табличке "Укрповпрушлях", потом вдарил кулаком, по филенке, под конец — с ноги, в полный размах и куда попадет.

— Они что, вымерли все?

— Может на квартиру в Тихорецк вернемся? — предложила Саша. — Всего-то три версты.

— А смысл бегать туда сюда? — расстроился я. — Проще на ступеньках в дверям привалиться, да подремать. Все равно рано или поздно кто-то, да придет.

— Хоть так, — легко согласилась супруга. — Страсть как спать хочется!

Я уселся на ступеньку крыльца, Саша рядом, пристроила голову на мое плечо, и тут же уснула. Попробовал было последовать ее примеру, но сон никак не шел. Скоро, отчаявшись, я принялся в очередной раз разбирать цепочку событий, которая занесла нас в глухой городишко посреди поистине бескрайних полей.

... На вокзал, за билетами, мы отправились прямиком из посольства Польши. Пусть поезд пойдет не сразу в Варшаву, а хотя бы в Питер, Минск или Одессу, задерживаться в Москве я не собирался и лишнего часа, причем при любом исходе паспортного вопроса. Все долги закрыты. Подробные инструкции на изобретения с утра обменяны у Лукашенко на рекомендацию парткома. Жалкие пожитки — розданы коммунарам из бригады. Единственный ценный агрегат, мощный радиоприемник, подарен бригадиру. Самое необходимое, то есть белье, платье и туфли — легко уместилось в легком фибровом чемоданчике. Туда же, ровно в размер, легла вытряхнутая из рамы картина, та самая, которую мы с Сашей прикидывали отдать в подарок Бабелю.

Беспризорники, специалисты по стоянию в очередях, прямо с парадных сдвоенных арок Октябрьского вокзала огорошили нас новостью — они перестали брать за свою работу хлеб, яйца и прочую снедь. Взамен — ультимативно потребовали серебро, на худой конец, бумажные червонцы, но по откровенно грабительскому курсу.

— Куда прикажете припасенную булку девать? — недовольно пробурчал я, озабоченно оглядываясь по сторонам в поисках более сговорчивой ватажки.

— Голубям скормите, товарищ! — ощерил гнилые пеньки зубов вожак.

— Упродкомов на вас нет! — аж поперхнулся я; голодной зимой за столь кощунственную идею дружки могли и прирезать.