Книга 2

Сёстры же мадам, по обыкновению своему дремавшие в саду, отмахнулись от просьбу унять мессионера, заявив, что дочерям иногда полезно пострадать, чтобы начать больше ценить окружающих рай.

Асфаэль успокаивать божьего человека не стала по религиозным соображениям, и винить её за это нельзя.

Как обычно надменные и безразличные ко всему и всем, кроме своих непосредственных обязанностей, Гадюки никакого интереса к происходящему не проявили, а сами обращаться к ним за помощью дочери мадам не стали, поэтому пришлось идти мне.

Если опустить ненужные подробности, то миссионер этот, назвавшийся Матвием, решил во славу Бога, число имён которого десять, привести сию обитель порока к свету.

Желание более чем благородное, о чём я ему, конечно, сразу и сообщил, чем вынудил начать со мной диалог и прекратить наконец свой монотонный вой.

В процессе разговора выяснилось, что все существующие люди и не-люди молятся не тому и не так, а всё потому что неверно истолковали события трёхтысячелетней давности, известные как Падение Небес. А он-то всё понял и теперь вот ходит, делится, по мере возможности. Не спрашивая, правда, есть ли нужда в таких вот подарочках.

Ну вот я ему и порекомендовал записать умные мысли в книжку, так сказать для лучшего усвоения массами, да пообещал продолжить приведение к свету обители порока всеми доступными мне силами, на чём мы и расстались.

Мы расстались, а идеи им изложенные остались при мне.

Интересно выходило.

Оказалось, что не было никакого сражения на поле Последней Битвы.

Не было Небесного Воинства с Богом Сотворённым и Десницы, что вышла супротив них, а был Сын Истинного.

Не Бог Сотворённый, скорчившись от моих ударов, принял смерть под печатью Семипечатника, а Сын принял смерть за грехи всего Мира.

Грехи Мира есть, а Последнего Греха и в помине нет.

Да и десять имён Бога не дают покоя — Десница и Шуйца — как раз десять нас наберётся.

И самое смешное — после смерти, воскрес, значит, Сын да стал направлять детей возлюбленных своих на путь к свету и направлял до тех пор, пока не призвал Его обратно Истинный.

Но обещал Сын вернуться.

Вспоминаю, с какой надеждой говорил Матвий о возвращении Сына да улыбаюсь: Сын нередко обещал вернуться, если в живых оставались те, кто его мог услышать, и, честно говоря, возвращение Сына — это последнее, что они хотели бы застать в своей жизни.

Вот оно как всё повернулось.

Может, если идея приживётся, лет через пятьсот никто и не вспомнит, как оно было.

Оно, может, и хорошо, что никто не вспомнит, как оно было?

И мне спокойней, и вообще...

Межреальность, в районе миров Тартин и Лирон-до. Крепость Терминатор. Год 2376 после Падения Небес.

Я, верно, самый профессиональный заключенный всего Лоскутного Мира, если, конечно, профессионализм зависит от годов проведённых в заключении. Если же он зависит, например, от тяжести совершённых преступлений, то мне тем более не о чём беспокоиться.

Всё-таки у людей по бумагам начала-и-конца я числюсь как Последний Грех, ответственный за Падение Небес.

Империя чтит меня же, но уже как Тёмного Повелителя, прибавляя к подвигам Последнего Греха ряд новых, поменьше.

Также называют меня Пандемонием, Пятым Скрытым, Забытым... много кем ещё меня называют... я же предпочитаю представляться Бродягой, ну или, если всё же прозвища не достаточно, то Номером, что звучит в некоторых местах как нормальное имя, если не знать, что правильней говорить не Номер, а номер сорок один.

Ещё есть имена, которыми меня звали когда год — когда десять, после чего те стирались потоком прошедших лет.

Одно из тех мимолётных имён даже всё ещё живо во мне. Имя это — Тристан.

Им меня звали совсем недавно и совсем недолго.

Потому я ещё его и помню, наверное.

Мне немного грустно от того, что когда-нибудь, через сотню... через тысячу лет сотрётся из памяти и оно.

Я забуду, как был счастливым и глупым вервольфом на службе Ведьмы Чёрнозмейный Болот, требовавшей именовать себя Царицей. Забуду, что приносил ей одни лишь разочарования. Забуду лохматую Хенью, которая никогда не отличалась удачей. Забуду... забуду и продолжу жизнь Бродягой и всеми теми, остальными, кем меня именуют, но кем я никогда не хотел быть. Не хотел, но так уже вышло, что был. И теперь ничего уже не поделать — остаётся только жить дальше.

Вот я и живу.

Живу даже в тюрьме, что была построена ради одного единственного заключённого.

Ради меня, разумеется.

Целая тюрьма для одного лишь заключённого, если подумать, вполне разумный ход, конечно, только в том случае, когда речь идёт обо мне. И тут дело не в преступлениях, совершённых либо же приписанных мне, а в том, что за годы странствий я неплохо так научился сбегать из тюрем и иных мест заключения. Причём часто эти побеги сопровождалось разного рода разрушениями.

Два случая особо стоит отметить.

Первый имел место быть тысячу лет назад, или около того. Я потерял Безымянку и оказался в плену людей начала-и-конца, которые, руководствуясь инструкциями Мудреца, пытались вызвать сошествие Истинного в Мир. И им бы это, надо признать, удалось, пусть не через десять или сто лет, но через тысячу — точно. К сожалению, для людей начала-и-конца, им в плен попался я. Как следствие: мой побег и сотворение Пожирателя, недо-бога, сущности отчаянно желающей стать законченной, цельной и способной для этого лишь на одно — пожирать людей начала-и-конца.

Второй побег, имевший для поймавших меня катастрофические последствия, произошёл лет пятьсот назад. Тогда длинноухие прихватили меня в довесок к Дюжине Льюсальвхейма, которым я, против логики и их же просьб, пытался помочь. Результатом моего пленения стали: разумеется, мой побег, а также побег многих крайне неприятных личностей, не испытывающих к эльфам ничего, кроме ненависти, сопровождавшиеся выжиганием всего живого в нескольких мирах. И если на Мнемосе, тысячу лет назад, я справился можно сказать что сам, то при побеге от остроухих без помощи тех я, которыми мне никогда не стать, мне бы может и удалось сбежать, только вот, во-первых, разрушения были бы не столь грандиозны, а во-вторых, Дюжина Льюсальвхейма так и осталась доживать свои бесчисленные года в условиях, мало отличавшихся от тех, что содержали меня все те год.

И что же я могу сказать в своё оправдание?

Только то, что прогресс не стоит на месте.

Но так и долго быть.

Не скажу, что именно ради этого мы сражались тогда на поле Последней Битвы, но свобода, наверное, такой и должна быть.

И пусть с каждым новым столетием жить мне становится всё сложнее. Пусть появляются документы, удостоверяющие личности, без которых в приличный город могут и не пустить. Пусть растут как грибы после дождя заставы и пропускные пункты разного калибра. Множатся границы, языки. Пусть события, виденные моими собственными глазами, обращаются в легенды и предания. Пусть возникают заклинания и технологии, чьи принципы работы я понимаю лишь в наиболее общих чертах. Пусть... у меня же есть насущные проблемы, от которых напрямую зависит: проживу я ещё один день или нет.

Обычно, это холод или голод, бывает так что и оба сразу или, что случается реже, но от этого не становится приятней, стая каких тварей, голодных и злых на весь Мир. Остальные вопросы начинают меня беспокоить только тогда, когда уже решены насущные проблемы.

В конкретный данный момент в силу наличия хорошего питания и мягкой постели, а также отсутствия тварей, желающий откусить от меня кусок, мысли мои обратились к причине отсутствия насущных проблем, а именно к тому, что крайне осторожная и разумная ветвь людей начала-и-конца, удерживает меня заключении и пытается получить информацию о некоторых событиях и технологиях давно минувших дней.

Самое неприятное, что интересующая их информация у меня имеется, а желание делиться отсутствует.

Вот из-за отсутствия этого самого желания, люди начала-и-конца уже несколько лет неустанно предпринимают безуспешные попытки привить мне это желание. Первоначально были разговоры с лордом-инквизитором Марцием, крайне неприятным человеком, думавшим, что при выборе между моим секретами и чужими жизнями, я выберу второе. Он ошибся, и людям начала-и-конца пришлось перейти к пыткам, что дали результат ещё хуже, чем мои бесконечные разговоры лордом-инквизитором. Не потому что я такой крепкий, как раз наоборот, а потерять меня так ничего существенного и не получив — слишком большой просчёт для тех, кто смог выследить, дождаться того момента, когда я станусь один, после чего уже и изловить меня. Меня, не как Бродягу, а как Последнего Греха.

После провала этапа с пытками, ко мне в камеру был помещён сосед. Вполне разумный ход, замечу я, основанный на внешних проявлениях моей логики, следов которых в Лоскутном Мире осталось больше, чем хотелось бы.

Сосед был задушен практически сразу.

Потом была девушка.

Перед смертью она успела исцарапать мне лицо.

Датчики, которыми усеяна камера, считали всё, что могли считать, а аналитики сделали вывод из полученных данных: убийство собственными руками мне доставляет удовольствия ещё меньше, чем наблюдение за ним со стороны, но этого явно не достаточно, чтобы я начал делиться тем, что имею.

Вновь начались разговоры. На этот раз почти каждый раз у меня был новый собеседник. Этот этап с разговорами тянулся довольно долго до тех пор, пока по возвращению с очередного допроса я обнаружил у себя в камере маленькую девочку, совсем ребёнка.

— Вы крупно ошибаетесь, если считаете, что я не смогу убить ребёнка. — думал я, опуская на пол мёртвое тело.

Ошибался я.

Смерть ребёнка как раз и была планом людей начала-и-конца.

Уточняю — смерть ребёнка-демона.

Согласно упрощённой теории Пустоты, демон получив критическое повреждение своего тела, откатывается назад по временной шкале до момента получения этого повреждения, при этом происходит поглощение из окружающего пространства информации, которая используется для создания иммунитета к повреждениям того типа, что привели к инициации отката. В общем случае, данное явление выражается в том, что демон, которого достаточно долго пытались умертвить методами рассчитанными на уничтожение физической оболочки, обращается нечто столь смертоносное, что сама мысль выйти против него кажется безумной. Только вот всё равно находились те, кто выходили. Выходили и побеждали.

В частном случае, в моём случае, стоит обратить пристальное внимание не на то, что происходит с демоном, а за счёт чего это происходит, стоит обратить внимание на поглощение информации демоном из окружающей среды, частью которой являюсь и я. Умирая раз за разом в непосредственной близости от меня, демон будет поглощать всё большие объёмы моих воспоминаний. Потом в один момент, когда люди начала-и-конца решат, что поглощено достаточно, они произведут извлечение информации. В случае отсутствия нужных данных, процедура повторяется до получения требуемого результата.

Если смотреть на всё именно под этим углом, то понятно становится, почему был выбран именно демон в форме ребёнка — подобный ход позволил значительно уменьшит искажения информации, а также облегчит её извлечение в будущем.

Всё логично, в духе моих пленителей.

И казалось бы, партия проиграна — нужно срочно в обмен на знания попробовать хоть что-то для себя выторговать, иначе совсем скоро они и без моего содействия окажутся у людей начала-и-конца.

Следует признать, что предательские мысли подобного толка сразу же бесцеремонно наводнили мою голову, но когда через несколько часов паника отхлынула, оставив на берегу моего создания множество возможностей, которых там совсем недавно отсутствовали, я позволил себе улыбнуться: мне, как обычно, нужно было ждать, когда представится шанс.

Время на моей стороне, так что в этом не было ничего сложного. Сложности начались бы, умри я. Умерев, я бы очнулся может через минуту, а может и через век, может на том самом месте, где умер, а может и совсем другом, и хоть, вполне возможно, оказался бы я в тот момент свободен, мои нынешние пленители имели бы у себя в запасе всё то время, что я был мёртв, которым они бы расплатились за разработку новых технологий против меня. Технологий, которым, может так получиться, мне нечего будет противопоставить, и люди начала-и-конца получат так необходимые им знания.

— Стоят ли моих страданий и чужих смертей те знания? — один и тот же вопрос раз за разом возникает в моей голове, когда я вынужден класть на одну чашу весов то, что от меня хотят услышать, а на другую — чьи-то жизни.

Старый, старее самого Лоскутного Мира, выбор между большим и малым злом, рассуждения на тему которого могут сколь угодно убедительно доказывать, что выбирать нужно именно малое, вот только даже малое зло не перестаёт быть злом. Те кто хитрее прочих, конечно, врут, что когда подобный выбор встанет перед ними, то они предпочтут не выбирать вовсе, но отсутствие выбора, тоже выбор, причём, исходя из моего печального опыта, выбор этот оборачивается злом большим, чем просто большое.

Я же выбираю то зло, выбрав которое я буду ненавидеть себя меньше. Это очень сложная и крайне важная задача, ведь мне не хочется однажды проснуться и понять, что я не хочу дальше жить.

А этого допустить нельзя, ведь долг Безымянке за ту краюху так и не отдан.

Да и тогда на поле Последней Битвы выжил я не для того, чтобы спустя какие-то пару тысяч лет начать искать способы умереть окончательно.

Для чего конкретно я выжил тогда, вообще-то до сих пор, не совсем ясно, но, думается мне, не для того, чтобы умереть, оставив после себя лишь череду недоразумений и ошибок.

Мой путь к свободе и тот редкий случай, когда я почти не испытываю угрызений совести за то, что собираюсь сотворить, влитые в демонёнка сидят в углу.

— Возможно, даже почти наверняка, я и всё прожитое мной — худший из имеющихся в Лоскутному Мире источников для формирования личности демона, но так уж вышло, что мне нужно бежать из плена, ну а тебе... тебе нужно научиться выживать в этом Мире. — молча улыбаюсь я демонёнку. — Но ты не бойся: всё я и не отдам. Не к чему оно тебе. Оно и мне не к чему и чаще мешается, чем помогает.

Имя. Начинать нужно именно с него.

Эйн, иначе же Вечная, — так ты будешь зваться.

Я хотел бы дать тебе острый ум, стремление к познанию и силы преодолеть любые невзгоды, но могу лишь поделиться опытом. Не всем, иначе не будет нужды тебе отправляться к демонам Нового Дома и просить во исполнение их древней клятвы спасти меня. Не всем, иначе ты сама сможешь разрушить камеру, в которой мы с тобой заточены, после чего убьёшь наших пленителей. Не всем, иначе это будешь уже не ты, это буду уже я...

Не всем, но лучшим из того, что скопил я за два тысячелетия, ведь пусть ты, Эйн, пришла в этот Мир не по своей воле, в моих силах сделать так, чтобы твоя жизнь в Мире этом была чуть лучше, чем была моя.

Дородри. Год 917 после Падения Небес.

Двойная порция луковой похлёбки, гречневая каша с гусиными шкварками, полукольцо кровяной колбасы и ломоть чёрного хлеба, поглощённые мной только что, да квас, кружку с которую я осушил лишь на треть, отзывались в теле не сытым удовольствием, а тупой болью, мешали дышать полной грудью.