— Свет ясный Федор Савельевич, что нам ждать от тугаров Батыги, обложивших Козельск несметными ордами, и какие действия ты надумал предпринять, чтобы освободить нас от них? — спросила она мелодичным голосом, в котором не чувствовалось властных нот, а одна только забота о горожанах. — Много ли они будут стоять под нашими стенами?
Воевода поднялся с места, загремев оружием, он огладил усы и бороду и нарезал свой лоб глубокими морщинами:
— Матушка княгиня Мария Дмитриевна, вряд ли ты найдешь человека в этой гриднице, который ответил бы на твои вопросы без запинки, — раздумчиво сказал он. — Полки Батыги покорили главные города Руси за три месяца, из них лишь Торжок продержался две седмицы, остальные пали за несколько ден. Когда князь Роман Ингваревич Рязанский разослал гонцов с просьбой ко всем удельным князьям собраться в единый кулак и дать отпор поганым степнякам, как это было во многие века до нашествия Батыги, то наши князюшки отослали к нему только малые отряды во главе со старшинами, но сами к укору Рязани не прислушались. Даже Георгий Всеволодович из стольного града Владимира отослал на битву с ордынцами двоих своих сыновей, Всеволода и Мстислава, это когда мунгалы уже разграбили Рязань и дошли до Коломны, под которой погиб Кюлькан, младший сын Чагониза, а сам поехал собирать войско по всей Руси. Воевода Еремей Глебович вместе с двумя княжескими сыновьями и рязанским князем Романом Ингваревичем, прибежавшим в Коломну с остатками полков, не продержались там седмицы. А потом вышла сеча на Сити-реке под Красным Холмом, и русская рать во главе с владимирским князем полегла как один. Батыга расправился с нею за один бой, окружив ее и расстреляв стрелами. Вот что представляет из себя орда, пришедшая под наши стены из диких степей, такого на памяти наших пращуров не было в веках.
В гриднице наступила тишина, прерываемая шипением горящих фитилей в лампадах да трещаньем сухих лучин, даже бояре, стучавшие посохами о пол при каждом удобном случае, чтобы показать свою власть, теперь оперлись на них руками и положили сверху лопатистые бороды. В глазах у них, как у купцов и у мастеровых отражалась одна забота. Княгиня прижала было руки к груди, но тут-же взгляд ее упал на малолетнего наследника, она снова выпрямила спину и оперлась локтями о подлокотники кресла. А мальчик продолжал супить белесые бровки, пальцы на яблоке меча начали шевелиться, показывая, что он испытывает большое внутреннее напряжение. Наконец потомок древнего рода Ольговичей не совладал с эмоциями и притопнул ногой по ковру, на котором стоял. Действие произвело на всех сильное впечатление, собравшиеся повернули головы в его сторону, а затем заговорили разом, стараясь обозначить общее русло разговора. Боярин Матвей Мечник громко стукнул посохом по полу, требуя тишины, а когда она начала восстанавливаться, поднялся со своего места и развел руками:
— Воевода Радыня живописал нам нехристей дальше некуда, а мы и притихли не хуже тех глуздырей-птенцов, — возвысил он сочный голос. — А кому защищать, я у вас спрашиваю, нашу крепость, как не ему с воями? А по Радыне видно, что он готов сложить оружие.
— Ты что это, Матвей Глебович, вота диво дивное! — опешил воевода. — Я-от расписал поганых, чтобы все знали, кто они такие, а никак не по другому.
— Мы давно знаем, кто они такие и откуда к нам пришли, — не унимался боярин. — Ты лучше просветил бы нас, каким порядком расставил на стенах ратников, и сколько у вас еще имеется оружия для обороны от нехристей.
— Оружия пока в достатке, запас тоже есть, кузнецы куют мечи, ножи и наконечники денно и нощно, — взялся перечислять воевода, обиженно помаргивая глазами. — Да ордынцы стрел подбрасывают, сотник Вятка, вон, пригнал с воями с охоты табун ихних мохнатых лошадей и воз кривых сабель.
Сотник, сидевший на одной лавке с воеводой, молча поправил на коленях меч в ножнах, обложенных медными пластинами. Ему хотелось добавить, что оружия можно добыть сколько угодно, охотники на эту забаву найдутся, но его опередили купцы, сидящие напротив.
— Лошади — это хорошо, и оседлать их можно, и сожрать, когда нужда припрет, — купец Воротына прихлопнул ладонями по коленям, он развернулся к Радыне. — Но без хлебушка любая похлебка постная, вот я и задаю вопрос, сколько его у нас осталось в закромах?
— Вопрос этот не про нас, а про заготовителя, — настроился было воевода отсечь нападки на себя. Но доложил, покосившись в сторону малолетнего князя, по прежнему смурившего брови. — Хлеб, ежели по ларям да порубам поскрести, еще имеется, но если ордынцы продлят осаду, тогда нужно снаряжать охотников в Серёнск.
— Как ты их снарядишь, когда мунгалы не дают протиснуться к нам даже полевой мыши, — завелся Воротына. — Весь мой обоз с добром так и застрял на дороге из Дебрянска, чадь-слуга сказывал мне, что поганые раздербанили его до последней соломинки.
— Вота, купец калашный, — всплеснул руками воевода. — А твой чадь-от как сумел в крепость просклизнуть?
— Молчки, вот как! — вскинулся купец, он расстегнул шубу, показав под ней толстую свитку. — Когда нехристи на мой обоз надвинулись, тогда он и припустил по дороге к Козельску.
В это время дверь в гридницу приоткрылась, на пороге показался отрок из княжьей дружины, скинув шапку, он отвесил поклон важному собранию и обратился лицом к княгине.
— С чем ты пожаловал, Данейка? — повернулась она к нему. — Если что касаемо меня, то погоди у порога, а если общего ратного дела, тогда разверзи уста, чтобы слышали все.
Отрок, которому недавно исполнилось шестнадцать весей, поклонился еще раз и вышел на середину помещения, в глазах у него плескался испуг:
— Матушка Марья Дмитриевна, а тако-же столбовые бояре и славный воевода Федор Савельевич, пленный тугарин сообщил нам, что мы погубили за нашу охоту в ихней орде около шести сотен воев, а еще убили днесь ихнего темника,— отрок сглотнул слюну и опасливо огляделся вокруг. — И теперь они будут нападать на крепость днем и ночью, не давая нам роздыха.
Новость заставила собравшихся оборвать споры и потянуться к бородам и усам, будто в них таился ответ. Слышно было, как трещат лучины и фитили, с которых никто не снимал нагар, нянька взялась истово креститься, громко творя молитвы, она своим примером принудила и княгиню потянуться двуперстием ко лбу. Но сын продолжал твердо стоять на ногах, сжимая десницей яблоко меча, его губы покривила лишь улыбка превосходства. Эта его уверенность в себе снова вернула в души взрослых мужей надежду на освобождение от ордынцев.
— Слава тебе, бог Перун, — воевода прижал десницу к левому плечу и наклонил непокрытую голову с прямыми светлыми волосами. Затем понятливо покосился на Вятку, но не спросил у него ничего, а только добавил для всех. — Чем меньше у поганых останется воевод, тем быстрее они задумаются об отходе от нашей крепости в свои степи.
— Как они могут нападать на нас беспрерывно, когда на Жиздре уже тронулся лед! — заговорил боярин Чалый, молчавший до этого. — А скоро вовсе начнется весеннее половодье и к нам будет ни проехать, ни пройти.
— Кругом разольется вода! — зашумели все разом.
— Уходить мунгалам надо в степи, загодя уносить свои ноги.
— Иначе они останутся под стенами нашей крепости, как те половцы десять весей назад, прискакавшие к нам под водительством хана Гиляя.
Боярин Матвей Мечник снова стукнул посохом о пол, призывая к тишине, вид у него был весьма решительный. Когда собравшиеся немного успокоились, он заговорил сочным басом:
— За то, что мунгальский ясыр объявил нам дурную весть, его надобно казнить не по нашим законам, а по мунгальским.
— Это как-же так? — повернулся к нему один из купцов.
— А так, посадить на кол и выставить на обозрение всех ордынцев.
Княгиня, услышав такие слова от ближайшего советника, отшатнулась на спинку кресла, руки у нее еще крепче уцепились в подлокотники. Но боярин гневно засверкал зрачками, злость, накопившаяся внутри, искала выход, и он перестал соблюдать правила поведения в присутствии княжьей семьи.
— Данейка, сколько нехристей было поймано? — грозно развернулся он к отроку. — И где вы их отловили?
Молодой дружинник помял шапку в руках, не переставая бегать глазами по лицам присутствующих, видимо, природная стеснительность перед старшими чинами не давала ему обрести уверенность в себе. Затем он переступил ногами и сказал:
— Сотник Темрюк дозволил тугарам забраться на навершие, а затем разоружил их и привел на площадь, чтобы всем миром вершить над ними суд праведный, — он сглотнул слюну. — Ордынцев будет числом пяток, остальных Темрюк посек мечами за оказание противоборства его ратникам.
— Всех нехристей и должно посадить на кол, — снова зарычал боярин. — Собрать на площади народ козельский и учинить над погаными скорую расправу.
— Чтобы не повадно было ходить на нас войной, — поддержали его ремесленники и часть купцов.
С лавки поднялся митрополит Перфилий, он поддернул широкие рукава черной фелони и воздел ладони к потолку, на груди у него беспокойно качнулся тяжелый золотой крест, усыпанный драгоценными камнями:
— Братья и сестры, сия казнь будет сотоврена не по христианской вере, — начал он увещевать высокое собрание. — Иисус Христос, сын Божий, не простит нам сего греха — поступать так, как дозволяют себе язычники. Если человек нарушил законы общежития, его можно лишить жизни, но не подвергая мучениям. Ради этого Христос и принял мученическую смерть, чтобы она больше не повторялась в людях.
— Христос нам не указ, и вера его для вятичей чужеродная, — недобро покосился боярин на митрополита. — Князь Володимир Киевский, когда перенимал от греков православную веру, над нами не стоял, и мы под ним тоже не ходили.
Это была правда, о которой знали присутствующие на собрании, вятичи тогда входили в состав славянского сообщества антов, которое не подчинялось никому. Но присоединившись по доброй воле, после распада сообщества, к государству Русь, они приняли христианскую веру окончательно только в семнадцатом и в начале восемнадцатого веков. А до этого времени они поклонялись языческим богам, которые охраняли их капища ввиде деревянных истуканов, поставленных на самых видных местах.
Среди купцов и ремесленников послышался дружный говорок:
— Зачем нам чужие указы, когда у нас есть своя вера, она идет от наших пращуров-вятичей.
А воевода Радыня дополнил гневную речь Мечника, выражая мнение большинства из присутствующих. Сейчас он не помышлял об обиде на столбового боярина, а думал о том, как объединить народ в единый кулак и как отбить мунгалов от стен крепости:
— Наша вера помогала нам и ворога одолеть, и родовой корень сохранить, — он резко опустил руку вниз. — У нас есть свой бог, который простер над нами свои крыла.
Кто-то опередил его и закончил предложение громким восклицанием:
— Это наш бог Перун.
Княгиня испуганно покосилась на митрополита, затем перевела беспокойный взгляд на сына. Василий Титыч продолжал стоять так, словно он превратился в деревянного идола, главного в вятском святилище посреди дебрянских девственных лесов, окруживших Козельск со всех сторон. Он и правда стал для отцов города, как и для козлян, идолом, на которого они молились и за которого были готовы отдать жизни.
Глава шестая.
Джагун Кадыр сидел на мохнатом коне и наблюдал, как воины его сотни ставят для него походную юрту, изредка щелкая трехвостой плетью и хрипло отдавая приказы. Он обрел былую уверенность в силах после того, как возвратился живым от джихангира, которому передал плохую весть от Гуюк-хана, командующего левым крылом войска. Сиятельный, вместо того, чтобы отрубить ему голову за плохие новости теперь от саин-хана, приказал пополнить его растерзанную сотню, от которой осталось десять человек, девятью десятками лучших воинов и отправил в тыл на поправку. Кадыр отделался от провинности тем, что ему вырвали остатки ноздрей раскаленными клещами, красовавшиеся на лице после того, как его прямой нос с легкой горбинкой срезал ударом меча урусутский ратник при осаде города Резана. Тогда он был десятником и только начал проявлять чудеса храбрости, за которые позже был удостоен звания сотника. Кадыр окончательно уверовал в судьбу и теперь желал одного — оправдать доверие монгольских ханов-небожителей и исполнить данное обещание — быть первым на стенах крепости Козелеск. На груди у него уже висела металлическая вместо деревянной пайцза, и он мечтал поменять на ней еще рисунок. В татаро-монгольском войске подобное было возможно, несмотря на то, что Кадыр был кипчак, здесь ценились два качества — быстрый ум в сочетании с безрассудностью, то есть, то самое противоречие, из которого возгоралось пламя, освещавшее потом до смерти боевой путь счастливца, отмеченного вниманием аллаха. А Кадыру слава была нужна больше, чем другим, ведь он еще не имел ничего: ни семьи, ни земельного надела, ни скота, ни даже дома в кишлаке, из которого ушел на войну с урусутами. Его лицо уже было изуродовано, а тело исполосовали множество глубоких шрамов, дававших о себе знать ноющими болями. Никто из дехкан не отдаст за него свою дочь, будь она даже не красавица, как никто из соплеменников не протянет руку помощи, если он вернется с войны обыкновенным воином, не пригнавшим телеги с добром. Неудачи начали преследовать Кадыра после урусутского города Тыржика, когда от сотни осталось десяток воинов и когда орда повернула в родные степи. Тогда он потерял не только славу, ходившую за ним по пятам, но и табун урусутских мощных коней, стадо коров с овцами и две арбы, доверху груженные мехами с предметами быта. Все это отбил с большей частью обоза тыржикский разбойник Кудейар, напавший на войско сзади. Надежда осталась лишь на богатую крепость Козелеск, оказавшуюся на пути следования, больше не было никаких надежд ни на что.
— Гих, гих, — покрикивал Кадыр на воинов, косясь на хмурое небо. — Быстрее, лентяи, иначе я пройдусь по вашим спинам вот этой плетью.
— Джагун, ты лучше бы пригнал сюда хашаров, — огрызнулся один из них. — А мы бы пока расслабились хорзой из турсуков.
— Местные хашары не знают, как ставить юрты, — недовольно отозвался Кадыр. — Они научатся этому тогда, когда пересекут Каменный Пояс, и когда перед глазами у них будет торчать вечный пример.
— Ты прав, джагун, человек без примера может превратиться в дикого животного, — согласился тот же воин.
— Так-же, если перед глазами человека будет вечно торчать скот, он будет вести себя по скотски, — подключился к диалогу второй воин. И добавил. — Но хашаров до Каменного Пояса еще надо довести живыми, а хорза вот она, плескается в турсуках на наших поясах.
— Не за горами обеденный перерыв, и вы снова обожретесь шурпой-похлебкой с кусками жеребятины, вы можете приправить еду хмельным напитком, — резко сказал джагун. — Гих, харакун, скоро опять начнется этот нудный урусутский дождь.
— Я не харакун, я воин непобедимой орды! — вскинулся ордынец в доспехе, которого обозвали чернью. Глаза у него с угрозой покосились на обидчика.
