Некондиционный

Глазастик, что-то бурча под нос, вылез из машины и, кутаясь в пуховик, добрался до нужной ему урны, прилепившейся к небольшому крыльцу магазинчика самообслуживания. Яркая вывеска, нелепое название. Туда то и дело входили люди. Не так много, как в центре, но это, скорее всего, оттого, что район не особенно сильно заселён. Мужчины в костюмах и рабочих комбинезонах, женщины в искусственных шубках ярких цветов и с дорогими бустерами на выбритых висках. Некоторые с колясками.

Напарник опустил пакет в урну. И повернул обратно, никем, я надеялся, не замеченный. Да, он прятал лицо за высоко поднятый воротник пуховика и капюшон, но камеры, я был уверен, тут уже установили на каждом столбе, так что нашу машину можно будет легко отследить… А, к чёрту. Пусть это заботит Рутланда. Судя по всему, нас опять передислоцируют, так что наплевать. Пошиковал в отличном номере — и хватит. Добро пожаловать снова в дерьмо и подземелья.

— Поехали… — Глазастик сел в машину. — Только медленно, не привлекая внимания. Таймер сработает через час.

Я чувствовал себя как никогда гадко.

Азимов тронулся, мы двигались обратно в большой город. Глазастик демонстративно отвернулся и уставился в окно, а я рисовал у себя в воображении последствия взрыва.

Бомба сработает где-то в половину седьмого. Стемнеет. Многие люди как раз вернутся с работы и первым делом по дороге домой зайдут в супермаркет. Час пик. Очереди, многолюдье. И тут — взрыв. Тем, кто будет заходить или выходить, не повезёт больше всех. Их разве что стоматолог сумеет опознать. Несколько килограммов старого доброго тротила — это вам не шутки. Дисперсная кровавая плёнка на стенах — их удел. Те, кто стоит подальше, где-то в радиусе пятнадцати метров, — будут отброшены в сторону взрывной волной и далеко не всегда единым куском. Взрыв такой силы срывает с людей одежду. Я знаю, видел. Так что лежать этим беднягам в каше из грязи и снега нагими, холодными и кровоточащими.

Менее тридцати метров — смерть от осколков и ранения. Да-да. Бутылочные крышки, мелкие гвозди и шурупы, равно как и другой металлический лом, летает далеко и бьёт больно. Живые позавидуют мёртвым — у врачей будет много работы по выковыриванию металла из упитанных среднеклассовых тушек.

Далее — не так страшно, но тоже мало приятного.

Мозг услужливо напомнил мне про женщин с колясками, и мне стало дурно.

Я не питал к этим людям любви — когда-то я действительно был копом, и мизантропия входила в комплект полицейского снаряжения, но, чёрт побери, точно так же я не понимал, зачем их убивать.

«Ненавидь их, Эйдер», — прошептало подсознание. — Вспомни всех мудаков, что встречались тебе в жизни. Всех бизнесменов, готовых тебя загрызть, едва повернёшься спиной, всех богатеньких мажоров, привыкших решать проблемы с помощью толстой пачки наличных, всех «Да-Ты-Знаешь-Чей-Я-Сын», всех, кто оттаптывал ногу в метро, а также всех, кто парковал машину на твоём месте и хамил в ответ на просьбу переставить. Всех женщин — беспросветных идиоток, сумевших захомутать богатого жениха и уехать, наконец, за пределы серого и грязного заводского района, и только на основании этого считавших себя лучше, круче и умнее других…»

— Мне нужно выпить, — сказал я отчего-то охрипшим голосом.

— Ты с ума сошёл?! — Глазастик был так удивлён, что даже соизволил повернуться. — У нас сейч…

— Мне. Нужно. Выпить! — я уже не говорил, а глухо рычал. — И если ты меня не выпустишь, я выломаю нахрен дверь и выйду так!

— Останови, — бессмертный очень быстро уверился в серьёзности моих намерений и предпочёл дать ребенку соску вместо того, чтобы устраивать представление на всю улицу, рискуя быть замеченным. — Лицо замотай, — прошипел он, протягивая мне старый клетчатый шарф. — Алкаш хренов! — Его перекосило от гнева, из ушей едва ли не пар валил, дреды, казалось, встали дыбом, но мне, видит бог, было совершенно наплевать. — Ближайший магазин вон там! — крикнул мне Глазастик, открыв окно и ткнув пальцем куда-то во дворы.

Отлично. То, что надо. Свернув за угол, тут же пустился бежать. Я уже чувствовал себя так — во время бунта полицейских. Решился на поступок, который, возможно, получит очень неприятные последствия. Подсознание трубит, предупреждает об опасности, нагнетает чувство тревоги и желание повернуть обратно, но всё напрасно. Ноги сами несут — вперёд, вперёд, со всей возможной скоростью, пока в голове вертится по кругу только одна мысль, как заезженная пластинка.

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо…»

Я вернулся к магазину, успев вляпаться по дороге в покрытую льдом лужу и промокнуть до колен. Выдернул из урны пакет, уже присыпанный мусором, и запустил руку внутрь.

Итак, проматываем записи. Я внимательно наблюдал за тем, как Глазастик делал бомбу, и теперь у меня есть видео с глаз в шикарном разрешении. Разобраться что к чему нетрудно. Я вижу — бессмертный, сидит за столом с паяльником в руке. Вот он припаивает один провод… Второй… Подсоединяет этот к детонатору, а вон тот синий… Да, точно. Синий. Возвращаюсь в реальность, где на меня уже косятся проходящие мимо люди.

— Кхе-кхе-кха! — я усердно изображаю из себя больного туберкулёзом. — Одно дерьмо! Вот бы кто-нибудь выкинул виски! — отрываю синий провод, бросаю пакет обратно в мусорку, снова захожусь в притворном приступе кашля и подмигиваю красотке, которую выворачивает от одного моего вида.

Ну хорошо, может быть, не только от вида, но и от запаха — отрезвляющие таблетки сделали своё дело: я трезвый, мокрый от пота, как мышь, и воняю, как портовый грузчик.

Я мчался с невероятной скоростью и через несколько минут понял, что… уже сижу в машине рядом с Глазастиком

Дело сделано, меня трясло от напряжения и адреналина…

Напарник ворчал, но я не слушал. В голове звон и пустота, посреди которой билась какая-то важная мысль. Её никак не удавалось облечь в форму слов. Как будто я что-то забыл и упорно пытаюсь вспомнить. Я гонялся за этой мыслью по всему мозгу, но чертовка всё равно быстрее — ускользала, меняла форму, пряталась…

Я распечатал бутылку скотча, купленную в магазине за углом, о котором говорил мне Глазастик, прикладываюсь к горлышку и делаю два могучих глотка. Гортань обжигает хорошо знакомый и ставший давно привычным сивушный вкус дешёвого пойла. И почему-то…от него в этот раз меня выворачивает наизнанку. Я открываю окно, высовываю голову и выпускаю виски на свободу.

Лети, божье создание!

— Мерзко, — кривится Глазастик. — Слышишь, Эйдер? Ты мерзкий старый алкаш.

Спазм прошел. Я бросаю на бессмертного красноречивый взгляд исподлобья, а потом, размахнувшись, кидаю бутылку в окно.

— Больше не алкаш, — сказал я, закрываю окно и демонстративно отворачиваюсь, так же, как совсем недавно Глазастик. — А тебе не помешало бы почистить свои грёбаные зубы.

18.

Бунт полицейских начался, когда я отдал приказ не открывать огонь. Мы знали, что теперь сами поставили себя вне закона. Очень скоро Компания узнает, кто именно всё натворил, я буду объявлен врагом общества номер один, а люди, в кого я побоялся стрелять, разграбят центр. Многие из них будут убиты, а остальные разогнаны… Именно эта мысль и побудила меня сделать то, за что мне и выписали двести пятьдесят лет тюрьмы против обычного двадцатилетнего срока.

— Связь! — крикнул я во всю глотку, пытаясь переорать гомон толпы, проходившей по мосту и смотревшей на нас со смесью страха и благодарности.

— Мне нужна дальняя связь!

Я не заметил, как сзади ко мне подошел Стравински.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Потому что я окончательно перестал что-либо понимать.

Я взял его за лацкан пиджака и притянул к себе:

— А ты бы хотел, чтоб тебя живьём разорвали?

Напарник покачал головой:

— Может, и не разорвали бы. У нас оружие, броня, силовые имплантаты…

— Хорошо, тогда зайдём с другой стороны, — я указал пальцем на проходящую мимо толпу. — У тебя в руках оружие. На тебе броня, ты можешь руками рельсы узлом завязывать. Крутыш, да? Так вот, подними свое оружие, — чеканил я каждое слово, — напряги свои замечательные мускулы и выстрели, скажем, вон в ту тётку. В красном пальто. Или в ту мамашу с детьми.

— А если я способен выстрелить, ты не думал? — сощурил глаза Стравински. — И, кстати, там, куда они идут, тоже есть тётки и мамаши с детьми. Просто на тот случай, если ты забыл. Просто признайся — ты боишься. Гуманизм тут ни при чём.

Многолюдная толпа, пробиравшаяся по мосту, никак не хотела заканчиваться — текла как полноводная река.

— Там, — ткнул Стравински пальцем в сторону окраины, — беспорядки, пожары, мародёры и убийцы. И всё это дерьмо ты только что пропустил в центр.

Я молчал. Он тоже.

Мимо проходили люди — сотни людей, обтекавшие машины и бетонные блоки, словно поток воды речные камни. Напарник тряхнул головой, повернулся и пошел прочь, в сторону центра города, сливаясь с толпой.

— Куда ты? — крикнул я.

— Подальше отсюда, — Стравински обернулся. — Ты не спас этих людей, Эйдер. Ты увеличил количество жертв. И обрёк на смерть нас всех. Попомни мои слова.

Я запомнил его последний взгляд — презрительный, острый, почти ненавидящий.

Спустя несколько лет, уже после тюрьмы и первой попытки начать новую жизнь, я узнал, что в ту ночь Стравински погиб — точно так же, как и многие хорошие копы. Модели Mark I, тогда ещё не названные новокопами и не распиаренные как защитники закона и порядка, загнали его на крышу и пристрелили. Вот так вот просто и буднично. В его смерти не было ничего особенного — ни героизма, ни страданий и превозмогания, ни даже трусости и предательства. Просто в голове стало на пятнадцать граммов металла больше. В ту ночь убийство стало обыденностью. Ещё одним рутинным процессом, который люди автоматизировали.

— Сэр! — ко мне подбежал Рутланд и протянул передатчик дальней связи. — Что мы будем делать, сэр?

— Связываться с другими постами, — я взял передатчик.

Говорить пришлось открыто — в нашем сборнике кодовых фраз возможность бунта как-то не предусматривалась. Я обрисовал ситуацию в двух словах и выслушал доклады остальных постов.

Где-то кипели ожесточённые перестрелки, закончившиеся не в пользу полиции, — толпа просто смела заграждения и разорвала копов голыми руками. Не помогло оружие, не спасли имплантаты, и транспорт тоже никого не выручил. Я с удовлетворением осознал, что принял верное решение — стоило прозвучать только одному выстрелу, и на наши имена уже можно было бы заранее выписывать посмертные медали.

Где-то копы ещё не встретились с толпой и пребывали в замешательстве, и, слушая мой рассказ, никак не могли понять, что им делать.

— Говорит комиссар полиции, — посторонние голоса в канале куда-то исчезли, уступив место одному-единственному, лично мне хорошо знакомому. — Приказ был — сдерживать натиск толпы. Или я как-то не так объяснил? Извольте его выполнять. А вам, молодой человек… Как вас?.. Морт? Предлагаю сразу же сдаться. Вы должны знать, что чистосердечное признание и сотрудничество со следствием…

Появилось ощущение, что кто-то телепортировал мне в грудь ледяную глыбу.

— Пошел ты! — крикнул кто-то в канале. — Говорит пост Чарли-Браво! У нас тут была долбаная война! Держаться, говоришь? Ха! Нас там было сто человек, осталось только трое, и то только потому, что мы сбежали! Не слушайте этого старого козла, мы…

— У вас. Был. Приказ! — отчеканил комиссар. — Все, кто его нарушит, будут наказаны.

— Всех не накажете, сэр, — удивительно спокойный голос. — Это пост Виски-Дельта! Толпа идёт к нам! Их тут тысячи! Вы сами-то где находитесь, а, комиссар? Прилетайте к нам, подбодрите людей своим примером!

Разгорелся безобразный скандал. Полицейские, оставшиеся лояльными, спорили с теми, кто не хотел умирать. Ругательства, крики, оскорбления… Главное, что я понял — я не одинок в своем решении.

— Сэр? — оглянувшись, я увидел, что Рутланд всё ещё стоит рядом со мной.

— Две новости, Морган, — вымученно улыбнулся я. — Хорошая и плохая. Плохая — мы теперь преступники. Хорошая — нас таких много.

— Это радует, — улыбнулся Рут. — Я передам ребятам. Что нам теперь делать?

Это был чертовски хороший вопрос. У меня не было чёткого плана, когда я вопил «Отставить огонь!», и теперь приходилось лихорадочно соображать, пытаясь придумать, что делать дальше.

— Скажи парням, чтобы разворачивали оборону в сторону центра, — это единственное, что тогда показалось мне хорошим решением. — Там видно будет.

Я сообщил о своём намерении развернуть оборону на сто восемьдесят градусов, на что комиссар полиции назвал меня мудаком и предателем.

— Если у вас есть командирские бронетранспортёры, можно перекодировать наши передатчики, — деловито сказал кто-то. — Им придётся попотеть, прежде чем удастся взломать наши частоты.

«Им».

Это слово почему-то кольнуло мои уши.

— Хорошая идея, Эйдер, — похвалил меня капитан с поста Дельта. — Мы тоже разворачиваемся. Парни, — обратился он к полицейским, оставшимся лояльными, — мы не хотим стрелять в вас, и вы, я уверен, тоже не хотите идти на пули. Никто не хочет умирать. Надеюсь, вы поймёте нас правильно!

Я снова подозвал к себе Рутланда, только он вызвался мне помогать. Отправил его к командирской машине с приказом о переходе на защищённые частоты, пока что недоступные… Кому? Лояльным копам? Комиссару? Нейрокорп?.. Неважно, кто это был, главное, что произошёл раскол. Как-то очень быстро я стал воспринимать другую сторону, как противника. Пока что — условного.

Вскоре я сумел перейти на закрытый канал, где уже шли переговоры командиров групп. Капитан с Дельты пытался выяснить, какие силы есть в нашем распоряжении. По предварительным подсчётам, это была почти тысяча стволов, включая несколько команд SWAT, патрульные вертолёты, бронированный транспорт, командные БТР и ещё куча имущества, подготовленного для подавления беспорядков. Нам ещё только предстояло понять, как можно использовать всё это добро для обороны.

Толпа уже почти миновала мост и углубилась в центр. Плотность людского потока изрядно уменьшилась, последние сейчас как раз входили на мост.

— Лояльные в атаку не пойдут, — уверенно сказал капитан Теннант (да-да, тот самый, с Дельты, с хриплым голосом старого пирата). — Нет, только не теперь. У них полно других дел. Наши замечательные гражданские начали грабить супермаркеты и склады. Отсидимся, надеюсь, что…

Его прервал крик, раздавшийся на старом канале, который мы всё ещё продолжали слушать:

— Вертолёты!!! Сэр, пост Виски-Хотел! Нас обстреливают! Вертолёты! Комиссар, какого хре…?! — звуки стрельбы и взрывов оборвали говорившего на полуслове.

— Вы там что вообще творите? — рявкнул Теннант. — Охренели вконец?

— А что мне делать? В задницу вас целовать? — да, комиссар говорил спокойно и отчётливо, чеканя слова, но чувствовалось, что он напряжён.