Абсолютно добровольная для участников, конечно, но всё же глупый перевод людей. Вон, облом в дурацком шлеме, мурмиллон, мышцой играет. Лучше б копал чего или пилил, разумно рассуждал я. Тем временам качок в рыбьем шлеме встретился с качком в шлеме с грифоном, фракийцем. И учинили они бой, на который я посмотрел-посмотрел, да и забил. Неинтересно.
А стал я вслушиваться и эфирно вчувствоваться. И наблюдал довольно любопытные завихрения эфира, причём над всем Колизеем, насколько я могу судить. Пищащие и подпрыгивающие римляне, причём не только одарённые, создавали довольно неприятный, но закономерный и даже описанный эффект: эффект толпы. Наука Мира Олега полагала данный эффект свойством человеков вообще (что, возможно, хоть и маловероятно, в том Мире так и было), однако эфирная наука мира Полисов чётко и однозначно знала: сей эффект есть эфирный резонанс, изначально создаваемый разумными (условно), а в последствии и оказывающий на них отупляюще-объединяющее воздействие.
Хотя, ежели полагать эфирный орган именно органом, в некоторой степени обладающим когнитивными функциями (что почти гарантировано, в силу масштабирования воздействий), то обратная связь и её влияние на поведение человеков логичны.
Более того, факт “обратной связи” не есть мои фантазии. Эмоции, да даже мысли человека в эфире отражение несли. Кратковременное, смываемое “потоками”, но вполне отслеживаемое редчайшими терапефтами, чтецами разума. Подобные подвизались в медицине и, что логично, следственных мероприятиях, но были как редки, так и служили недолго, уходя по здоровью. Интерпретация эфирных эманаций мыслей разумных натурно “спекала мозг” самим чтецам.
И, сии “чтецы” достаточной квалификации, могли сформировать запомненное состояние эфира как рядом, так и непосредственно в человеке. Вызвав эмоции, да даже мысли, хотя, безусловно, грубо и внимательным человеком замечаемо.
На одарённых же таковое “интеллектуально-эфирное управление” работало крайне хреново, а уж если одарённый в сознании, так и вообще не работало. В общем, такое, не самое полезное направление, так что телепаты были, в основном, лекарями разума, где этот, пусть и ограниченный, функционал был востребован и полезен.
А вообще, эфир… — начал было думать я, но меня прервало сначала завывание толпы, породившей заметное волнение в эфире, а после злонравный хмык Добродума. Распахнув очи, увидел я, что сей тип от книжонки своей оторвался, да и взирает ехидно на меня.
— Сомлели, Ормонд Володимирович? — фальшиво-заботливо осведомился он.
— От чего, Добродум Аполлонович? — недоуменно осведомился я, взглянул на арену, узрел качественно, с потоками кровищи, разделанного фракийца, — Да нет, — отмахнулся я, — на этот бред я даже не смотрю. Оглядывал окрестности эфирным зрением, практиковался, — пояснил я свои закрытые очи.
— Дело доброе, — не стал гадствовать Леший.
— А не знаете ли вы, с чего римляне столь пристрастны к столь атавистичным моментам как гладиаторские бои? Ну, в смысле, сами бы выходили, если потребно “агрессивную суть” потешить, не до смерти там, — уточнил я.
— Память, история, традиции. Рим существует более чем наполовину с мыта от италийских Полисов. Это и накладывает определённые атавистические черты, никуда не денешься, — философски пожал Добродум.
— Сие я знаю, — отмахнулся от “по-учебнику” ответа Лешего. — Но у Рима масса достоинств и иных направлений, более чем памятных.
— Например? — отложил книжонку Добродум и, потянувшись, присел.
— Да то же право, — логично ответил я.
— Ну, тут с вами не поспоришь, — ответствовал Леший. — Так что есть два момента. Первый из которых: Рим, безусловно, ежели не родоначальник права вообще, то влияние на него оказал немалое, более половины законов полисов, а главное, основа их — римская. Вот только как вы это осуществите? Как вы введёте право в этакий “лик Полиса”, всем заметный и очевидный?
— Например, аудиториумы юристов, — ответствовал я. — Встречающихся и… а ведь да, — прервал сам себя я.
— Да, вижу, поняли. Положим, соберется масса крючкотворов в аудиториуме. А решать-то им что? Законы Полисов не сказать, чтобы совершенны, но отточены годами применения, всеми принимаемы. Новинки, цивилизацией несомые, в них, сообразно традициям, отражаются. Так и выходит, что сему сборищу крючкотворов и делать-то нечего будет, только друг дружку колотить, да из пустого в порожнее переливать.
— Ну не всё настолько просто, — в пику злокозненному Лешему ответствовал я.
— Не настолько, да, многие законы и принципы, возможно, стоило бы пересмотреть. Вот только, Ормонд Володимирович, в Риме-то какого лешего? На такое даже Полисы италийские не все пойдут, чтоб законы им извне навязываемы были, в пику надуманному решение примут.
— И выходит, что с тем же правом, консилиум какой сотворить можно, вот только на ”всепризнанное наследие” он не потянет. Тут и вправду только и остаётся, гладиаторы да пиры, — поразмыслив, выдал я.
— Именно так, люди — не самые разумные существа, на внешнее и яркое зело падкие, — подытожил Леший.
И уткнулся в книженцию свою. Я же продолжил практики эфирные, так как мясорубкой на арене заинтересован не был. Служитель принес ужин, причём в грецком стиле — пресный хлеб, козий сыр, козлятина, зелень, ну и вино с водой. Как сие интерпретировать, я не знал, но увидев, как с аппетитом угощение пожирает Леший, понял, что вкусы Добродума здесь знали, а подбор провизии — дань уважения.
Так и досидели до сумерек, а на выходе из Колизея встретил нас тип, годами преклонный, со свитой обильной. Раскланявшись с Добродумом, сей тип пригласил его с утра на “трапезу”.
В мобиле, довольный, как поглумившийся над десятком невиновных, Леший озвучил:
— Удачно сложилось, Ормонд Володимирович, подчас до седмицы ожидать приходится. Впрочем, — задумчиво отметил он в никуда, — тема не праздная. В нумере побеседуем, — завершил он свой монолог, уткнувшись в книжонку.
Сопровождающий нас толстячок также присутствовал, но плотностью перегара напоминал уже не “освежитель воздуха”. Плотность паров была такова, что при сноровке данного типа можно было использовать как микроклиматический агрегат.
Однако ж, не шатался, не кемарил, а сидел всё так же, с видом Императора ближайшей помойки. На брошенное Добродумом, что в сопровождающем мы более не нуждаемся, важно кивнул, да и скрылся во тьме с мобилем.
А в номере, предварительно совершив некое, мне незнакомое эфирное надругательство над невинной округой, Леший поманил меня перстом и вполголоса выдал:
— Пир займёт сутки. Возможно — двое,— озвучил он. — Мои дела я решу сам, а вот вашими будут несколько встреч, — несколько ошарашил меня он.
— То есть, я с вами не еду, — не сказать, чтобы с обидой, констатировал я.
Как-то меня “кухня высшего римского света”, блевальные порошки и прочая аутентичная атрибутика не впечатляла. Так что, а ну оно его к лешему, ехидно подумал я, но был обломан.
— Отчего же, едете. Конвивиум (римский званый обед) посетите, увертюру, обед, а вот после покинете нас. Потребность у вас случится, — хмыкнул он.
— Ну, случится и случится, — не стал терниться я. — А далее?
— А далее направитесь вы, поймав самокат наёмный, благо, пир будет в усадьбе городской, да и поедете в лупанарий Сикста Птолемея, — выдал этот тип.
— Поеду, вот только за чей счёт этот кутёж? — уточнил я с некоторым сомнением, а не глумится ли надо мной Добродум.
— Сказал бы, за ваш, да соврал бы, — оскалился злонравный Добродум. — Итак, в лупанарии, а место он известное, в лубке гостевом, — тыкнул он в этакий туристический атлас, пребывающей на столе, — на первом месте значится. Так вот, в лупанарии поведаете, что вам потребно Мани Сигийского. Ну а там помогут вам личину сменить, лупанарий покинуть. Объедете сии адреса, — протянул он мне бумажку, — назовётесь посланцем от лешего, — хмыкнул он. — Да привезёте мне, то что передать хозяева сих домов желают. Времени у вас будет вся ночь, слежки я за вами не предполагаю, но даже в том случае вы ночь иметь будете. Поутру, либо по окончании дел, вернетесь в гостиный дом, меня дожидаясь да вашу службу исполняя, — напомнил он о моей секретарской сути.
— Имеются вопросы, — озвучил я ровно.
— Скорее годно сие, чем наоборот, — блисканул банальностью Добродум. — Задавайте, — милостиво дозволил он.
— Первое, покинуть пир: уместно ли сие, каковы причины… — начал было я, но был перебит.
— Уместно, и причина у вас будет весомая — представления, — отрезал Леший. — А гостеприимство Августа Туллия не распространяется столь широко, чтобы думать о нуждах слуг, — ехидно заключил он.
— Хорошо, далее, до лупанария, я, положим, доберусь. А кто эта Маня? Муж, женщина, да и насколько доверять ей можно? — продолжил уточнять я.
— М-м-м… — задумался и натурально впал в ступор Добродум, впрочем, ненадолго, махнул дланью и выдал: — А не всё ли вам равно, Ормонд Володимирович? Леший эту Мани знает. И не скальтесь, — предупредил он моё злоехидное выражения лица, — я тоже не знаю, — ехидно закончил он. — Доверять никому не стоит, особливо в Полисе чужом. Но личину сменить, да гардероб поменять, как и лупанарий бесследно покинуть, вам помогут. Меж тем, для соглядатаев, буде они случатся, вы клиентом будете на всю ночь, и отсутствия вашего не установят. Ну а доверие — слишком ценная вещь, дабы возлагать его на продающегося. Так что аккуратны будьте. Опасности вроде и никакой, но неприятности могут быть. Так что держите ушки на макушке, Ормонд Володимирович.
— Запись сию, ознакомившись, скушать? — состроумствовал я, но взглянув на рыло змеиное начальника, понял, что дал маху.
— Скушайте, непременно скушайте, — змейски оскалился леший злонравный.
— Вот ещё, сожгу и пепел развею, — буркнул я, — Доброй ночи, Добродум Аполлонович.
— Обождите. Саквояж сейфовый сдайте, — затребовал он, дав понять, что вся эта чехарда “неспроста”. — А вот свой завтра захватите, — уверил он меня в мыслях окончательно.
И гордо ретировался, путеводитель прихватив. Интриги шпиёнские, чтоб его. Хотя, если подумать, посольств, за крайне редкими и оправданным некими местными причинами, Полисы не имели. Соответственно, получение сведений у соглядатаев — дело не самое простое, а самим им отправлять прознанное опасно. Так что, видно, дело это такое, распространённое, не удивлюсь, ежели “шпиёнские игры” уже правилами и традициями обросли. Но мне расслабляться не след, заключил я, проверил панцирь, эфирострел, с сожалением понял, что брать с собой перун на конвивум — дело излишне экстравагантное. И наставники не слишком о таковых моментах распространялись, хотя бес знает, возможно, сами не в курсе. Не маловероятный вариант, скажем так.
Ознакомившись с проспектом, содержавшим не слишком подробную карту Рима, я убедился, что лупанарий, в коий меня послали, расположен удобно, так что искомые адреса посетить я смогу даже пешком двигаясь, согласно названий улиц. Впрочем, тут ещё вопрос, во что меня Манька-лупанарщица обрядит, так что посмотрим. Но в саквояж набьём вещи полезные и пригодиться могущие.
Подготовившись, собравшись и спалив записулину, я отошёл ко сну. А с утра, после некоторого размышления, поместил панцирь скрытный и цербик в саквояж. От греха.
Завтрака толкового не было, всё в эллинском стиле, злонравным добродумам в угоду. Впрочем, учитывая суточный, чтоб его, званный обед, нажираться от пуза было довольно глупо.
Ну а после приёма пищи, мы покинули гостиный двор, уместившись в поджидающий нас мобиль. Меня, признаться, несколько смущало, что к особняку, как выяснилось, расположенному на границе Акрополя, мы подъехали ещё до девяти пополуночи.
Впрочем, припомнил я песенку одного безусловно мудрого бера, мы мудры. Да и пускай леший сам думает, а я буду думать, когда надо.
Встретивший нас чуть ли не на пороге (точнее, учитывая особняк, за порогом, в саду) вчерашний дядька, при свете прибавивший на вид в годах (лет на полсотни смотрелся он в утреннем свете), с Лешим пообнимася, почеломкался, мужеложец клятый, да и завёл беседу, явно для ушей даже слуг не предназначенную (я же, пусть и “слуга”, но статусный и изгнанию не подлежащий).
— Решили вы сами разобраться, ни к чьей помощи не прибегая? — вопросил Август.
— Разобраться — да. А далее посмотрим, но оружного продвижения, до поры и ясности, мы не потерпим, — ответствовал Леший.
— Печально, но ожидаемо, — скорчил печальную, но ожидавшую морду римлянин. — Надеюсь патроны ваши не забывают, что подпись Проконсула Рима и перфектов Полисов на документе стоит, сенатами заверенная и подтверждённая.
— Потому я и тут, — кивнул Добродум. — А детали и подробности… — развёл он лапами.
— Да, решим, для чего и собрались, — кивнул хозяин дома. — Прошу, гости, проследуйте за мной в домус, для подготовки к конвивуму, — сделал он широкий жест и потопал к особняку.
Ну и мы за ним проследовали. На входе же с хозяином мы расстались. Он ускакал по своим римским делам, нас же эпитроп, или иной какой управляющий слуга, повлёк в балинею, сиречь санитарно-гимнастические помещения. Где я порадовался мудрости своей — первым делом нас завели в палестру, предложив снаряды для телесного утруждения. Ну, с другой стороны, жруны римляне знатные, так что к подготовке к пиру толк знают, рассудил я, разоблачившись и предавшись телесным упражнениям.
Да и я мудёр, вот выглядел бы как дурак, из панциря вылезая и цербик ныкая. О месте, в кое его бы прятать пришлось, не имей желания я с ним расстаться, я даже не думал, в силу добронравности, кротости и прочих своих достоинств.
Постучав по груше кулачной (лик начальствующий вместо её представляя), да побегав трусцой, после чего, нас пара служителей повлекли в терму. На удивление, без омовения, ну да пусть их, рассудил я, попарившись как следует. После чего последовал бассейн и… я спервоначала думал, массажистки. Однако, девки, развёдшие нас с Лешим за занавеси разные, не были ни массажистками, ни тем, о чём я подумал. Вообще, я несколько от их деяний растерялся.
