К черному трону

Большое серебряное распятие, висевшее на груди иноземца, Цаган взвесил в руке. "Тяжелая штука. Серебро, золотая проволока. Ценная, наверно, вещь".

— Ты заклинаешь изображением умершего предка?

— Это святое распятие, оборонившее меня от волков и от многих иных напастей в пути. Оно спасет меня еще не раз.

— Он у тебя мертвый, да?

— Это Спаситель. Волей Всевышнего умер и воскрес за нас.

— Онгон предка, от которого ваши шаманы свой род ведут. Да?

— Божий сын, сошедший на землю. Исполнившись милосердие и состраданием к нам, грешным, принял Он на себя все грехи человеческие. Ради нашего спасения пожертвовал собой: добровольно пошел на мучения, на казнь, на смерть. И умер в муках... через три дня воскрес.

— А сейчас он где?

— На небеси.

— Это хорошо.

Цаган замолчал, вполне удовлетворенный ответом. Помолчав немного, Андриан продолжил:

— Очень скоро, в конце Мира, Сын Божий вновь сошествует на Землю, свершит Страшный Суд, покарает грешных, возвысит праведников, искоренит Зло на земле и его прародителя — Диавола. И настанет царствие небесное на Земле.

— Небеса спустятся на землю? И что тогда случится?

— Сначала Конец Света, после которого настанет всеобщий мир, счастье праведных.

— Странно это как-то: сначала конец, потом начало.

— Неизреченна мудрость Господня.

— Некого будет убить, никто не пригрозит тебе смертью. Нет, такое царствие не для меня. Подземного мира не будет?

— Не будет. Ад разверзнется и гиена огненная поглотит грешников.

— Не бывает такого. Хотя... раз ты пришел оттуда, с Заката, где есть вход в подземный мир. Тебе видней. Если сбудется пророчество твое, на чем будет стоять Срединный мир?

Вопрос заставил проповедника призадуматься. Тем временем, Цаган продолжал наседать.

— Какую же весть ты везешь Великому Хану? Не проповедовать же эту белиберду собираешься. Может, предложение союза царя царей Повелителю Вселенной? Или намерение отойти под стремя Великого Хана?

Спутник его вытянул из плетеного дорожного короба серебряный плоский сундучок (это был книжный футляр), откуда извлек книгу в кожаным переплете с золотыми застежками...

— Вот она — Радостная весть, Святое Евангелие.

... и протянул Цагану. Проповедник уже знал: вступив во владения Великого Хана и назвавшись послом, он может не опасаться быть обиженным ханскими воинами, за таковую провинность их ждет казнь. Равно как и назвавшись священником. Очевидно, Великий Хан боится, что черти, все время вертящиеся вокруг богомерзких колдунов, оставшись без хозяина, могут причинить вред самому Хану. "Хан-язычник не глуп". Потому священник с легкостью отдал свою главную драгоценность в руки молодого вельможи (если судить по дорогому мечу и роскошным одеяниям из белых шелков расшитых золотой нитью). Других драгоценностей (кроме серебряного распятия) у него не было, что его немного смущало. По дороге нищие вожди диких племен выпросили у него все подарки, припасенные для долгого путешествия. Теперь не было у него ничего, чем можно было бы подкупить провожатого. Оставалось убедить попутчика в невероятной важности своей особы. Возможно, молодой вельможа проводит его до ближайшего ханского стана, где можно представиться официально, вручив сопроводительные грамоты.

Цаган листал книгу, дивясь странного вида красивым буквицам и затейливым миниатюрам. Но скоро вернул книгу хозяину.

— Что-то толстовато послание. Хан устанет его слушать.

Уязвленный непрестанным святотатством молодого вельможи, проповедник решил исподволь подвинуть его на праведный путь.

— В чем твоя вера? Кто твой бог?

Цаган окинул взглядом небо, дна которого не могли узреть даже его зоркие глаза, видевшие по ночам детей Большой Голубой звезды (спутники Сатурна, — сказали бы сейчас).

— Вот, он Тенгри — Великое Небо. Он всегда с нами.

Незнакомец обвел небеса взглядом, но ничего божественного не увидел. Пораженный недогадливостью кама, Цаган добавил:

— Небо — это Бог. Он всегда над нами.

— Поверь мне, молодой вельможный господин, я видел многие народы. Одни живут в домах из дерева, другие в домах из земли, третьи в шалашах из травы, а иные ютятся в утлых шатрах из шкур и костей. Одни чтят каменных идолов, иные деревянных, третьи приносят жертвы деревьям и зверям. Это все ложные веры и ложные боги.

Мы в истинной вере своей поклоняемся господу нашему небесному, но Всевышний сокрыт от суетного взора на небеси. Не его ли ты имеешь в виду?

Джамсаран изумлялся проповеди: "Врет, наверное. Хитрит, что первый раз слышит о Тенгри. Иначе откуда он знает слова, как умет сказать о нем по-нашему? Зачем лукавство?". Белый всадник пожал плечами, промолчав.

Пришелец из дальних краев, не думал останавливать проповедь:

— Видимо, вы имеете в виду Господа нашего, поскольку все народы в душах своих хранят божественный выдох Его, вдохнувшего душу в прародителя человечества — Адама. Но не веруете вы в Спасителя, посланного небом, поэтому души ваши грешные предназначены аду. Уверуйте в Спасителя, и души ваши ожидает Рай Небесный.

— Спасителя кого?

— Всех нас, грешных.

— Зачем нас спасать? Мы, воины Великого Хана, сами себя спасем, если беда стрясется.

— Ваш Тенгри вам не помогает?

— Это по его усмотрению. Мы стараемся его не гневить, и Он нас особо не трогает. Бывает, захочет Тенгри зимой порезвиться, погонять буран поиграть с нами. Зимой же скучно. Тогда, бывает, вымерзнет какой-нибудь курень. Летом пошлет пыльную бурю на неосторожный караван, весной прольется обильным дождем, превратив степь в сплошное болото, осенью скроет землю ледовой коркой, так что ни конь ни человек не могут ступить, чтобы не упасть.

Но мы крепимся, на то и воины, чтобы с нами затевать смертельные игры. А так — живем без вражды.

Небо дает нам воздух, чтобы мы дышали свободно, тепло и свет дня, ночь — чтоб мы поспали. Дает воду-дождь и воду-снег. Разве можно требовать от него большего? Вода упадет дождем на горы, соберется в ручьи, протечет рекой, что напоит Мать-Землю, которая одарит нас травами. Ими напитается скот — пища наша. Мы все — лишь капли дождя. Жизнь наша — не более, чем капля.

— Ваше Небо не заступается за вас?

Белый воин подстегнул лошадей. Надо было спешить, но он не знал, что делать с посланцем из далеких стран.

"Бросить его, а вдруг лазутчик? Ехать вместе — ехать медленно. С другой стороны, Кумыске нужен легкий бег, иначе устанет. Скоро ночь, послу необходим сон. Надо понять быстрее, чего он хочет и распрощаться или...".

— Плох воин, не могущий сам за себя постоять. Плох тот воин, который идет в битву за какого-то бога. Воин бьется, потому что он воин. Этого вполне достаточно.

Ему не надо никаких оправданий, никакого знания о правоте своего дела. Ему не след защищать слабых, достойно его — бросать вызов сильным. Если защищает кого-то, значит, боится за них. Если боится — не воин.

— Ты жесток. Неужели в ваших сердцах нет хоть капли милосердия и сострадания?

— Чего?.. Воину некого жалеть — его же никто не щадит. Но пуще иных унижений, воин не должен прощать жалости к себе.

— Господь наш жалеет всякого. Учит любить даже врагов своих.

— Я тоже люблю своих врагов. Драться с ними люблю. Убивать их люблю. Не будь у меня врага, с кем бы сразился я, на ком бы выказал доблесть?

— А вы людей не едите?

Цаган призадумался: "Как объяснить ему? Если мы иногда съедаем кусок плоти врага, то не из голода, но из уважения к доблести покойного. Чтоб отвага его в нас перешла. Чтобы часть его жила в нас. Может однажды найдется удалец, что сразит меня и съест кусок моей печени. Тогда мой воинственный дух в нем заживет".

Видя задумчивость спутника, проповедник из дальних краев предался панике: "Помилуй мя, Господи! Я так и знал! Видно довольно близко подошел я к окрестностям разверзлого Ада. Скорей бы обратиться к варварам с проповедью! Иначе... Скорей бы, Господи!".

Любопытный взгляд белого война пытал спутника: "Неужели для него это так важно? У него в мозгах один жир. Бедняжка, неужели проделал ты столь дальний путь, чтобы морочить нам голову сказками".

— Неужели ты думаешь, что сказками о давшем себя пленить и убить боге, ты можешь вызвать в моем сердце уважение к нему? В таком случае я тоже бог, вроде твоего... этого — на кресте.

Недоуменному возмущению проповедника не было предела. Он повидал всякое оскорбление своей веры в пути, но такого наглого еще не встречал. Ради успеха своей миссии Андриан смирил свой гнев, решив выслушать рассказ провожатого. Да и выбора иного у него не было. Цаган так начал:

— Сам я родом из племени белых хакджунов. У нас заведено в правило с молодых лет учиться чтению и письму, постигать разные науки. Мы — народ большой учености, великой мудрости, хоть кочуем по степи, точно также, как и наши братья — черные хакджуны, наукам не ученые.

Харахакджуны искренне жалеют нас за это. За то, что мы меняем наш скот на свитки, чтение которых портит наши глаза, делает задумчивыми, иногда печальными от множества мыслей. По ним лучше иметь одну мысль, но упорно стоять на ней.

— Возможно, братья твои не так уж глупы, сын мой? Если мысль правильная, зачем все остальные? Где живет это племя?

— Народ их переселился в Никуда в ту пору, когда забрал в голову мысль противостоять Великому Хану. Теперь обитают в Великом Ничто.

Не смей перебивать меня! По истечению младых лет, одолев многие науки и узнав множество премудростей, полный милосердия я тоже искренне пожалел братьев своих — черных хакджунов. Решил, молод был еще, будто не достает им знания и мудрости, потому дети их умирают от болезней, которые можно избежать, просто зная, к чему не следует прикасаться лишний раз, а сами они — от чрезмерного труда без всяких удобных приспособлений.

Поехал к ним и встретил в пути пятерых харахакджунских табунщиков. Мы сели пировать, кумыс развязал узел на моих губах и стал я рассказывать им о морях без края, о мудрых изречениях, о пользе того — сего. Поучал их, как бороться с желтой заразой, говорил, что болезнь эта приходит из гнилой воды, что есть снадобья, не дающие заразе угнездиться в теле.

Пастухи только языками щелкали, облизывались, как собаки на свиную кость, да разводили руками. Один из них сказал: "Ты очень умен — тебе пора послужить Богу". И накинулись они на меня, скрутили, набросили на шею веревку, потащили к дереву. Харахаджуны пребывали в искренней уверенности, будто мудрость более пристала небу, чем людям и лучшая судьба для каждого мудреца — давать советы богу, а не людям, болтаясь между небом и землей.

Но не на того насели. Я сказал им: "Цаган свое уже отвисел: Послужил Богу, теперь вновь сошел на землю — вам в поучение". Глупые табунщики, конечно, не поверили. Тогда так я сказал им: "У меня есть тому доказательства — божественная небесная пайза в моей седельной торбе. Вам же туда заглядывать не след. Лежат в ней свитки для чтения, увидев которые можете вы испортить себе глаза, а то и вовсе ослепнуть".

Кроме свитков припасены были у меня в торбе два отличных кинжала. Ими зарезал я всех пятерых. С той поры служу Великому Хану, глупостями не занимаюсь. А было мне о ту пору четырнадцать лет и пятнадцать зим.

— Твоя история занимательна. Но это, сын мой, твоя история. Может, вера моя полюбится Великому Хану, великому в своей мудрости.

— К Великому Хану приходят разные камы. И с севера, и с юга, и с запада, и с востока приходят. Каждый приносит веру в своих богов и предлагает ее Властелину Вселенной. Всех Великий Хан принял и разрешил им верить открыто. Но только сам не поверил, и воинам своим заветовал.

— Великий Хан мудр — ждет истинного света учения о Спасителе нашем.

— Как же! Все вы будто бы предлагаете ему верного скакуна, да только понимает Великий, что сам станет скакуном, на спине несущим вашего Бога-всадника. Великий Хан служит только себе, а не каким-то богам, слугой не хочет быть даже у Бога.

— Всякая власть, чтобы быть прочной, должна опираться на три столпа: Веру, Силу, Золото.

— Власти у Великого много. Власть рождает Силу. Великий создал самую лучшую власть на земле — власть воинов, ищущих смерти и смерть сеющих. Она, подобно волне, летит, вбирая в себя новую воду. Воины верят только начальникам Великого Хана. Зачем им иная вера? Зачем им золото?

— За золото можно купить все.

— Наш Хан не торговец. Богатство возьмет у врагов, необходимое: ездовых коней и скот для пропитания — подданные его приведут сами. Хитрые торговцы пекутся только о своем благе, сеют обман, смущают дух воинов богатствами. Торговцы — всегда обманщики. Даже самые честные.

Воины — честный народ. Они никогда не прикрывают свои намерения верой в бога. Прямо говорят: "Защищайтесь или покоряйтесь". Если им надо что, говорят: "Отдай". Если гость приходит, говорят: "Возьми, что есть у меня". Раз ты готов отдать все первому встречному, разве не в праве просить у него тоже самое. Разве у вас не так?

— Нет. Наши беки верят в Спасителя. Идут на битвы в дальние страны, дабы освободить Гроб Господень.

— Чудно! Между собой не воюют?

— Такое случается. В случае междоусобицы Бог на стороне правого.

— Воины эти, похоже, отъявленные трусы.

— О, нет! Воины Господа храбры верой своей.

— А ваши ханы?

— Ханы наши правят странами. Беки склоняют перед ними головы, но ответствуют только перед Господом, который милосерден и легко прощает им переход к другому хану, но жестоко наказует отступничество от веры своей.

— И первый хан не разгневается?

— Что он может поделать? Все в руках Господа. Беки живут в больших каменных юртах, размером с целое становище.

— Как же они кочуют? Как охотятся? Их житье не вольно?

— Беки из наших краев не кочуют — на месте сидят. Охотятся в своих землях, отводя для охоты заповедные дубравы. Пейзане, поселенные в их владениях, приносят господам своим хлеб, мясо, вино.

— А воины ваши? Сколь они сильны?

— Очень сильны. Каждый выше меня на голову...

Цаган не поверил: иноземец и так был выше него на голову.

— ...закрыты с ног до головы железными кольчугами и стальными латами. На головах у них кованые шлемы. Ездят на таких конях, как мой, прикрыв его толстыми попонами и броней. Сражаются длинными мечами, пиками величиной с небольшое дерево. Наши рыцари — самые сильные в мире войны. Никто не рискует нападать на них, только такие же великаны. Придете — они раздавят вас.

— А мне понравились. Вот бы сразиться с железными великанами!

За беседой спутники успели проделать немалый путь, миновать невысокий перевал, за которым виделись еще и еще перевалы. Путь вновь увел их в долину. Першерон, которым всю дорогу восхищался Цаган, заметно устал, перестал игриво косится на Кумыску, которая поначалу разожгла в великане жеребцовую страсть. Кумыска давно опустила голову, делала вид будто бежит резво, но так ставила ногу, что лука седла постоянно толкала Цагана в низ живота. Кобыла явно намекала, что спина ее устала, пора бы попастись без седока. Сам белый воин чувствовал сильное головокружение. Решили спешиться.