Ласурская бригада

— Нарушим особые условия? — понимающе спросил Вирош.

Эльф усмехнулся.

— Вы увидите реликты Тикрея, давно исчезнувшие с лица земли. Большинство из них являются хищниками: некоторые реагируют на движение, другие — на звук. Одни имеют хватательные листья и корни, другие испускают ядовитый газ, третьи могут ослепить ярчайшей вспышкой, чтобы первые поймали вас и разделали... Останки дают прекрасный гумус!

Виньовинья взглянула на говорившего укоризненно. Ей и так было страшно, и чернушный юмор Дариана лишь усугублял нервозность.

Между тем свет изменился. Тёмно-фиолетовый расцветился всеми цветами радуги. Сияние плескало из пролома в стене, напоминающего изогнутый драконий зуб. Внутреннюю поверхность разлома усыпали аметистовые друзы, похожие на сиреневых, ощетинившихся иглами ежей.

Дробуш повёл носом:

— Чем это пахнет?

Фарга чихнула, подтверждая оправданность вопроса.

— Органика, — пожал плечами эльф.

Вита увидела, как нахмурился Варгас. Чувство опасности неожиданно стало острым, как укол впившейся в палец булавки.

Воздух за разломом был тяжёлым, наполненным горько-сладкими ароматами, от которых кружилась голова и подташнивало. Тариша демонстративно прикрыла нос рукавом. Виньо напряжённо оглядывалась — толстые мясистые стволы и листья разнообразных лиан, росшие вдоль стен пещеры, её пугали.

Дариан вёл спутников дальше — мимо круглых кустов, источавших резкий эфирный запах, мимо других, цветы которых светились, будто волшебные. В середине небольшого ответвления пещеры, на постаменте, поросшем мхом, стоял гриб со шляпкой ярко-алого цвета. Из-за кружевной юбочки и прямой белой ножки его вполне можно было бы принять за обычный мухомор, однако точек на шляпке не наблюдалось, лишь смешной конус, похожий на верхушку ведьминской шляпы.

— Проходите, проходите, — эльф пропускал всех вперёд, остановившись с Витой у входа в своеобразный грот, — располагайтесь вокруг кордыбанки поудобнее, вы проведёте здесь немало времени...

Вита ощутила слабый укол в запястье и перевела удивлённый взгляд вниз — Дариан держал у её кожи маленький тёмный шип. А вход в пещеру с кордыбанкой уже затягивался сияющей паутиной магического щита.

Последнее, что она услышала — был рёв Дробуша, понявшего, что их провели, и спокойные слова Дариана Ровинианиль Тирэа Кос Алкаслотля:

— Чем громче вы будете звать на помощь, тем быстрее гриб начнёт источать феромоны... Желаю вам страстной смерти, дорогие гости, в объятиях друг друга! А кто кого будет обнимать — в данном случае абсолютно неважно!

* * *

Синих гор мастер выбил трубку о каблук и поднялся, поводя плечами.

— Чего-то на душе у меня неспокойно! — признался он оборотню, бесцельно гоняющему по столу неправдоподобно красивое яблоко.

Оно было круглое, малиново-красное и пахло так сладко, что сразу же вызывало мысли о яде.

— Есть такое дело, — буркнул Денеш. — И, веришь, у меня в голове только что кричал наш тролль. Нехорошо так кричал... отчаянно.

— Пойдём, что ли, пройдёмся? — нервно предложил Йожевиж. — Нет мочи больше взаперти сидеть и ждать Яго!

Оборотень начал подниматься, когда в комнату скользнула Шушротта Кайдарацкая. Плотно закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной, будто за ней гнались. Она тяжело дышала, из косы торчали смешные кудряшки, а выражение лица было... непонятным.

— Прости, почтенный мастер, что врываюсь к тебе без стука, — поклонилась она, пытаясь отдышаться, — только мне бы пошептаться...

Лениво усмехнувшись, Дикрай снова опёрся на стол, чтобы встать, но подошедший сзади Йож положил ему на плечи тяжёлые ладони.

— Говори при нём, уважаемая Шуша, — сказал он, — от друзей у меня тайн нет!

Гномелла, с опаской поглядывая на здоровенного блондина, подошла к столу.

— Шла я нонче из оранжерей, что внизу, под корнями — там у хозяев моих чудесные растения произрастают и надобно из них иногда букетов набрать для украшения покоев. Как вдруг услышала голоса... Я, почтенный Йож, туточки давно уж работаю! Наших здесь, в Цитадели, пара десятков служит, и я всех знаю, как облупленных, голоса с лёгкостью издали отличу! А тут незнакомцы! Пошла я, значит, следом!

Йожевиж подался вперёд, потребовал неожиданно охрипшим голосом:

— Ну!

Шушротта вздохнула, потеребила кончик косы и тихо сказала:

— Я её сразу узнала, невесту твою наречённую! Как ты и рассказывал: маленькая, рыжая, голубоглазая... И с ней ещё две гномеллы, по виду рубаки, три человека, из них одна красивая девушка, такая черноволосая, на крейку похожа, и два оборотня — мужчина и женщина.

— Ну-у!.. — взревел Йож, одним прыжком перемахнув разделяющий их стол и едва не взяв гномеллу за грудки. — Что с ними?

Шуша, широко распахнув глаза, затараторила:

— Господин Дариан их на нижние уровни повёл... Туда, где всякая гадость ползучая растёт! Не к добру это!

В одно мгновение Дикрай оказался рядом с Йожем. Оба переглянулись.

— Значит, они все-таки пришли за нами! — прищурился оборотень. — О чём эльфы всё это время умалчивали!

— О чем умалчивали эльфы? — раздался звонкий девичий голос от входа.

На пороге стояли Ягорай и Аргониэль.

* * *

Щит стянул вход в грот и погас, приобретя вид серого камня. Не знай, что за ним — не отличишь от стены!

— Ты... убил меня? — с трудом спросила Вителья.

Язык начал заплетаться, а колени слабеть. Лишь зрение не пострадало — она видела всё отчётливо, даже отчётливее чем обычно! Видела уходящие вниз 'кротовьи норы' ходов, видела лакуны пещер, многие с озёрами, полными то чёрной, то светящейся воды, видела пронизывающие камень мощные энергетические потоки, шедшие сверху, с поверхности. Мелкие свивались в средние, средние — в крупные, но все стремились на уровни, находящиеся гораздо ниже нынешнего.

Дариан засмеялся и подхватил девушку на руки, будто она была пушинкой.

— Зачем же уничтожать одно из чудес света? — промурлыкал он, и понёс её куда-то. — Подобное надо использовать... во благо!

Что-то в его голосе заставило волшебницу перевести взгляд со становящихся всё более густыми зарослей Тикрейских реликтов на собеседника. Будь её воля, она бы отшатнулась и бросилась прочь от его жестокой и беспощадной гримасы, но тело не слушалось. В руках эльфа Вита болталась тряпичной куклой, которая только и могла, что поворачивать голову на звук.

— Я обещаю тебе сладкие сны, моя драгоценность, — шептал эльф ей на ухо, унося её всё дальше от друзей, — не беспокойся ни о чём!

Вителье было очень страшно — гораздо страшнее, чем тогда, когда Кипиш поднимал их из пещеры-могильника через пласты земли, страшнее, чем в тронном зале, при появлении Крейского посла, во всеуслышание объявившего её собственностью Самсана Данира ан Третока, но врождённая гордость не позволяла выказать истинные чувства. Волшебница вспомнила архимагистра Никорин и невольно примерила на себя её маску — насмешливого отрешённого спокойствия.

Они шли долго. В каменных коридорах становилось темнее — фиолетовый мох здесь рос не в таком изобилии, как выше. Однако Вителья видела совсем другой свет и понимала — это место полно энергией, могущей к демонам разнести не только Цитадель, но и окружающую территорию. Похоже, вся Сила стремилась сюда.

Яд, видимо, продолжал действовать, потому что в глазах волшебницы темнело, а звуки — мягких шагов Дариана, капающей воды, подземного эха — становились тише. Вот, звучание эха изменилось — эльф внёс её в огромную пещеру, чьи стены и потолок терялись в темноте. Энергия сплеталась здесь в сияющий кокон, будто защищая нечто, лежащее в дальнем конце зала.

Девушка из последних сил старалась разобрать, что же там такое, но тут тьма полностью поглотила свет в её глазах. Остались лишь звуки и панический страх, который никак нельзя было показать!

Дариан аккуратно положил её на ласкающий мех — тот дарил заметное тепло, которое в холоде подземелья не было лишним. Прохладные губы эльфа коснулись её лба. По звукам она поняла, что он отошёл в сторону. Поверхность, на которой она лежала, дрогнула и начала куда-то опускаться. Ассоциация была однозначной — спуск в собственную могилу.

— Спи, рокури аркаэлья, — услышала она тихий голос эльфа, — сияй на благо Лималля!

И послушно провалилась в сон.

* * *

Его Величество Редьярд Третий никогда не был сентиментален. Охотничьи щенки вызывали умильную улыбку на лице короля гораздо чаще собственных сыновей. Но в последнее время прошлое чаще стучалось в ворота его памяти, заставляло задумываться. Вот и сейчас король, не отвечая шуту, катал по тарелке кусок ветчины, свёрнутый в трубочку, и совсем не обращал внимания на звуковое сопровождение, трубными стонами выдаваемое вожделеющим ветчины волкодавом.

Дрюня друга и сюзерена не торопил. Знал, когда у Рэда такое спокойное выражение лица, лучше его не трогать, не мешать погружаться в глубины воспоминаний, перебирать их, как скупой — золотые.

— Рейвин... — медленно произнёс король, — ей следовало родиться мужчиной и стать святым отшельником, исцеляющим наложением рук и живущим в какой-нибудь пустоши. Иногда я завидовал её силе воле, но и у неё бывали минуты слабости!

О любой другой шут заметил бы, что не грех настоящему мужчине воспользоваться минутой слабости настоящей женщины, но об Её Величестве сказать подобное язык не поворачивался.

— Рейвин... — повторил Редьярд.

* * *

'Здесь сухой и горячий воздух, а вода ценится наравне с золотом и драгоценными камнями. Мужчины хвалятся друг перед другом своими источниками и жёнами. И не жалеют украшений ни на тех, ни на других. Женщины едва скрывают прелести кусками ткани, вовсе не похожими на платья. Чем красивее жена, тем больше она открыта глазам посторонних. Богатство в Крее — не порок, а предмет гордости. Дно бассейнов, в которые стекают источники, выкладывают богатой мозаикой, часто используя полудрагоценные камни... Иногда такой водоём самое роскошное и комфортное место во всём доме.

Небо здесь блекло-голубое, с нездоровой желтизной, будто больное, земля коричнево-жёлтая, пыльная, потрескавшаяся. Глаз радует немногое: зелёные оазисы вокруг источников, белые, ослепительно-белые стены домов, сине-жёлто-оранжевые плетёные циновки, которыми занавешивают двери и окна. Их же стелют на крыши, где предпочитает спать большинство крейцев. Признаюсь, я тоже перенял эту привычку. Ночью, лёжа на крыше своего дома, часами смотрю в небо и думаю о нас... О том, какими мы были бы счастливыми, если бы судьба распорядилась по-другому!

Винни, это моё первое и последнее письмо к тебе. Я держу данное слово, и более не потревожу твой покой... Не знаю, отчего, но сегодня перестала жечь, наконец, обида из-за того, что ты отослала меня в Крей. Да, указ был подписан королём, однако его рукой именно ты выводила мою новую должность на листе. Ты всегда была умна, Винни, просто, под крылом у отца и под моей защитой это качество тебе не особенно требовалось. Оно проявилось в полной мере лишь в стенах Ласурского каземата, в который превратился для нас обоих королевский дворец. Одной королевской подписью на указе ты убивала сразу двух полярных волков: отсылала прочь и меня, и... сама знаешь кого. Размышляй я тогда рационально, не мог бы не поразиться красоте подобного хода! Но тогда я не мог быть спокойным...

Я скучаю, Винни. Страшно скучаю по ощущению твоей шелковистой кожи на своих ладонях, по твоему запаху, по выражению глаз — всегда чуть отрешённому. Скучаю по вкусу твоих губ и языка... Скучаю по всему тому, что не могло сбыться. Знаю, что глупо сожалеть о несбывшимся, но всегда буду сожалеть. Не так горько, когда мечта не сбывается, горько, когда держал её в руках, но сам выпустил, как птицу!

Догадываюсь, что в твоей жизни ничего не изменилось с моим отъездом. В моей... Есть женщина и ребёнок, которые раздражают, но о которых я обязан заботиться. Есть работа, которая спасает, не давая погрязнуть в воспоминаниях. И есть ночи под звёздным Крейским небом, полные их... Я по-прежнему принадлежу тебе, Винни, моя королева! Ты это знаешь'.

Каждое слово, не щадя сердца, выжигало на нём руну отчаяния. Её Величество стояла у окна и смотрела на заснеженный дворцовый двор, и письма уже не было перед глазами — оно догорало в камине, издавая тонкий аромат умирающей любви. Но слова... слова, которыми он ранил, сам того не желая, тлели, не желая обращаться в пепел. Она заставила себя не вспоминать об Атроне, когда он отбыл в Крей, нагрузила себя делами так, что в вечеру с трудом добиралась до постели и засыпала, едва коснувшись головой подушки. Она не закрылась в раковине дворца, трясясь над своим горем и отторгая любое общение — инспектировала больницы, приюты и школы, отданные мужем под её опеку, посещала далёкие обители и провинциальные города, встречалась с людьми, выслушивала просьбы, жалобы, мольбы и просто слезливые истории... Спустя три года после рождения Аркея неожиданно обнаружила в себе способности целительницы — накрыла ладонью царапину на руке сына, а когда отняла — там ничего не было! Напугавшись, вызвала к себе мэтра Жужина. Обследовав её, Ожин отрицательно покачал головой:

— Ваше Величество, это не целительские способности в том виде, в котором они известны большинству. В вас заговорила кровь Ласурингов!

Она непонимающе смотрела на него.

— Возможность исцелять наложением рук была дана богами первым правителям Тикрея, — пояснил мэтр, — общий с Его Величеством наследник династии смешал вашу кровь, однако организму нужно было время привыкнуть к произошедшим изменениям, вот почему способность лечить проявилась только сейчас. Мои поздравления, Ваше Величество!

С этого момента личного времени в жизни королевы стало ещё меньше.

Редьярд Третий почти не пользовал свой дар. Лишь два раза в год, во время Великих праздников, к нему выстраивались очереди страждущих — такое существовало правило, поскольку целительская сила короля, хоть и была велика, подпитывалась его собственным здоровьем. Рейвин удавалось залечивать куда меньшие раны, исцелять простые болезни, и на её здоровье это, как тогда казалось, не сказывалось. Поэтому каждый день, кроме тех, когда она была в отъездах, перед четвертыми воротами дворца выстраивалась череда людей, жаждущих помощи. Впрочем, когда она уезжала, очереди просто выстраивались на пути следования её кортежа.

Такое существование, несмотря на ужасную, выматывающую усталость, казалось королеве спокойным и размеренным. Ежедневное повторение одних и тех же действий и жёсткий протокол давали силы жить дальше, дарили иллюзию того, что всё если не хорошо, то, по крайней мере, правильно. На проверку толстый лёд её спокойствия, подобный тому, что сковывал узаморские реки почти до дна, оказался ледком начала осени: тонким, хрупким, в паутинке трещин, а письмо — камнем, легко его разбившим.

Пока она читала, перед глазами проносились не крейские улицы, залитые солнцем, а белые небеса Узамора, под которым Атрон целовал и ласкал её. Небеса, молчаливо слушавшие клятвы влюблённых. Да, они с Ронни, несомненно, могли бы быть счастливы, если бы...