После повеления Штюрмер как-то сразу воспрял духом и буквально за пятнадцать минут набросал список возможных противодействий нам со стороны Думы и прочих. На ходу комментируя варианты наших ответных поступков. Шаховской и Трепов постепенно вовлеклись в импровизированную штабную игру, а после моего предложения рисовать "игральные карты" и "ходить, как в подкидного-дурака" дело получило хоть какую-то фиксацию на бумаге.
Свербило вмешаться ещё раз и предложить им рассматривать не только ответные шаги, но и работать на перспективу и опережение, но решил, что для первого захода достаточно. Тем более что в соседней комнате дожидались Климович, Спиридович, Мартынов, Глобачёв, Келлер и... Крымов! С ними, как людьми более привычными к планированию операций, можно было не церемониться и давать задачи "играть на опережение". Хотя, конечно, уровень и особенно масштаб современной работы политической полиции оставляли желать много лучшего. Тем более — при участии армейцев, причём далеко не самых "продвинутых" в штабной работе. Но — армейцы были тоже нужны, особенно Крымов.
И началась "челночная дипломатия"! Я переходил из комнаты в комнату и делал "вбросы". Привычно переоформлял вопросы и выделял главное. Назначал ответственных и сроки. Фиксировал риски и точки ветвления. Прорабатывал схемы связи и контроля. В общем, ставил управление операцией "Ы" на уровень XXI века.
Всё-таки Крымова успели зацепить... И к концу нашего делового обсуждения, в котором жандармерия от души сыпала фактами и цифрами явного предательства национальных интересов и фактической работы против армии, на нём, что называется, лица не было. А я параллельно подливал масла в огонь, проявляя твёрдость и решительность, "несвойственную" мне ранее. И попутно давая понять, насколько всё сложно и насколько безответственна и разрушительна идея "ответственного министерства".
— Александр Михайлович! Что с вами? На вас лица нет!
Когда участники импровизированной военно-политической игры "Зарница" выдохлись и взялись "просто спорить", я "соизволил заметить" странное поведение Крымова.
— Ваше Императорское Величество! — после моих слов Крымов побледнел ещё более, хотя и так был, что называется, "краше в гроб кладут".
— Ваше Императорское Величество! — повторил генерал, — позвольте просить Вас о немедленной аудиенции наедине!
Я, поскольку один из вариантов предусматривал что-то подобное, отреагировал стандартно. Пристальным романовским взглядом, коим славился, по воспоминаниям, Николай Первый. По сути ничего особенного — просто нужно смотреть на человека так, как ты смотришь в только что открывшийся в компьютерной "стрелялке" зал с новыми монстрами, принцессами и сокровищами. Стоит только представить себя в такой ситуации, и во взгляде сразу появляется всё необходимое: готовность выстрелить, любовь и отстранённый холод аналитика. По крайней мере, именно в это я старался искренно поверить, когда тренировал этот взгляд.
— Ну что же, господин генерал! — трёхсекундную паузу я посчитал достаточной, — полагаю, я смогу уделить вам внимание.
Коллеги затихли. Ни с безопасниками, ни, тем более, с Келлером, причины приглашения Крымова я не обговаривал. Пускай привыкают к неожиданным моим прозрениям и поступкам.
— Господа, нет ли срочных вопросов к нам с Александром Михайловичем? — тогда мы будем в малом кабинете. Прошу вас продолжать!
...
Не успела захлопнуться дверь малого кабинета, Крымов рухнул на колени, поймал мою руку и разрыдался, не переставая покрывать её поцелуями.
... хорошо всё-таки иметь "в заначке" пачку хорошо прописанных литературных героев! Понятно, почему артисты типа Рейгана влёгкую делали политическую карьеру, а большинство политиков конца ХХ века начали брать уроки сценического мастерства. В романтическом начале этого века патриархальный Дон Вито Корлеоне прошёл "на ура". Сцена "возвращение блудного Люки Брази".
Я стоял, как статуя Командора. Суду всё окончательно было ясно — Крымова успели вовлечь в заговор достаточно глубоко, он уже втянулся и явно что-то наобещал, мнил себя спасителем Отечества... и тут такой когнитивный диссонанс! Оказывается, в пещере Саурона скрывался Саруман Белый, никак не менее. Такая подстава... Но инициативу продолжения разговора стоит отдать всё же Крымову, иначе он совсем перестанет себя уважать, и опять, чего доброго, застрелится...
— Ваше Императорское Величество! Господин Верховный Главнокомандующий! Прошу Вас о личной милости: выслушать мои признания и, если будет Ваша монаршья милость, заменить мне повешение расстрелом!
Да, а что вы хотите? В этом мире слово "честь" ещё звучало, хотя уже довольно сильно диссонировало с потребностями эпохи. И висеть с мокрыми и воняющими штанами — это было не комильфо. А вы что думали, позорность казни через повешение определялась чем-то другим?
Я выдержал паузу, давая Крымову возможность собраться с мыслями, а стенографисту рядом со звуковой трубой — усесться поудобнее и подставить карандаши поближе... На окраине сознания мелькнула мысль: "пора изобрести магнитофон, или шоринофон, на худой конец!" — и пропала, потому что всё внимание потребовалось для "поддержания разговора".
... Когда генерал выдохся окончательно, я задумчиво посмотрел на него и вернул на время мятущегося Николая Александровича. Но ненадолго.
— Признаюсь, Александр Михайлович, вы удивили меня только в частностях. Чего-то подобного я и ожидал... хотя и не с вами. Конечно, уже совершённое вами однозначно расценивается как государственная измена и достойно соответственной кары вне зависимости от раскаяния. И не может являться оправданием то, что вас вовлекли в это обманом. Вы поверили в клевету на своего Государя и свою Государыню. Вы не сделали попытки самостоятельно разобраться, даже — просто усомниться в клевете. Это не просто преступление — это ошибка. Вы были внутренне готовы идти против Государя, прикрываясь перьями мнимой "пользы Отечества", которыми потрясали политические спекулянты без чести и совести. Грех гордыни — самый страшный из грехов.
— Но я полагаю, что величайшее мужество в настоящее время — это признать свои заблуждения и грехи не перед Богом, а перед человеком. И вы проявили это мужество.
— Вы обратились ко мне лично за милостью. Обратились к человеку. К человеку, которого не могли уважать по доходившим до вас словам и слухам — и который снискал у вас уважение первым же совместным делом. Вы поступили верно, вы смогли переступить через гордыню, обратившись к простой истине "по делам их узнаете их".
— Но всякая милость подразумевает высший суд. Я хочу понять — вы настаиваете на своей просьбе, чтобы Вас судил не суд, а лично Император?
— Да, Ваше Императорское Величество! Я прошу Вас быть моим судьёй и клянусь всем, что осталось у меня дорогого — любой ваш приговор готов привести в исполнение личной рукой!
"Вот выучка! Регулярная армия! Моим бы сотрудникам так — получив указание, повторить своими словами с расширенным толкованием и обозначением своего места в исполнении оного! Правда — генерал, да ещё и с боевой выслугой, да не из худших..."
— Хорошо... Подсудимый, встаньте!
...
— И помните, Александр Михайлович! Вы вручили в мои личные руки и вашу жизнь, и вашу честь! Посему вы лично более ими не распоряжаетесь. Да и я буду распоряжаться ими исключительно к пользе Отечества! Идите отдыхать! Очень рекомендую помолиться перед сном и жду вас завтра к 10:00 с личным докладом о ваших предложениях по использованию сложившейся ситуации во благо России!
* * *
9-го июня. Четверг.
Опять шел перемежающийся дождь. После завтрака принял Кулом-зина. Прогулку сделал по Гомельскому шоссе в "шхерах". У самого дома нас застиг здоровенный ливень. До обеда принял: ген. Маркова и Стаховича. Вечером занимался.
Ц.С. 9 июня 1916 г.
Мой голубчик!
Нежно благодарю тебя за твою дорогую открытку, которую мне только что передал Бенкендорф. Я рада, что он нашел вас обоих в добром здоровье, хотя погода плохая и у вас, и даже там — на фронте. — Мы сейчас спешим в город — прямо в Верховный Совет, оттуда вернемся к чаю, так как Павел хочет приехать проститься с нами, он завтра уезжает. — Были в лазарете, вчерашний вечер тоже провели там, а потому я до этого посидела с ней часок, так как она, по-видимому, чувствовала себя обиженной тем, что я ухожу, хоть и понимала меня; сегодняшний вечер мы проведем с ней вместе. — Я вижу по газетам, что дорогая матушка разъезжает. Она была, кажется, у старухи Браницкой[882] в Б.Ц. — Завтра наши молитвы встретятся в Тобольске. — Милый, я велела Зайончк.[883] передать Волжину, чтоб он выехал, — они не получили никакого ответа от тебя (он тоже писал тебе, насколько мне известно), и я сказала, что я уверена в том, что таково твое желание, так как принято, чтоб ездил обер-прокурор, а не товарищ. Надеюсь, я правильно поступила, говоря так — ему следовало самому это знать, но так как это очень далеко, то он думал, что он может быть нужен здесь и т.д. Элла, увы, не поехала, я в этом была уверена. — Мы завтракали на балконе, но было довольно холодно — неприветливая погода. Такое странное лето.
Да, дорогой Вальтон! Какие с ним связаны дивные, нежные воспоминания! Ах, дорогой мой, как безгранично я тебя люблю, больше, чем могу выразить — ты моя жизнь, мой Солнечный Свет, мой единственный и мое все! — Бог да благословит и защитит тебя! Осыпаю тебя нежными поцелуями. Навсегда, муженек мой, твоя старая детка
Аликс.
Ц. ставка. 9 июня 1916 г.
Мое сокровище!
Вчера у меня было столько дела, что не успел написать тебе настоящего письма. — Сегодня тоже буду занят, так как должен принять старика Куломзина, Маркова[884], министра по делам Финляндии, и генерала Стаховича[885]. — Это займет все мое время до обеда, а вечером придется, по обыкновению, спешно просмотреть все свои бумаги и лечь очень поздно. Вчера я лег только в 2 ч. ночи.
Силаеву протелеграфировал, просив его продолжать свой курс лечения, так как время у него на это имеется.
Немцы подвозят к Ковелю все больше и больше войск, как я этого, впрочем, и ожидал, и теперь там происходят кровопролитнейшие бои. Все наличные войска посылаются к Брусилову, чтобы дать ему как можно больше подкреплений. Опять начинает давать себя чувствовать этот проклятый вопрос о снарядах для тяжелой артиллерии. Пришлось отправить туда все запасы Эверта и Куропаткина; это вместе с большим передвижением войск очень усложняет работу наших железных дорог и штаба. Но Бог милостив, и я надеюсь, что через несколько дней или через неделю этот критический момент пройдет!
Погода совсем непонятная — один день прекрасный, а другой льет дождь. Поезд опоздал, поэтому твое письмо только что принесли. Нежно благодарю тебя, моя любимая, моя душка-женушка.
Храни вас Господь! Нежно целую.
Навеки весь твой
Ники.
Всё для фронта...
Сограждане! Братья и сёстры! К вам обращаюсь я, друзья мои!
Скоро два года, как мы подвергаемся суровому военному испытанию.
Скоро два года, как лучшие силы народа напрягаются в борьбе против сильного и коварного внешнего врага. Все классы и группы России сплотились в единой цели — стремлении к Победе.
Скоро два года, как Россия несёт крест отстаивания справедливости, человечности, Божьего мира.
Несмотря на тяжёлые испытания, несмотря на трудности и ошибки, мы уверенно приближаемся к Победе. Нынешний год показал, что у наших врагов закончились силы наступать — а наше умение и способность наступления возросли кратно. Недалёк тот день, когда наши враги потеряют силы и к обороне, а мы с нашими доблестными союзниками лишь нарастим свою мощь. В скором будущем противники наши начнут по очереди терпеть поражения и прекращать борьбу — а полку наших друзей и союзников будет лишь прибывать.
Враг будет разбит, победа будет за нами!
Но не все одинаково отважно и ответственно ведут себя в тяжёлую годину. Есть и отдельные лица, и целые группы, которые словами своими изливают елей, а действиями своими вредят общему народному Делу. Они надевают самые добрые маски, прячутся за красивыми разсуждениями, но в сути своей ведут к вреду и разрухе. С такими нам не по пути! В мирное время таких перевоспитывают, а в военное — предают суду и наказывают.
Сограждане! Терпение моё истощилось! Пока вредят и клевещут на Меня и моих близких, готов проявлять смирение и прощать, как заповедовано в Евангелии. Но вредящий Народу и общему Делу снисхождению не подлежит!
Кто не друг нашей Родине и народу нашему, тот мне — н?друг.
Тот, кто пользуется чужим несчастьем и горем для своей наживы. Кто завышает цены на свой товар сверх потребного на прожитие себе и семье и потребного на расширение производства. Кто спекулирует на чужой беде.
Тот, кто в годины общих лишений и напряжения сил устраивает себе вечный праздник.
Тот, кто силой, хитростью или обманом отнимает имущество других. Даже если это делается как бы по закону — но закон не может быть выше справедливости.
Тот, кто может помочь Родине и народу, но не оказывает поддержки. Кто сидит, как собака на сене, на полезном Родине имуществе, знаниях, умениях. Кто зарывает таланты в землю, не давая им служить России.
Тот, кто тормозит полезные для Родины и народа дела.
Саботажники, спекулянты, воры, дезертиры, паникёры, клеветники, разрушители духа, нарушители законов Божьих и человеческих — враги народу нашему, враги мне лично.
Всякий, помогающий общему Делу, как на фронте, так и в тылу, как работой, так и имуществом — достоин награды и ныне, и после Победы. Никто не должен быть забыт! Пишите смелее о подвигах ратных и трудовых: пишите в газеты, пишите в наградные комиссии, пишите Мне!
Всякий, мешающий общему делу, да и просто стоящий в стороне в годину общих испытаний — достоин порицания и наказания! Ничто не может быть забыто!
Я, по обязанности, возложенной на меня Господом, буду наблюдать и вершить Верховный Суд. А для помощи Мне создаю специальную Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по изследованию и пресечению противодействия делу Победы.
Всё для фронта, всё для Победы! Всякий, кто не внял сему призыву — есть враг России, народа, и мой личный враг.
Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Хочешь — мы заплатим золотом! АИ
С деньгами надо что-то делать. Точнее, понятно — что. Внутри страны — печатать, на внешнем рынке — занимать. Лендлиз, однако. Касаемо оплаты долгов тоже понятно — долги платят только трусы. Ни один из внешних военных займов не был, помнится, погашен в тот срок и в той форме, в которой договаривались. Так что брать — и как можно больше! Другое дело, на взятое взаймы нужно покупать только то, что остро пригодится в ближайшие полгода... либо откроет потенциал на десятилетия. Так, нужно сосредоточить все госзакупки в одних руках. Чтобы было с кого спросить и кому ответить. Постепенно научим Родину любить... Даешь Внешвоенторг! Или просто Внешторг?
