Быстрее империй (Тихоокеанская сага-2)

— Или Бичевин, — произнёс задумчиво Лёшка. — Не поджидает в смысле Бичевин, а является тем самым камешком.

— А что Бичевин? — удивился я.

— Ты разве не в курсе? — удивился в ответ Тропинин. — В нашей исторической реальности его запытали до смерти. А тут он жив-живёхонек.

— Откуда ты знаешь? — насторожился я.

— Что жив?

— Нет, что замордовали его в нашей реальности?

— Так я же из Иркутска, — улыбнулся Лёшка. — Иван Степанович Бичевин наша можно сказать народная легенда. Мученик, принявший смерть от произвола власти.

— Вон оно как, — пришёл мой черёд задуматься. — Знаешь, это ведь я снял его с крюка. Собственноручно.

— Слыхал.

Я встал, подошел к недоделанному шкафчику. Заглянул во все уголки. Ничего.

— У Чекмазова есть что-нибудь выпить?

— Есть, но внизу в ларце.

Пришлось вернуться за стол ни с чем.

— Да нет, бред, — сказал я. — Мы преувеличиваем масштабы нашего влияния. Может, где-то по мелочам история и раздвоилась, но что значат Бичевин или высадка на Ванкувер в глобальном масштабе?

— Как можно раздвоиться по мелочам? — возразил Лёшка. — Тут уж или раздвоилась, или нет.

Я почесал давно немытую бороду. С баней надо бы поспешить. Эти медные тазики и кувшинчики, что заменяют ванную комнату в голландских гостиницах или английских меблирашках, не позволяют по настоящему ощутить чистоту.

— Да, ты прав, кивнул я. — Но когда писалась брошюра, про них и знать не знали. Ни про Бичевина, ни про Ванкувер. Наш флот тогда вообще в Охотске торчал и состоял из единственного корабля. Да и сейчас вряд ли испанцы или итальянцы знают о нашем продвижении.

— Но почему-то она написалась? Ты уверен, что не слышал о ней раньше, то есть в нашем времени?

— Рисковать не будем, — кивнул я. — Выходить нужно прямо сейчас.

— На чём? — Тропинин махнул на окно.

Улица примыкала к набережной между Косым Домом и "Императрицей". Из окна Чекмазовского дома гавань была видна почти полностью. И сейчас она выглядела пустой.

Так получилось, что все наши корабли оказались в разъездах. Я сам в начале лета отправил Ясютина в Охотск за новой партией переселенцев. И ему предстояло обойти все наши острова, чтобы менять людей и прикрывать мои операции с продовольствием и шкурами. Бочкарев ушёл тем же маршрутом ещё в прошлом году. Яшка Рытов ещё не вернулся с Кадьяка, а Ромка Кривов едва передохнув, повел "Гавриила" обратно на Уналашку. Этот кораблик принадлежал Бичевину и его следовало вернуть.

Первый галиот местного производства пока имел лишь киль и несколько ребер. Плотники с верфи все время отвлекались на постройку перекрытий и крыш. Из всей нашей флотилии в наличии оказался только старый "Онисим", поставленный на прикол напротив Косого дома. Я давно собирался вытащить его на сушу и превратить в памятник, да всё никак руки не доходили.

— Значит, судьба! — произнес я. — Ветерану предстоит пройти весь путь до конца.

— Рискованно, — возразил Лёшка. — Полторы тысячи вёрст как-никак. А вдруг что не так? Без страховки опасно. Не пересядешь, если старик начнёт чудить.

— А что делать? Вице-король Новой Испании, небось, начитался сочинений этого самого Хосе и уже подбирает офицеров, чтобы бросить их на завоевание северных территорий, а монахи уже нагуливают жирок, готовясь к богоугодным испытаниям. Нет, медлить дальше нельзя. Пойдём на одном "Онисиме". И пойдём немедленно.

* * *

Мы собрались на срочное совещание во дворе "Императрицы". В чугунных котлах тушилась рыба, в кирпичной печи поспевали похожие на лаваш лепёшки, на противнях жарилось мясо вперемешку с картофелем и корнем петрушки. Листья петрушки вместе с прочей зеленью лежали порубленные на большой разделочной доске. Каждый накладывал себе чего и сколько хотел. Мы пили квас (местного производства) и самогон (пока ещё привозной), но пили умеренно. Разговор предстоял серьёзный.

— На починку потребуется время, — заявил Окунев, выслушав вводную. — В труме полно воды, а течь не останавливается, видно доска отошла. Набор бы пересмотреть, кое-где брус прогнил. Веревки бы новые, паруса запасные.

— На возвращение других кораблей времени потребуется гораздо больше, — возразил я.

— А я что? — усмехнулся Окунев.

Подражая Тропинину он завернул в лепешку кусок мяса с зеленью и откусил.

— Разве против? — жуя продолжил капитан. — Я только рад буду ещё разок на "Онисиме" выйти.

— У нас есть баркас, — предложил Кузьма.

Новенький баркас мы держали для местных сообщений. Но отправлять в такую даль судно без палубы (лишь на носу и корме были устроены небольшие закрытые "чердаки") я бы не решился. Да и оставлять город совсем без плавсредств не хотелось бы.

— Тысяча с лишком верст, — словно прочитав мои мысли, возразил Тропинин.

— Сдюжит и тысячу, — Березин отмахнулся. — Крепенький он. На нём хоть куда.

— И сколько туда народу поместится? — не отставал Лёшка. — Человек двадцать?

— Можно и сорок вместить, мудрёнть, — сказал корабельщик. — Дело-то не хитрое.

Он пожал плечами и принялся освобождать кусок рыбы от кости.

— Так ведь нам не на тот бережок прокатиться, — сказал я. — Припас нужно взять, оружие. Неизвестно, кто нас там встретит? Может, испанцы раньше успели.

— И что, с гишпанцами будешь драться, мудрёнть? — не поверил Березин.

— Дело-то нехитрое, — чуть ли не хором произнесли мы с Тропининвм.

Все рассмеялись. Но на самом деле Березин сомневался не зря. Испанцы, конечно, были уже не те, что лет сто тому назад. То есть, белого человека, скажем, не резали сразу, если он не мог прочесть Ave Maria, Pater noster или хотя бы Credo. Но и на дружескую пирушку нам рассчитывать не стоило.

— Завтра перегонишь "Онисима" к верфи, вытащим на берег, посмотрим, — сказал Березин Окуневу. — Тогда и скажу точно, сколько чего потребуется.

— Лады.

На том и порешили.

Немедленно выйти, конечно, не получилось. Дело вышло куда серьезнее, чем предполагал даже Окунев. Наши корабельщики только в затылках чесали, осматривая изъеденную обшивку, проржавевший крепёж и гнилые шпангоуты. Но, вздохнув, в который раз взялись латать легенду фронтира. На помощь им отправилась чуть ли не половина города. Побросали достройку домов, огородничество, рыбалку, торговлю с индейцами. Окунев суетился больше всех, бегая вокруг корабля, как наседка. Раньше капитан ничего не хотел слушать о списании ветерана, обижался, когда речь заходила о замене, и вот теперь его упрямство вознаградилось.

— Прав я был, послужит ещё кораблик! — довольно бормотал Окунев.

— Послужит, мудрёнть, — соглашался Березин. — Если по уму всё делать. Нужны блоки, медные шкивы, пакля, смола, скобы, гвозди. А так, чего ж, дело-то нехитрое.

Моя спина вновь расплачивалась за срочность. Таясь от Тропинина я завозил на верфь нужное снаряжение. Зато с народом проблем не возникло. Людей даже пришлось отбирать из многочисленных охотников. Засиделись парни на одном месте, застоялась кровушка молодецкая.

Тропинин, понятно, решил идти в Калифорнию одним из первых. Тем более и узнал он о походе раньше других. К кирпичному производству Лёшка охладел также быстро, как до этого им загорелся.

— Там всё на мази, — заверил он. — Кирпичи пекутся как горячие пирожки. Знай, укладывай. А для меня высадка в Калифорнии — это мечта.

— Я думал, твоя мечта — Индия., — не без сарказма заметил я.

— Дай только срок, доберёмся и до Индии.

Затем на корабль попросился Расстрига. Его бригада возвела больше половины наших построек, и терять такого прораба совсем не хотелось. Но, с другой стороны, и отказывать нужным людям в их маленьких просьбах я не привык.

— Ребята справятся сами, — успокоил меня Расстрига. — А мне уж больно любопытно поглядеть на далёкие дали. Для того ведь и пошёл сюда.

А когда в поход засобирался Комков, у меня опустились руки.

— Ну, хоть ты-то останься! — взмолился я. — Кому-то надо за всем присматривать.

— Нет уж, — ухмыльнулся Комков. — Вместе из Охотска выходили, вместе до конца дойдём. Там ведь он, твой край света? Вот посмотрю что да как, помогу обустроиться, тогда и вернусь.

В общем, люди набивались в старенький галиот, как в утренний автобус. Зато это были лучшие люди, можно сказать, гвардия нашего завоевания. Разумеется, Анчо, Чиж, Тёма и Ватагин даже не спрашивали разрешения, а просто собирали вещи и грузились на обновленный кораблик. Из старых туземных соратников в городе решил остаться только Ты Налей с дюжиной коряков. На их плечи и легла теперь оборона Виктории.

Наконец, ближе к концу лета всё было готово к отплытию. Мне вдруг захотелось произнести пламенную речь, объявить о великом походе, что даст начало новой эре в освоении земель. Но промышленникам было плевать на речи, а туземцы тем более не нуждались в дешёвом политическом пафосе.

Так что речь пришлось прочесть про себя, точно молитву перед сном. И представить бурные и продолжительные аплодисменты. Наступил очередной момент истины. Мы столбили южные рубежи колоний. Земли, за которые наверняка предстоит сражаться со многими претендентами.

Глава четырнадцатая. Such a lovely place...

Долгое плавание позволило нам всем отоспаться, после чего, мало-помалу, возобновились старые споры с Тропининым. Наверное, всё это от скуки. Пока мы занимались строительством города, разговоры о политике как-то сами собой угасли. Но на корабле занятий не находилось. А быть может, рецидиву мы обязаны походом на Калифорнию — этой извечной боли всякого русского любителя истории.

Лёшка не оставлял попыток убедить меня в своей правоте. С миссионерским пламенем в глазах взывал к национальным чувствам, к патриотизму. Но он явно нажимал не на те кнопки. Я по прежнему не видел в патриотизме ничего привлекательного, тем паче, что под этим соусом мне всю жизнь постоянно пытались всучить верноподданичество. Не брезгуя никакими приёмами.

Целые институты разных стран разрабатывали национальную идею, будто средство от перхоти. Но это ещё полбеды. Гораздо хуже, когда эта синтезированная идея возбуждает чувство национального унижения. Причём унижение это странным образом соседствует с идеей превосходства и национальной мощи. Как бы мы самые сильные, но вот нас все обижают.

Логики в этом я не видел. Это всё равно, что подойди к Дышлу и попробовать об него ноги вытереть. А он вместо того, чтобы размахнуться и вышибить из тебя дух, начнёт хныкать и жаловаться окружающим. Меня, мол, этот сопляк унизил. Нелепо? А людям зачастую пытаются выдать подобную картинку за истину. Но логика проста — униженную нацию проще объединить. И пара пустяков привести к фашизму.

— Ты пойми, — говорил я Лёшке. — Я допускаю, что человек от природы призван защищать собственных детей, семью или пусть даже род. Но вотчину должны защищать хозяева — это логично. У князей хватало ума оставить в покое крестьян и опираться на дружины. То бишь на наёмников. Им и в голову не приходило заставлять пейзанов драться.

— А ты как бы совсем отрицаешь гражданский долг?

— Тут ключевое слово "гражданский". А с этим термином в нашей империи туго. И потом долг дело такое. Нужно ещё подбить баланс кто и кому больше должен.

— В каком смысле?

— В самом прямом, — я завёл свою любимую песню. — Свободные люди принесли государству гораздо больше, чем оно им. Не знаю, как там другие империи, но нашу создали именно вольные люди. Запорожцы, донские казаки, новгородские купцы, поморы, сибирские промышленники. Они, желая того или нет, фактически сколотили империю, раздвинули её границы до той самой пресловутой одной шестой части суши. Все эти многотысячные армии, храбрые генералы, которыми нас заставляют гордиться, пришли уже на готовое. Так что при окончательном расчёте соотношение будет не в пользу государства.

— А знаешь, вот в этом ты прав, пожалуй, — сказал вдруг Лёшка. — Я больше не буду с тобой спорить. И мешать не буду. Делай что считаешь нужным. Империя придёт сюда, как только ты расчистишь поляну. Хочешь ты того, или нет.

Я ухмыльнулся.

Похоже, мы потихоньку приходили к консенсусу. Правда, со смелым заверением о прекращении споров Лёшка всё-таки поспешил. Наши пикировки регулярно возобновлялись на всём протяжении пути. А что остальные? А они уже привыкли и не обращали внимания. А быть может, и прислушивались. Кто знает?

* * *

Полторы тысячи вёрст "Онисим" прошёл без происшествий. Он скрипел, как перегруженная крестьянская телега, из досок и брусьев, которые не успели заменить, сыпалась труха, канаты исходили кудряшками, мачты грозили рухнуть на головы самоуверенных людишек при внезапном порыве ветра. Но корабль не подвёл, и Окунева переполняла гордость.

— Давай, старичок, не подведи, — подбадривал он своего друга.

Хотя началась уже осень, сильные штормы миновали нас. Галиот благополучно добрался до Золотых Ворот, которые мы едва не пропустили в темноте и утреннем тумане. Но широту я знал доподлинно, до секунды, и мы смотрели в сторону берега всеми пятьюдесятью парами глаз.

— Вот он! — выкрикнул с марса Чихотка. — Вот он проход!

Действительно, среди клочков тающего тумана мы увидели пролив, похожий на устье большой реки.

— Поворачивай! — распорядился я, уже узнавая знакомые, хотя и лишенные моста очертания.

Лёгкий попутный ветер благоприятствовал нам, корабль резво направился в горловину. Тут-то, попав в мощное течение и водовороты, мы чуть было не разбились о скалы. Лишь благодаря огромному опыту Окунев вовремя увидел среди тёмной воды едва заметные буруны. Он переложил руль, а матросы убавили паруса. Корабль потерял ход, его даже протащило немного назад в океан, но зато все остались целы.

— Не очень приветливый берег, — пробурчал капитан, выравнивая судно.

— Там дальше большая река, — пояснил я ему с долей вины в голосе. — Даже две. Здесь их течение встречается с приливами и получается сулой.

Окунев даже не поинтересовался, откуда мне всё это известно.

Наконец, мы повернули за мыс. Вода здесь оказалось лишь немногим более спокойной, чем в стремнине, но ветер был слабее. Берег оказался не слишком удобным. Ближе к мысу из воды торчали камни, а дальше начинался сильно заболоченный пляж. Лишь небольшой отрезок суши между ними позволял произвести безопасную высадку.

— Якорь бросай, — крикнул Окунев. — Лодку на воду!

Тропинин насвистывал какой-то саундтрек к вестерну, что-то из Эннио Морриконе, я напевал Welcome to the Hotel California... и под этот спорный аккомпанемент мы ступили на берег Калифорнии. Мы высадились в том месте, которое в наше время оказалось бы прямо под мостом. У подножья холма, усыпанного мелким камнем и поросшего пучками травы. Выше виднелись кусты и редкие кипарисами с приплюснутыми кронами. Пустынные холмы вовсе не напоминало Пресидио — тот парк, что устроили в моё время на месте военной базы. Когда-то здесь были (то есть будут) старые форты, современные береговые батареи, казармы и аэродром. Кое-что даже оставили потом на потеху туристам. Но вот что интересно — деревьев в черте мегаполиса я видел гораздо больше, чем сейчас на нетронутой цивилизацией земле.