Полукровка

Глава 29 Как же он ненавидел ее. Он хотел встретиться с ней лицом к лицу, чтобы взглянуть в глаза этому мерзкому существу, превратившему его собственную жизнь в ад. Он едва ли дождался окончания заседания, и как только делегаты поднялись со своих мест, придя к обоюдному решению о сотрудничестве в расследовании неизвестных происшествий, Урджин кинулся за ней в след. Но она была быстрее. Проскочив в толпе, она затерялась в одном из коридоров своей резиденции, оставив его ни с чем. — Тебе не следует ее искать. Урджин обернулся на голос и встретился взглядом с холодными синими глазами, принадлежащими Зафиру. — Ты, — выдавил он из себя и его руки сжались в кулаки. — Я, Урджин. И если ты думаешь, что сможешь меня ударить, знай, что я в любом случае сильнее. — Ублюдок! — закричал Урджин и попытался нанести Зафиру сокрушающий удар в челюсть, но вдруг замер на полпути. Его руку что-то сковало в пространстве, и он не мог пошевелить даже пальцем. — Это называется энергетический блок, Урджин. Так же, я могу парализовать все твое тело. — Чего тебе надо? — Не смей приближаться к ней. И передай своему кузену, что я не давал своей сестре разрешения выходить замуж за одного из доннарийских ублюдков. — Сам скажи об этом Камилли. Или боишься, что доннариец выбьет из тебя всю спесь? Зафир громко расхохотался. — Насколько же ты глуп, Урджин! Все, что ты принес вместе с собой на эту планету — это горечь и разочарование. Они обе находятся под моей защитой. И последнее слово останется за мной, запомни это. — Твое право так думать. Однако, спроси у Эсты о том, как она стонала, когда исполняла свой супружеский долг в постели со мной. Может быть, ей наплевать на то, что ты думаешь? Зафир в гневе поднял руку, но оклик Науба заставил его остановиться. — Зафир, Урджин? Что здесь происходит? Науб вместе со Стефаном подошли к ним. — Ничего, дядя. Мы немного поговорили с Наследником, и теперь я могу идти. Зафир быстро кивнул Императору и удалился. — Вы изначально все это планировали? — не без злобы в голосе спросил Урджин. — Я знал, но планировать ничего не пытался. Эста только сегодня рассказала мне, что ты все знаешь. — Где она? — Это не важно. Когда-то я говорил тебе о том, что она не останется на Олмании, если ваш брак потерпит крах. Она верна своим традициям. — И она даже не удосужилась встретиться со мной лицом к лицу? — взревел Урджин. — О чем ей с тобой разговаривать? От такой наглости Урджин потерял дар речи. Он стоял и смотрел на человека, который обманул его точно так же, как и его жена, и при этом делал вид, что ничего особенного не произошло! — Вы издеваетесь надо мной? — Нет. Я благодарен тебе за то, что ты исполнил свой долг и сказал правду. — Долг? Я еще был Вам что-то должен? — Нет, — подал голос Стефан. — Нам ты не был должен ничего. Только своей совести, Урджин, и я очень рад, что она у тебя, как оказалось, все еще есть... Науб, едва кивнув головой в знак того, что разговор окончен, удалился прочь. Стефан еще несколько минут смотрел на Урджина. — Ты еще что-нибудь хочешь мне сказать? — Нет, Урджин. Нам не о чем говорить, — с этими словами и он пошел прочь. — Теперь ты понял, с кем имел дело? — из-за спины спросил его отец. Урджин несколько минут молчал, будто переваривая все, что произошло, а затем спокойно ответил: — Нам пора улетать домой. — Как скажешь, Урджин. Здесь нам действительно больше нечего делать. С того момента время для Урджина остановилось. Все его надежды и стремления были погребены под обломками его собственной гордости, которую она растоптала в один момент. Лежа на своей кровати в каюте корабля, он закрывал глаза, в надежде уснуть и забыться, провалившись во тьму беспамятства, но Эста приходила к нему и во сне, такая хрупкая, беззащитная и нежная, и сводила его с ума. Она издевалась над ним, целуя в губы и отдаваясь во власть его рук с такой преданностью и желанием, что он на мгновение забывал о том, что это ее игра и признавался ей в любви. Он надеялся, что это изменит что-нибудь. Что она услышит его и скажет, что то же любит его и никогда не оставит одного. Но как бы громко он не кричал о своих чувствах, она все равно не слышала. И продолжала делать все то, что ей так легко удавалось, разрывая его сущность на множество осколков, мерцающих в грязи из ее предательства и безразличия. Он не хотел больше спать, но как бы ни старался держать уставшие веки над воспаленными глазами открытыми все оставшиеся дни перелета, они все равно закрывались, и его кошмар возвращался к нему вновь. Он вернулся домой разбитый и уставший. У него едва хватило сил дотащить свое тело до кровати и лечь на нее, не раздеваясь. — Если ты и дальше собираешься здесь лежать, я пожелаю тебе никогда ее не найти... Урджин обернулся за голос матери, так и не веря, что это она стоит у его кровати. — Я не звал тебя, мама. Уходи. — Нет, ты звал. И она звала, только ей я не смогла помочь, а тебе могу. — Что ты хочешь мне сказать, мама? — Я ничего не буду говорить. Ты все увидишь сам. Если бы тебе хватило ума поговорить со мной перед вылетом, вопрос был бы уже решен. Но тебе не хватило. А я не могла отдать тебе это при отце. Она протянула сыну маленький проектор. — В тот день мои люди донесли мне, что твой отец приказал привести Эсту в комнату для допросов. Меня тайком провели в смотровую. Это за стеклом, ты знаешь. С собой я взяла камеру. То, что я увидела, было по истине ужасным. После всего того, что он с ней сделал, ее выкинули отсюда, как тряпку. Он даже не позволил ни мне, ни Сафелии попрощаться с ней. Я хочу, чтобы ты увидел то же, что и я. А потом делай, что хочешь. Нигия покинула комнату сына так же бесшумно, как и вошла. Урджин несколько секунд смотрел на устройство в своей руке, пока не включил проектор. Его хрупкая жена сидела пристегнутой к стулу, а перед ней стояли его отец и Клермонт... Все было понятным и очевидным. Они измывались над ней, надавливая на нужные болевые точки, и ломая и без того надломленное существо. У Урджина едва хватило силы воли досмотреть всю запись до конца. Только за один удар, всего лишь один, он хотел разнести всю резиденцию вдребезги. Когда увидел струйку крови, вытекающую из ее уха, был готов на смертоубийство. Он жаждал мучить Клермонт, за каждое лживое порочное слово, вылетевшее из ее грязного рта. И когда он увидел, каким образом его бывшая любовница попрощалась с его женой, Урджин взревел. Кто кого обманул? Кто кого предал? Он был настолько глуп, что даже не предположил очевидного. Она осталась одна в логове змей, которые не преминули покусать ее. И он не только не защитил свою жену, он позволил ей поверить в то, что она ему безразлична, предрешив тем самым, исход этой истории. Урджин вылетел из своей комнаты, не помня себя. — Что вы с ней сделали?! Клермонт!!! Я убью тебя! Я тебя убью! Урджин не стал медлить и ворвался в кабинет отца. — Какое же ты ничтожество! — Да как ты смеешь? Урджин подлетел к отцу и, занеся руку, ударил его в челюсть. — Ты в своем уме? — Как ты посмел? Как ты посмел!!! — Из-за этой девки ты поднял на меня руку? — Этого мало для тебя! Комнату заполонила охрана. Служащие скрутили разъяренного Наследника, пребывающего в состоянии запредельной ярости. Там же возникла Нигия и Сафелия. Мать с трудом удержала дочь на месте. — Если ты полетишь за ней, я лишу тебя всего! Я отрекусь от тебя! — Думаешь, после этого я останусь здесь? Никогда! Слышишь? Никогда!!! — Ты не посмеешь! У тебя ничего нет! Ты даже прокормиться не сможешь! — Ошибаешься! У меня есть все! Деньги, акции, имущество, предприятия, и все не на этой чертовой планете! Я никогда не совершаю одни и те же ошибки дважды. Прошлый опыт научил меня не рассчитывать на то, что даешь мне ты. Так что, будь ты проклят, отец! — Она совсем тебя довела? — Это ты устроил то покушение? Ты приказал убить ее? — Не неси чушь! Ее кровью я бы руки марать не стал. — Врешь! Стал бы! — Есть вещи, на которые даже я пойду. — Я тебе не верю. Ты ужасен, отец. — И что? Променяешь свою семью и положение на жизнь с безродной? — Я променяю тебя на жизнь с ней. Ты всегда издевался над всеми, кто тебя окружал. Мне даже трудно поверить в то, что мать столько лет терпела тебя. — Так это ты, Нигия, постаралась? Идиотка! — Не смей оскорблять ее! — Не тебе меня поучать! — До чего же ты опустился... Ты жалок. С меня хватит. Я ухожу. Мама? Сафелия? Вы летите со мной? — Я знала, Фуиджи, что этот день настанет, — спокойно произнесла Нигия. — Это ты во всем виновата! В кого ты его превратила? Ты не знаешь, что делаешь! — Пойдем, мама. Не стоит. — Сафелия останется! — закричал Фуиджи. — Я не останусь здесь... — Не смей мне перечить! — Пойдем, Сафелия. Урджин обнял сестру и вывел ее из кабинета. Нигия на несколько секунд задержала взгляд на муже, будто сожалея о чем-то, но очень быстро отвела глаза и последовала за сыном. — Сынок, куда мы полетим? — На Ксилус, мама. Знаешь, наверное, со временем я бы и сам сложил все детали головоломки воедино и раскусил бы этот заговор. Но, боюсь, на это ушло бы слишком много времени. Только теперь я, наконец, понял смысл того, о чем говорили когда-то Эста и Науб. В голове Урджина замелькали обрывки фраз. "Ты можешь в любой момент расторгнуть наш союз. А потом жениться на другой, и она даст тебе то, чего ты достоин. — Что значит "достоин"? — Ну, она будет более подходящей супругой для тебя, чем я. — Что значит "будет"? Ты собралась меня бросить? Я что, уже надоел тебе? — Нет, я не хочу оставлять тебя. Я же сказала, что так можешь поступить только ты. — А ты — нет? Ты никогда не разведешься со мной? — Я никогда не унижу тебя разводом. Так меня воспитали. — Тогда почему ты считаешь, что я могу унизить подобным образом тебя? — У каждого поступка есть свои причины. Возможно, когда-нибудь и у тебя появиться повод развестись со мной". "Если что-то случится, она не вернется сюда. И не потому, что мы не примем ее здесь, или не будем ждать. Она не вернется, потому что не сможет оскорбить тебя в глазах всего олманского народа, сбежав от никчемного мужа в родной дом. Это наш мир, сынок. И еще одно, Урджин. Эста никогда не выбирала свою судьбу. Чтобы ни случилось, помни об этом". "Скажи, может ли мужчина отказаться от всего ради женщины? — Смотря, от чего он должен отказаться. — Эста тоже сказала, что не сможет. Возможно, она была права..." "Мужчина рискнет всем только ради женщины, которой подарил сердце. Как жаль, что этой женщиной для своего нареченного стала не я". — Это ты, малыш. — Что ты сказал? — Ничего, мама. — А почему Ксилус? — Потому что Эста могла найти убежище только там.

Глава 30 — Камилли, почему ты не связался со мной? — кричал на перроне разъяренный Урджин. — Эста попросила этого не делать. — И ты послушал? — Честно говоря, я поверил в то, что она рассказала. — Я бы мог ударить тебя за это. — Это твое право, но поверь, мне есть за что сломать челюсть и тебе. — Есть, наверное... Урджин знал, что брат прав, и не стал с ним ругаться только потому, что чувствовал присутствие Эсты где-то рядом. Холодное, зябкое, но присутствие. Урджин прилетел в дом Ромери на Ксилус без приглашения, и даже приземлился, не дождавшись на то разрешения. Он надеялся, что координаты, про которые Камилли упоминал перед тем, как они расстались, верны, и он найдет на этой планете не только свою жену, но еще и кузена с Назефри. Как только Урджин ступил на перрон, первой к нему подлетела именно сестра Эсты. Она не ругала его, не кляла на чем свет стоит, она крепко обняла его и сказала: "Я очень тебя ждала..." Ромери долго смотрел на мужа одной из своих любимиц. Он видел его впервые, но мог поклясться, что в молодом человеке скрыт очень большой талант. Учитель без труда определил по состоянию его поля, что Урджин устал, измотан и сильно нервничает. Его энергия выплескивалась наружу из окружающей оболочки, будто искала что-то или кого-то. Словно щупальца, она зондировала пространство вокруг и быстро возвращалась к своему источнику. — Здравствуйте, меня зовут Урджин, — доннариец подошел к учителю и протянул ему руку. — Ромери, но можете называть меня "учитель". — Учитель, — повторил Урджин и склонил свою голову в знак уважения. Он не ожидал, что этот человек будет выглядеть именно так. Ромери был высоким, подтянутым, темнокожим мужчиной на вид лет тридцати пяти. Его голова была гладко выбрита, а темные, почти черные глаза, пронизывали своим взглядом насквозь. Он был одет в тунику светло-желтого цвета, расшитую красными шелковыми нитками и достающую ему до пят. И он был настроен доброжелательно, это Урджин почувствовал, как нечто само собой разумеющееся. — Познакомьтесь, пожалуйста. Это моя мать, Нигия, и моя сестра Сафелия. — Очень приятно, — Ромери подошел к каждой из женщин и поклонился. Затем обернулся к Урджину и сказал: — Она в своей комнате, сынок. Я покажу, где это, а Назефри тем временем поможет молодым дамам расположиться и приготовит что-нибудь поесть. — Назефри? Приготовит? — Я тоже был удивлен, — прокомментировал ситуацию Камилли. — Пойдем, пойдем, мой мальчик. Не хочу тратить твое драгоценное время. Урджин не обратил никакого внимания на его "отцовский" тон и слова "мальчик" и "сынок". Он, по какой-то причине, изначально стал воспринимать этого человека, как почтенного господина, учителя или наставника. Урджин был наслышан о нем от Эсты, но никак не ожидал, что в его кампании он будет чувствовать себя именно учеником. Ромери повел Урджина вглубь, по коридорам. — Я пытался ее расшевелить, заставить работать, выкладываться на тренировках, но она словно утратила себя. Совершенно не думает о том, что делает. Я даже запретил ей приближаться к пульсарам. И знаешь, что? Я ни разу не видел ее слез. Душа-то у нее плачет, а вот слез нет. Я бы не повел тебя к ней, если бы не был уверен в том, что ты останешься. — А сейчас Вы в этом уверены? — Она рассказала о заседании и о том, как ты спас ее Родину. Она все никак не могла поверить, что ты все-таки сделал это. Честно. Я знал, что если ты прилетишь за ней, все будет хорошо. Я рад, что ты здесь. — А Назефри? Почему она так доброжелательно настроена? — Она сразу сказала Эсте, что все это — игры Фуиджи. Она ни на секунду не поверила в то, что ты мог бросить ее сестру. — А Камилли? — Он по большей части не вмешивался. Сказал только, что если ты сам не прилетишь сюда, он притащит тебя за шиворот и выбьет из тебя все мозги. — Это в духе Камилли... Она ненавидит меня? Ромери искренне улыбнулся его вопросу. — Это тебе выяснять, не мне. — А где Зафир? — Зафир? Его здесь не было. А ты его видел? — Да, на Олмании он был рядом с ней. — Интересно... Эста и словом не обмолвилась о том, что видела кузена. — Он влюблен в нее. — Кто? Зафир? Нет-нет, ты что-то путаешь. Он не может быть влюблен в Эсту. — Это почему же? — Потому, что он любит другую женщину. — Вы ее знаете? — Да, знаю. — Но вел он себя, тем не менее, странно. Мы чуть было не подрались. — Он защищал Эсту. Он ее брат — это его долг. Он просто не понял того, что вижу я. — И что же Вы видите? — Даже, если бы ты очень захотел жить без нее, все равно бы не смог. Это большее, чем ты сам. И ни ты, ни она не можете этим управлять. — Вы знаете что-то, чего не знаю я? — Я чувствую это. Большего сказать не могу. Учитель остановился возле небольшой двери и достал электронный ключ. — Я никогда не говорил ей, что у меня он есть. Теперь, я думаю, его можно отдать тебе. — Спасибо. — Иди сынок. Ромери развернулся и пошел прочь. Дверь перед Урджином распахнулась. Полумрак, маленькая комнатка, небольшая разостланная кровать и она, стоящая перед зашторенным окном спиной к нему. Урджин остановился в дверях. — Могу я войти? — Ты ведь уже воспользовался ключом, почему же сейчас спрашиваешь? — Посмотри на меня. Она не ответила и не повернулась. Дверь за Урджином закрылась, и они оба погрузились в полумрак. — Когда ты обо всем узнала? Или ты изначально была в курсе? — Нет, не была. — Когда же? — Это пришло ко мне в тот же день, когда я почувствовала, наконец, потоки энергий. Я не призналась тебе, что не просто их ощутила, я их увидела. И потом я их видела, но только в те моменты, когда мне было особенно хорошо рядом с тобой. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Когда мы занимались любовью? — Да. И эти потоки были голубым и зеленым. Они сливались в пространстве, окрашивая все в красивый бирюзовый цвет, пронизывая нас с тобой. Зеленый — это мой поток. У всех навернийцев потоки зеленые. Тогда же я все и поняла. — Почему мне не сказала? — Ты бы отвернулся от меня. — Ты не могла этого знать наверняка. — Неужели? И тебе было бы все равно, что твоя жена не наследница, а полукровка? Что какая-то безродная стала причиной всех твоих несчастий? Расстроила твой брак с Клермонт? Поставила тебя в зависимость от обязательств? — Возможно, я бы вспылил. Но не больше. Я бы не выгнал тебя, не отрекся, и тем более, не бросил бы. Неужели ты этого тогда не поняла? — Тогда мы едва ли знали друг друга. Ты лучше, чем я, должен знать, что хороший секс не способен спасти отношения, построенные на лжи. — Но это было нечто большее, чем хороший секс. Не так ли? — В любом случае, тогда я все для себя решила: если бы Науб подтвердил мои предположения, мы бы с тобой никогда больше не увиделись. Я дала себе слово, но все же нарушила его. Науб рассказал, как меня усыновили, что я родилась со Стефаном в один день, и как Совет Всевидящих остановил войну между Навернией и Олманией за одно простое обещание: я должна была вырасти наследницей. Небольшая плата за жизни миллионов. Мои родители приняли счет и оплатили его. Так я стала той, кто я есть. Дядя и Назефри, которой я все рассказала, убедили меня подождать. Они говорили о том, что это все — игры Совета, и у каждого поступка есть свои причины, а в моем случае — причины должны быть очень вескими. Я хотела во всем разобраться. Узнать, зачем нужно было женить доннарийского Наследника на безродной полукровке. — Не в этом была основная причина. — А в чем, по-твоему? — Ты влюбилась в меня. Ты хотела, чтобы я остался с тобой не по принуждению, а по собственному желанию. Ты хотела, чтобы я принял тебя такой, какая ты есть. Науб наверняка тебе сказал, что если я полюблю тебя, происхождение твое будет волновать меня меньше всего на Свете. Потому ты вернулась и ничего не сказала. Я чувствовал, что с тобой что-то происходит, но ты замкнулась в себе и не впустила меня. Ты и не беременела поэтому. Боялась, что этим только сделаешь хуже, углубишься еще больше в обман. И поэтому ты рисковала жизнью ради тех полукровок. Ты всегда все делала для этих детей, но потом чувство вины совсем ослепило тебя. Ведь ты была одной из них. — Ты прав. Я продолжала тянуть время, и, в конце концов, поняла, что погрязла в этом, как в трясине. Когда ты улетел вместе с Камилли, я приняла решение, наконец, оставить тебя в покое. Я собиралась покинуть Доннару на следующий же день, подписав все бракоразводные документы. — Но почему? Почему, я не понимаю? — Все просто — ты не любил меня. Тянуть дальше было незачем. — Если я не сказал тебе об этом, это еще не значит, что не испытывал этого! — сорвался на крик Урджин. — Но ты не сказал мне! — А ты не чувствовала? Не понимала? Не видела? — Ты разбил мне сердце! — прокричала она. — Ты ее любил, боготворил, а я? Ты никогда не смотрел на меня, как на нечто самое важное в твоей жизни. Ты не расцветал на глазах окружающих, когда я заходила в комнату. — Ты тоже не расцветала! — начал кричать он в ответ. — Ты никогда не говорила мне о любви! Вообще о каких-либо чувствах ко мне. Ты сама призналась, что ненавидела меня, что хотела только одного — отомстить. И после этого я должен был преподнести тебе себя как дар? — Я не знаю, Урджин. Теперь все это не важно. Если ты не поверил отцу и прилетел сюда, чтобы убедиться в правдивости его слов о моем происхождении, то я уже развеяла все твои сомнения. Больше мы не связаны ничем. Ты, наконец-то, свободен. — Почему ты убежала от меня на Олмании? — Зафир сказал, что тебя переполняет гнев. Он ведь обладает даром лицезрения: видит потоки чужой энергии. И тогда, в зале, я смотрела на тебя и понимала, что ты ненавидишь меня. Я чувствовала твой холод, и только от одного этого мне становилось невыносимо больно. Ты бы разорвал меня, повстречайся я на твоем пути. Уничтожил бы. — И ты сбежала. — А что мне оставалось? — Почему возле тебя стоял Зафир? Что он вообще там делал? — Он гостил на Олмании, когда я прилетела. Я рассказала и ему, и дяде со Стефаном, что произошло. Дядя запретил мне идти на Совет. Однако, я как всегда поступила по-своему. Зафир лишь поддержал меня в трудную минуту. — Тебя с ним связывали какие-нибудь отношения? — С кем? С Зафиром? Ты в своем уме? Он мой брат! — Я видел запись твоего допроса. Эсту передернуло. — Отец показал тебе и это? — ее голос оборвался. — Нет, мне это показала мать. Она наблюдала за вами из соседней комнаты и записала все на камеру. — Что ж. Не думай, что твой отец или Клермонт сломали меня. Я все решила еще до допроса. — То есть, сломал тебя я? — Надломил, Урджин. Сломаюсь я, когда умру. — И что теперь? — Ничего, — Эста неопределенно пожала плечами. — Я свободна, ты тоже. — Ошибаешься. Ты все еще замужем. Эста резко обернулась в этот момент, не поверив своим ушам. — Боже мой, — прошептал Урджин. Ее лицо было похоже на восковую маску с застывшими губами. Ее глаза, красные и отечные, все еще слезились. Все черты лица заострились, будто она похудела на много килограммов. И Урджин вдруг понял, что на самом деле ему все равно, обманывала она его или нет, какие цели преследовала и чего добилась. Он прилетел сюда, отказавшись от своего прошлого только по одной причине: он хотел быть рядом с этой женщиной. — Ты же подписал документы! — Нет. Их подписала ты, а не я. — Но... — Они обманули тебя. Ты даже не прочла, что подписываешь. Все это время я думал, что ты ненавидишь меня. Что использовала, что спала со мной, только ради того, чтобы выполнить долг перед своей планетой. Я верил в то, что ты никогда не любила меня и насмехалась надо мной, каждый раз ложась в постель подле меня. Я думал, что ты любишь Зафира и ненавидел тебя за это. Ты выжгла все, что было у меня внутри! Раздавила, растоптала и выбросила за ненадобностью! Черт бы тебя побрал, Эста!!! Она снова отвернулась от него. Плечи ее поникли, и она стала похожа на тень, едва различимую в сумраке комнаты. — Я уже в аду, чего ты еще от меня хочешь? — Я хочу, чтобы ты сказала, что любишь меня. Только меня и никого больше. — Я любила тебя, Урджин, тебя и никого больше, — едва слышно повторила она. — Я бросил все, Эста. Я отрекся и прилетел сюда. Когда, наконец, ты увидишь то, что для всех остальных стало давно очевидным? Он медленно подошел к ней и обнял за плечи, зарывшись лицом в ее темные волосы и с жадностью глотая такой родной аромат ее тела. Эста закрыла глаза. — Знаешь, я всегда любил наблюдать за тобой по утрам, когда просыпался. Нет ничего лучше, чем видеть твое заспанное личико, когда открываешь глаза. Еще мне очень нравилось, когда ты сердилась. Твой носик морщился, а подбородок взлетал вверх, словно его кто-то специально тянул туда. Но больше всего я любил смотреть на тебя, когда мы занимались любовью. Мы всегда с тобой занимались любовью, с самого первого раза. Выражения твоего лица, когда ты испытывала наслаждение, мне трудно сейчас описать. Но я знаю одно: я хочу быть единственным мужчиной, с которым ты можешь это испытать. Я никогда не ходил к Клермонт. Я никогда не спал со служанками. Я бы ни на что на свете не променял твою девственность. Я твой первый мужчина, и, не желаю, чтобы кто-то еще заменил меня в твоей жизни. Я люблю тебя, Эста. Больше, чем саму жизнь, наверное, потому что без тебя моя жизнь тоже похожа на ад. Эста встретилась взглядом с глазами цвета пасмурного осеннего неба. Столько дней она ждала этого признания, надеялась, и только тогда, когда потеряла все, он сам пришел за ней. — Я полукровка, Урджин. Я женщина, на которой тебя обязали жениться. Я та, которую ты не захотел семь лет назад. Та, которой ты не делал предложения и не становился на одно колено, чтобы подарить кольцо. Женщина, которая ненавидела тебя все эти годы и ждала, когда сможет отомстить. Я та, что обманула тебя и втянула в дела, к которым ты не должен был иметь никакого отношения. Та, из-за которой ты несколько раз чуть не лишился жизни. Та, которую ты не раз спас и которую выхаживал своими руками. Та, которую ты защитил на Совете, хотя мог промолчать. Это я, Урджин. Эта женщина я. И я люблю тебя. Боже мой, как же сильно я тебя люблю! Слезы покатились из глаз Эсты, словно ручейки. Но это не было выражением боли. Она плакала, потому что в первый раз в жизни получила именно то, чего больше всего хотела. Его. Он повернул ее к себе лицом и заскользил губами по соленой и влажной коже. По виску, на котором билась жилка, по щеке, на которой застыли слезы, по коже за ушком, спрятанной под ее волосами. — Я люблю тебя, — прошептал он, и теплые губы прикоснулись к губам. Одно маленькое движение по иссушенной поверхности ее рта, и она раскрылась перед ним, словно цветок. Язык проник внутрь и коснулся ее языка, сплетаясь с ним в танце, который они давно выучили наизусть. Его ладони прокрались под полы ее темного плаща и тут же забрались под майку, которая была на ней надета. Теплые пальцы пробежались по спине и, обогнув живот, поднялись к груди. Он сжал оба холмика в своих руках и поманил пальцами напрягшиеся вершинки. Молния дорожного костюма, в котором он был, поддалась натиску ее рук, обнажая развитые мышцы его груди и живота. Он помог ей освободить его руки от этой оболочки, и рванул застежку ее плаща, отбросив "национальный" наряд в сторону. Вслед за ним полетела и ее майка. Шорты пока не мешали ему, но и от них он намеревался избавиться в ближайшее время. Она сильно полудела. Ее ребра вздымались под тонкой кожей при каждом вдохе. Он пробежался по ним пальцами и накрыл ее грудь. Затем подхватил ее на руки и буквально бросил на кровать. Он стянул с себя остатки одежды и сел у ее ног на колени. Когда она перестала его стесняться? Странно, он и сам не уловил этот момент. Он поднял одну из ее ног и заскользил языком по поверхности, останавливаясь, только для того, чтобы поцеловать нежную кожу. Он поднялся по ее бедру вверх и наткнулся на ее шорты. Проскочив эту преграду, он прикоснулся губами к ее животу. Медленно повел свой язык вверх, к ее груди, и обвел кружок вокруг соска. Эста застонала, впиваясь руками в его плечи и сжимая их до боли в пальцах. Он ласкал ее кожу языком, словно застывшую на палочке карамель. Он вобрал ее грудь в свои ладони и проследил губами за каждым из своих пальцев. Он легонько сжал ее сосок между зубами и потянул на себя, а затем накрыл своими губами, обводя языком напряженный бутон. Он сотворил то же самое и со второй ее грудью, жадно вкушая ее и обласкивая своим дыханием. Затем снова спустился к ее животу и, проскользив до кромки пояса ее шорт, расстегнул заветную застежку. Он забрался кончиком своего языка под ткань ее трусиков и, закусив ее зубами, рванул вниз вместе с шортами. Одной попытки оказалось не достаточно, и он с особым усердием повторил все с начала еще несколько раз. Едва ее шорты спустились к бедрам, он помог им покинуть хозяйку своими руками. Он слегка развел ее ноги и коснулся губами маленькой складочки у их основания. Дурман опьянил его, и он прижался губами к его источнику. Эста застонала и выгнула спину, раскинув руки по сторонам. Она знала, что он будет делать. Знала и хотела, чтобы он сделал это сейчас. Шероховатость его языка коснулась маленькой вершины, окруженной нежной плотью. И ритмичная игра, в которой принимали участие его губы, язык, пальцы и даже зубы, началась. Эста кричала, метясь по кровати и пытаясь оторваться от нее всем своим телом. Но он удерживал ее бедра неподвижными и продолжал свою пытку. И она сдалась, забившись в его руках спазмами всех своих мышц, которые он ощутил, словно вибрацию. Он поднялся к ее лицу и смешал ее сладость со вкусом ее рта. Он приподнял ее бедра, готовый заполнить ее в ту же минуту, но она ловко опрокинула его на спину и села перед ним на колени. Она вернула ему поцелуй и заскользила в ответ своим языком вдоль его шеи, прикасаясь губами к ямочке, где билась жилка, и дальше, вниз по теплой и немного жесткой коже к его соскам. Она сжала их в своих зубах, как это делал он, и тут же обволокла своим языком. Затем заскользила вниз по рельефу мышц его живота, пока не настигла кромки его мужского треугольника. Урджин дернулся под ней, когда она обхватила его плоть своей рукой и потянула это объятье вниз. Затем облизала губы и накрыла его этим покрывалом, маня своим языком. Урджин протяжно застонал и впился руками в матрац. Первый раз она делала это для него. И ему показалось, что он вообще испытывает подобное в первый раз. Потакая непринужденным движениям его тела, она продолжала мучить его. Ее губы, язык заманивали, заставляя погружаться туда, где он еще никогда не был, и, вызывая острое желание войти в нее, но только не так. Он хотел затопить ее, немедленно, всю, до конца, до самой глубины ее сущности. Он присел перед ней и, подняв в воздух, снова подмял под себя. Затем накрыл ее губы, и раздвинув любимые бедра руками, медленно погрузился в ее тело. Он бы мог придумать любой другой способ, любое положение, которым смог бы утолить этот обоюдный голод. Но сейчас он хотел ее именно так: лежащую под ним на спине и обхватывающую его своими ногами. Эста выгнулась, зацепившись за его плечи, и первой начала двигаться. Она оплела его руками, словно они были одним существом, и отдалась его воле, потеряв собственный рассудок. Он двигался в ней, не в силах замедлить ритм или сменить положение. Он утопал в ее влаге и податливости, в ее мягкости и нежности, неизбежно приближаясь к самой сути того, что делал. Он больше не мог ее целовать. Он задыхался, прижимая ее к себе, и едва успевая шептать на выдохе: — Я люблю тебя...Я люблю тебя...Моя... Такие простые слова, выражающие всю его потребность быть рядом с ней, его зависимость от нее, сейчас вырывались из него фонтаном отдельных фраз. Как будто он хотел сказать их столько же раз, сколько мысленно все это время произносил до этого. И когда ее забили судороги экстаза, и она прокричала: "О, Господи, Урджин!" — он поднял ее на руки и сев на кровати погрузился в последний раз, изливаясь в собственном экстазе в самую ее суть. Она не могла пошевелиться. Он не отпускал ее, продолжая сжимать в своих руках и шепча ей на ухо о том, что она значит для него. Наконец, его хват ослаб, и она смогла вдохнуть живительный кислород полной грудью. — Когда у тебя была последняя менструация? — спросил он, едва придя в себя. — Только закончилась, — промямлила она, крепче прижимая его за плечи к себе. — Значит, тогда, на озере, у нас ничего не получилось? — А ты хотел? — Да, наверное, даже больше, чем когда-либо в другой раз. Таблеток ведь у тебя не было, и я искренне надеялся, что мои труды принесут свои плоды. — Не принесли... — Я хочу ребенка, Эста. Правда, хочу. — И ты готов к этому? — Да. Готов. Я хочу его от тебя, если ты, конечно, согласишься его зачать от изгнанного доннарийца. Эста рассмеялась. — Неужели ты и в правду веришь, что отец так просто отречется от тебя? Что ты натворил? — Я ударил его. Эста оборвала смех и с неверием посмотрела на него. — Да, жена, я его ударил, и готов был убить, если честно. — Но он Император, Урджин! Твой отец! Ты не должен был... — Должен. В тот момент он был для меня просто человеком, который осмелился поднять на тебя руку. — Ты сделал это из-за меня? — Да, но не только. За тебя, за мать, за Сафелию, за Камилли, в конце концов, и за себя, конечно. Кстати, мама и Сафелия прилетели со мной. — Не может быть... — Может. — Не думаю, что терпения твоего отца хватит надолго. — Я не вернусь, даже если он попросит. — Вернешься, Урджин, потому что это — твой долг. — Я никому ничего не должен. — Нет, это долг перед самим собой. — Ты хочешь, чтобы я вернулся? — Нет, не хочу. Честно. Но все же, я понимаю, что рожденный наследником, никогда не сможет просто так отказаться от своей судьбы. — Если мне придется вернуться, ты полетишь вместе со мной. Она вздохнула. — Эста? — Полечу, но ничего хорошего из этого не выйдет. — Я люблю тебя. Буду любить, даже если ты начнешь шпионить и разглашать информацию своему брату и дяде. Эста засмеялась. — Какой бред, Урджин! Я твоя жена, и в первую очередь меня волнуют твои интересы. — Но Олмания — твой дом родной. — Все относительно. Для Назефри Олмания тоже была родным домом, пока от нее не отреклись. А я даже не знаю, где мой настоящий дом. Подозреваю, что там же, где и дом Назефри теперь. — И где же? — Где живут наши мужья. — Я тебя люблю, жена. — И я Вас, Ваша Светлость. — Сейчас договоришься... — Я приму от Вас любое наказание. — Его Светлость опять желает свою жену. — Ее Светлость такое наказание вполне устроит... На рассвете их разбудил настойчивый стук в дверь. — Эста, — это был голос Ромери, — после завтрака у тебя с мужем тренировка в ангаре. Не проспите! — Да, учитель! — Какая тренировка? — Понятия не имею. Обычно мы упражняемся с мечами после обеда, и в напарниках у меня младшие ученики либо Назефри, если она не занята с Камилли... — И часто он ее "занимает"? — Он ее муж, и это мы обсуждать не будем. — Как не будем? — Так! Это не прилично! — Ладно, я тогда сам с братом язык почешу. — Ты это серьезно? — Конечно! Они оба засмеялись, и все вокруг в тот момент впервые было простым и правильным для них обоих.