— Знаю, — призналась она, затем отпила немного вина, как будто выигрывая время, чтобы разобраться в собственных мыслях. — Знаю, — продолжила она, — и если я собираюсь быть честной, полагаю, должна признать, что есть часть меня, которая по-настоящему оживает только тогда, когда я принимаю важные решения. Я часто задавалась вопросом, не является ли это грехом гордыни.
— А вы обсуждали свои опасения с отцом Карлсином? — спросил Стейнейр чуть более нейтральным тоном. Карлсин Рейз был личным духовником Шарлиэн с тех пор, как она взошла на чисхолмский трон, но Стейнейр, по понятным причинам, никогда даже не встречался с этим человеком до того, как он прибыл в Теллесберг рядом с Шарлиэн.
— Конечно. — Она криво улыбнулась. — К сожалению, он мой духовник, а не наоборот. Он несколько раз успокаивал меня и накладывал епитимью или две в тех редких случаях — ну, возможно, не таких уж редких, — когда чувствовал, что я явно наступила на кого-то сильнее, чем должна была. Уверенность, — говорит он, — это хорошая черта правителя. Капризность — нет.
— Здравая доктрина, — сказал Стейнейр со своей собственной улыбкой. — Тоже хорошая философия. И, если позволите, ваше величество, могу я также спросить вас, обсуждали ли вы с ним раскол?
— Не так, как мы обсуждали другие проблемы, — призналась Шарлиэн, ее глаза потемнели. — Он не давил на меня по этому поводу, что, вероятно, говорит о многом прямо здесь. Но, по правде говоря, я почти боюсь спросить его, что он думает по этому поводу. Если он готов принять мои решения, не осуждая их открыто, это лучше, чем уже сделали некоторые другие.
Ее голос был гораздо более мрачным, и выражение лица Стейнейра смягчилось сочувствием.
— Ваш дядя, ваше величество? — мягко спросил он.
Шарлиэн вскинула голову. Она пристально смотрела на него через обеденный стол в течение нескольких секунд, а затем ее твердый рот, казалось, на мгновение дрогнул.
— Да, — тихо призналась она, и архиепископ кивнул.
Очень немногие люди в Чарисе были особенно хорошо знакомы с внутриполитической динамикой Чисхолма до брака Шарлиэн с Кэйлебом. Стейнейр, конечно, не был таким, но с тех пор он сделал приоритетом узнать все, что мог, об этой динамике. И одна вещь, которая стала для него совершенно ясной, заключалась в том, что герцог Холбрук-Холлоу был гораздо большим, чем просто одним из высокопоставленных дворян Шарлиэн. Действительно, он был больше, чем "просто" дядя. Как командующий королевской армией, он был ее мечом, так же как Грин-Маунтин был ее щитом. И теперь...
— Ваше величество, — сказал Стейнейр через мгновение, — легче командовать флотами и армиями, чем управлять человеческим сердцем. Ваш дядя уже понял это, и если случится так, что вы еще не усвоили этот урок, то, боюсь, у вас нет другого выбора, кроме как усвоить его сейчас. Поверьте, что ваш дядя любит вас. Я не претендую на то, что хорошо его знаю, особенно с тех пор, как он держал меня — как и всю "Церковь Чариса" — на расстоянии вытянутой руки или даже дальше, но я верю, что он действительно любит вас. И все же вы попросили его принять то, чего он не может. Когда я смотрю на него, я вижу человека, скорбящего о решениях своей племянницы, и одна из причин, по которой он скорбит, заключается в том, что он любит ее.
— Полагаю, это обнадеживает, — сказала Шарлиэн. Затем она покачала головой. — Нет, я не "полагаю", что это так; это так. Но это не меняет того факта, что... отчуждение между нами из-за Церкви становится все более очевидным. Или тот факт, что здесь, во дворце Теллесберг, есть те, кто считает опасным иметь так близко к трону кого-то с такими очевидными симпатиями к сторонникам Храма.
— Возможно, они правы в этом, ваше величество. — Выражение лица Стейнейра было безмятежным. — Однако, какими будут в конце концов ваши отношения с ним — или станут — это вопрос вашего решения, а не чьего-либо другого. И это не значит, что он пытался притворяться, скрывать эти симпатии. Мне кажется, что он тот, кто он есть, и чего еще можно справедливо требовать от кого бы то ни было?
— Я королева, ваше преосвященство, императрица. Могу ли я позволить себе быть "справедливым" по отношению к такому близкому мне человеку, как он?
— Возможно, это действительно представляет опасность, — ответил Стейнейр. — Возможно, вы могли бы даже возразить, что это ваша обязанность как королевы и императрицы убрать его с дороги, туда, где он не сможет причинить вреда. И, возможно, если вы этого не сделаете, со временем вы можете столкнуться с серьезными последствиями. Все это может быть правдой, ваше величество. Но что я знаю точно, так это то, что вы тоже должны быть тем, кто вы есть. Перед вами уже стоит слишком много опасностей, слишком много угроз со стороны других людей. Верю, что единственное, на что вы не осмеливаетесь, — это позволить себе подорвать то, кто вы есть, кем вы всегда были, своими внутренними сомнениями. Если вы любите его так глубоко, как, очевидно, любите, вы должны прислушиваться к этой любви так же сильно, как и к прагматической осторожности правителя, которым вы являетесь. Для Чариса было бы лучше, если бы вы рискнули тем вредом, который он может причинить, чем если бы вы искалечили свой собственный дух, свою уверенность и все то хорошее, что вам еще предстоит сделать, ожесточив свое сердце и отрицая эту любовь.
— Но я уже предприняла шаги, чтобы защититься от него, — призналась она. — Это единственная причина, по которой я не оставила его в Чисхолме с Мараком. Я не могла оставить его командовать армией, когда он так явно не соглашался с тем, ради чего я приехала в Чарис.
— Я предполагал, что это так. — Стейнейр пожал плечами. — И там, подозреваю, вы видите ярчайшее доказательство того, насколько маловероятно, что вы позволите своей любви к нему ослепить вас от ваших обязанностей.
Императрица медленно кивнула, и Стейнейр отпил из своего бокала, наблюдая за ней и сильнее, чем когда-либо, желая, чтобы ему, Кэйлебу и Мерлину удалось убедить остальных Братьев Сент-Жерно позволить Кэйлебу рассказать ей правду. Если бы она, как Стейнейр, знала, как капитан Этроуз может следить даже за самыми искусными заговорщиками, это могло бы успокоить ее.
И облегчать ее душевное состояние, где бы и когда бы мы ни были, — это самое малое, что мы можем для нее сделать, — сочувственно подумал он, пряча безмятежность в своих глазах. — Она этого заслуживает. И даже если бы она этого не сделала, простой здравый смысл потребовал бы, чтобы мы все равно это сделали. Она нам нужна — нужна, чтобы она действовала наилучшим образом, используя весь свой интеллект и силу воли, а не тратила их впустую, изводя себя проблемами, которые она все равно никогда не сможет решить.
— Ваш дядя во многих отношениях является зеркалом самого Сейфхолда, ваше величество, — сказал он вслух. — Борьба в его сердце и разуме — это та же самая борьба, которая происходит в сердцах, умах и душах каждого мужчины и женщины в этом мире. Каждый из нас должен, в конце концов, принять свои собственные решения, свой собственный выбор, и боль, которая причинит слишком многим из нас, будет ужасной. И все же мы должны сделать выбор. Худший грех из всех, единственный непростительный грех — это отказ от выбора. И что бы мы ни думали или во что бы ни верили сами, мы не можем отказать в этом выборе другим просто потому, что считаем, что они выберут не так, как мы.
— Вы понимаете неспособность вашего дяди согласиться с вами. Теперь вы должны признать его право не соглашаться с вами. Не осуждайте его за это несогласие. Примите меры, чтобы защитить себя от его возможных последствий, да, но помните, что он остается дядей, которого вы любили в детстве, и командующим армией, который так хорошо служил вам так долго. Если он решит, если захочет позволить разрыву между вами повредить или разрушить его любовь к вам, или даже побудить его присоединиться к вашим врагам, это тоже его решение. Но никогда не забывайте, ваше величество, что действительно можно глубоко любить того, с кем вы в корне не согласны. Я бедарист, и это один из основных принципов обучения моего ордена. И еще один принцип заключается в том, что очень трудно любить кого-то, с кем ты в корне не согласен. Трудно и тяжело для вас обоих. Не усложняйте это больше, чем нужно, и не делайте это раньше, чем нужно.
Шарлиан мгновение смотрела на него, затем глубоко вздохнула и кивнула. — Вы правы, ваше преосвященство, — тихо сказала она. — Это тяжело. Но я постараюсь не усложнять ситуацию больше, чем нужно.
.II.
Каперский бриг "Лойял сан", деснейрский торговый галеон "Уинд хуф", Марковское море
Серо-стальная вода вздымалась под грифельно-серым небом, как огромная чаша с ледяным ветром. Тот же самый ветер гудел и завывал в снастях, когда бриг "Лойял сан" прокладывал свой путь через бескрайнюю пустошь Марковского моря. Симин Фитцхив, владелец и капитан "Лойял сан", стоял на крошечном юте брига, широко расставив ноги против качки судна, и дрожал, несмотря на свой толстый теплый бушлат.
Фитцхиву было чуть меньше тридцати лет от роду, и у него не было собственных детей. С другой стороны, у его старшего брата их было уже пятеро, в том числе даже не одна, а две пары близнецов. Старшему было всего семь, и никто из них никогда не выезжал за пределы города Теллесберг... или его климата. Толстый зимний бушлат дяди Симина показался им забавным, когда они "помогли ему собрать вещи", но Фитцхив в данный конкретный момент не находил его толщину ни в малейшей степени смешной. На самом деле, он страстно желал, чтобы бушлат был еще толще и тяжелее.
До весны оставался еще месяц, а зима в Марковском море могла быть такой же холодной и суровой, как и везде к югу от самого моря Айсуинд, что, казалось, стремилась доказать нынешняя погода. По крайней мере, — с благодарностью подумал он, — с неба больше ничего не падает. Вчерашний дождь превратился в ледяной мокрый снег, и стоячий такелаж покрылся льдом, как ветви деревьев в зимнем лесу. Температура еще не поднялась настолько, чтобы он растаял (если предположить, что она когда-нибудь снова поднимется так высоко), но его куски время от времени грохотали и стучали по палубе. Карронады поблескивали под собственным тонким слоем стеклянного льда, и еще больше льда хрустальными осколками падало на палубу с бегущего такелажа всякий раз, когда убирали паруса.
Интересно, почему это казалось хорошей идеей до того, как мы покинули порт? — риторически спросил себя Фитцхив, глядя на северное небо.
На самом деле, он прекрасно знал ответ. Воды к югу от Марковского моря были хорошо выловлены другими каперами. Залив Таро, канал Таро, Трэнжирский пролив и море Джастис были тщательно прочесаны, и если бы в мире все еще было двадцать торговых судов, плавающих под флагом Таро, Фитцхив был бы поражен. Воды у Делфирака, еще дальше на юг, за последние несколько месяцев подверглись даже более скрупулезной охоте, поскольку после резни в Фирейде корабли Чариса кишели у побережья Делфирака и проходили через прибрежные воды королевства, как кормящиеся роковые киты, и империя Чарис не была в состоянии войны (пока) с Деснейрской империей. Фактически, оставались только море Хартиа и залив Харчонг далеко на западе, а это было действительно слишком далеко для судна такого размера, как "Лойял сан".
Кроме того, Симин Фитцхив стал капером не только из-за денег. Конечно, не то чтобы он возражал против того, чтобы накопить удовлетворительную кучу марок, но что он действительно хотел сделать, так это навредить этим ублюдкам в Зионе любым возможным способом.
И это была настоящая причина, по которой он находился там, где был в этот холодный, ветреный, совершенно несчастный день. Он не мог сравниться по размерам своего корабля со многими другими частными судами, и не мог сравниться богатством со многими другими судовладельцами, но у него все еще была сеть контактов его отца, в том числе несколько в независимом герцогстве Фэллос.
Остров Фэллос простирался почти на девятьсот миль от его крайней северной оконечности до крайней южной оконечности, но общая численность его населения была меньше, чем у одного только города Теллесберг. По большому счету, никто не обращал особого внимания на Фэллос, но в герцогстве действительно был один чрезвычайно ценный природный ресурс: деревья. Много-много деревьев. Деревьев, из которых получались одни из лучших в мире судостроительных пиломатериалов. Большинство фэллосцев — тех, кто не был фермерами или рыбаками, — были лесорубами, и они получали приличную прибыль, продавая древесину различным королевствам материка. Чарис обычно не был одним из рынков Фэллоса, учитывая, что в лесах, которые все еще покрывали большую часть Чариса и почти весь огромный остров Силверлоуд, было еще больше (и, возможно, лучше) древесины, которую можно было предложить гораздо ближе к дому. Но гораздо большая часть материка была давно вырублена, и вторичный лес не мог сравниться с великолепными бревнами для мачт и рей, которые добывались в девственных лесах Фэллоса. Скипидар был еще одним основным продуктом Фэллоса, как и смола.
При обычных обстоятельствах Фэллос довольно комфортно зарабатывал на жизнь за счет своей лесной продукции, но герцогству вряд ли грозила опасность разбогатеть. Однако после битвы при проливе Даркос обстоятельства были не совсем "обычными". Решение храмовой четверки построить свой огромный новый военно-морской флот вызвало спрос на древесину и всевозможные военно-морские материалы, какого мир никогда прежде не видел. Внезапно фэллосцы стали зарабатывать деньги со скоростью, которой мог бы позавидовать даже чарисиец... И воды между Фэллосом и материком кишели грузовыми судами.
Учитывая растущие потребности чарисийского флота и шумный чарисийский каперский флот, торговое судно, загруженное уже срубленными корабельными бревнами, может принести разумную прибыль даже в богатом лесом Чарисе. Это не было бы особенно большой прибылью, что и было причиной, по которой большинство каперов предпочитали охотиться в другом месте, но это, безусловно, покрыло бы операционные расходы Фитцхива, а изъятие тех же самых бревен от Церкви само по себе имело определенную привлекательность. Это не было настоящей причиной, по которой он и его ворчливая корабельная команда были прямо здесь, однако он был совершенно готов схватить любой лесовоз, который пересекал его путь (на самом деле, он уже захватил два из них), но это была задача, более подходящая для крейсеров регулярного флота, которым не нужно было представлять акционерам или деловым партнерам отчеты о прибылях и убытках. Все, о чем им нужно было беспокоиться, — это нанести ущерб реальным возможностям противника; частник же должен был беспокоиться и об оплате счетов. Вот почему то, что на самом деле искал Фитцхив, было кораблем, который, как заверил его фэллосский информатор, уже тогда направлялся в герцогство... имея при себе несколько тысяч марок холодной звонкой монеты, предназначенной для оплаты всех этих срубленных деревьев; единственная проблема заключалась в том, что его цель должна была появиться по крайней мере два дня назад. Было много возможных объяснений его опоздания, в том числе шторм, который прошел через Марковское море в предыдущую пятидневку и оставил "Лойял сан" в своем сверкающем ледяном коконе. Несмотря на это, Фитцхив начинал чувствовать себя значительно менее бодрым, чем в тот момент, когда он отправлялся в путь.
