Если судьба выбирает нас...

Ильин замолчал, выдерживая паузу...

— Обернулись они — ни сортира, ни вольноопределяющегося. Мистика?

— ...??? — слушатели недоуменно переглянулись.

— А вот и нет! Всего лишь снаряд германской мортиры. Девятидюймовым чемоданом нас попотчевали. На кого, как говориться, Бог пошлет... А вы говорите 'судьба'. Вот оно как, на войне-то, бывает.

* * *

Офицеры размещены в вагоне 2-го класса. Очень похоже на купе поезда дальнего следования моего времени, только отделка из натуральных материалов.

Попив с Генрихом чаю, я вышел в тамбур — подышать свежим воздухом.

Поезд идет со скоростью около тридцати верст в час, не ахти...

А теперь еще и стал замедляться — мы въехали в пригород. Состав шел все медленнее и наконец практически накатом вполз на небольшой вокзал и остановился. На обгорелом и посеченном осколками здании покосившаяся вывеска 'Deutsch-Eylau'...

Привокзальная площадь представляла собой ужасное зрелище.

И совсем не оттого, что сильно пострадала во время боев в городе.

Раненые...

Сотни раненых...

Вся платформа и площадь кишит ранеными.

Они лежат всюду на земле, на деревянных скамейках и просто на голом цементном полу. Они сидят у стен, на обломках, на кучах битых кирпичей.

Я вижу измученные глаза, пепельно-серые лица. Кто-то мечется в горячке, выкрикивая непонятные слова. Кто-то просто стонет...

Раненые то и дело хватают за ноги суетящихся меж ними санитаров, обращались к ним с мольбами и жалобами. Несколько докторов в забрызганных кровью халатах с криками бегают среди всего этого безумия:

— Ну что делать? Что делать? Санитары!

— Где этот чертов поезд? Да вы хоть шинелями их накройте!

— Морфину сюда! Этого в операционную!

— А вы чего трупы тащите? Складывайте в стороне, вот там у пакгаузов...

Мне стало жутко...

Вот он истинный лик войны!

— Езус Мария! — Раздался у меня за спиной потрясенный возглас. Это Генрих решил составить мне компанию и тоже увидел эту шокирующую картину. — Откуда их столько?

— Не знаю... Бои сейчас только под Мариенвердером. Наверняка оттуда!

Генрих встал рядом со мной и стал напряженно всматриваться в лица раненых солдат:

— Ты знаешь, Саша я впервые вижу что-то подобное. В бою видишь все как-то урывками, там некогда отвлекаться... Там тобой владеет или азарт или холодный расчет... Нет места для созерцания или осмысления... За этот год я видел множество смертей и разнообразных ранений... Но столько страдания одновременно, это ужасно!

— Согласен с тобой! Апофеоз войны это не только черепа или могильные кресты. Это еще и люди искалеченные душой и телом...

Лязгнула сцепка, поезд тронулся и стал набирать ход, увозя нас прочь...

Я на всю жизнь запомнил этот маленький полуразрушенный вокзал в Дойче-Эйлау...

14

Розенберг — очередной маленький восточно-прусский городок раскинувшийся на берегу вытянутого S-образного озера...

Полк получил приказ занять оборону в районе фольварка Вельке. Мы должны сменить 157-ой Имеретинский пехотный полк.

Наша 3-я гренадерская дивизия, занимает место отводимой в тыл 40-й пехотной дивизии на участке между Христовым озером и озером Гауда, в десяти верстах севернее Розенберга.

Русская армия переходит к обороне ввиду отсутствия перспектив дальнейшего наступления, до конечной цели которого города-порта Эльбинг еще пятьдесят километров...

Войска измотаны, тылы отстали... Видимо, взятие Мариенвердера станет лебединой песней, а потом останется только держаться против неизбежного немецкого контрнаступления.

7-ой Самогитский гренадерский полк нашей дивизии уже на позициях у Христова озера, а с подходом 9-го Сибирского гренадерского передислокация завершится.

Части 40-й дивизии сменившись, останутся в резерве в районе между Розенбергом и Ризенбургом.

Сейчас вот разгрузимся и 'шагом марш' на точку.

Хорошо хоть дождь прекратился еще с ночи, и жаркое летнее солнце быстро подсушило дорогу.

Обойдемся без нового 'болотного похода'.

* * *

По-моему, саперам 40-й пехотной дивизии надо выдать медали за трудовой подвиг. По крайней мере, саперному батальону — точно.

Это ж надо, за неполные трое суток устроить оборонительную позицию с окопами в три ряда, ходами сообщения, блиндажами, норами и прочими инженерными изысками.

Под это дело попилили небольшой лесок, закрывавший сектор обстрела на правом фланге обороны. Делу помогла имевшаяся на фольварке пилорама.

Нам, правда, работы досталось тоже непочатый край.

Во-первых: нет проволочных заграждений, ввиду отсутствия колючки как таковой. Во-вторых: надо делать в окопах дренажную систему и мостки: местность болотистая, множество ручьев, озера, опять же. В-третьих: нужны доты и капониры для минометов и траншейных пушек.

В-четвертых: медали нашим предшественникам можно и не выдавать, потому как пехота обобрала все продовольствие в окрестностях и нам теперь придется жить на привозных харчах...

Мы получили свой участок обороны строго уставной длиной в двести пятьдесят саженей, в первой линии. По обыкновению девятая и десятая рота впереди, одиннадцатая и двенадцатая — в резерве. Каждые три дня меняемся.

Командир батальона сообщил, что по данным разведки, немцы в десяти-двенадцати верстах севернее нас, сидят на своей резервной линии обороны. А посередине — ничья земля, где происходят постоянные стычки между нашими и немецкими дозорами.

Особенно Иван Карлович просил обращать внимание на кавалеристов — без нужды огонь не открывать, но и быть всегда начеку. Потому как вероятность того, что это будет противник или разъезд нашей 15-ой кавалерийской дивизии, примерно одинакова.

* * *

Проверив посты, я вернулся в свою палатку установленную на месте будущей минометной позиции — заглубленной площадки два на два метра. Пан ротный ночевал на такой же позиции по соседству.

Дело в том, что доставшийся нам с Казимирским блиндаж требовал доработки — надо было углубить дно еще на полметра, и сделать пол на сваях или слегах, для того чтобы вода уходила вниз.

Утром придут наши саперы, доделывать пулеметные гнезда и доты, вот и займутся. А я отправил одно отделение вместе с нестроевыми нашей роты в лес — набрать и напилить кругляка и разжиться досками или горбылем. Нужно делать мостки в траншеях, а то если пойдет дождь, нас тут затопит к чертям.

У палатки, сидя на патронном ящике, меня поджидал Лиходеев.

— Здравия желаю, вашбродь!

— Здравствуй. Ты чего не весел?

— Да вот смекаю, чем людей кормить. В округе на предмет продовольствия совсем не густо, у нас ротный припас на исходе. На полковом складе токмо чечевица, сухари да чай с сахаром. Мяса никакого — ни солонины, ни консервов... Муки тоже нет, значит и пекарня хлеба не даст. Я Копейкина услал разузнать, когда провизию доставят, да неспокойно мне что-то...

— Н-да. Дела неважнецкие. — Я задумался. Провиант для солдат рота получает двумя путями: с полкового интендантского склада и приобретая что-либо на 'кормовые' деньги.

Обычно ассортимент склада небогат, но как-то приближается к положенной норме снабжения:

Ржаных сухарей — 1 фунт 72 золотника (717 г) или хлеба ржаного — 2 фунта 48 золотников (1024 г); крупы — 24 золотника (102 г); мяса свежего -1 фунт (409,5 г) или 72 золотника (307 г) мясных консервов; соли — 11 золотников (50 г), масла сливочного или сала — 5 золотников (21 г); подболточной муки — 4 золотника (17 г), чаю — 1,5 золотника (6,4 г), сахару — 5 золотников (21 г), перца — 1/6 золотника (0,7 г). Общий вес всех продуктов, получаемых одним солдатом в день, составлял, таким образом 1908 грамм.

Мне эти нормы, наверное, по ночам сниться будут, ибо ведя всю ротную бухгалтерию, я их наизусть выучил.

— Здравия желаю, вашбродь! — перед нами возник вышеупомянутый Филя Копейкин, вернувшийся из 'разведки' в обозе второй очереди. Судя по его кислой физиономии, дела обстояли плохо.

— Ну, говори, что там?

— Продовольствие доставят не раньше, чем через два дня, вашбродь!

— Это еще почему?

— Дык, пока Сибирский гренадерский не перевезут, снабжение никак не можно. Квартирмистр сказывал, мол, поезд-то токмо один.

— Дела-а-а-а... — хором произнесли мы с Кузьмой Акимычем.

15

Рано утром пришел вестовой из штаба полка с приказом явится для получения карт местности.

— Надо же, как быстро объявились карты, — удивился Казимирский. — Я думал, не раньше чем через месяц прочухаются. В прошлом году, бывало, и по сезону с кроками в тетрадках ходили. Отправляйтесь-ка, барон, получить от штабных щедрот.

Штаб располагался непосредственно на фольварке в главном доме, выкрашенном в веселенький фисташковый цвет, резко контрастировавший с рыжей черепичной крышей.

На входе я столкнулся с полковым адъютантом поручиком Шевяковым:

— Доброе утро, барон!

— Доброе утро, господин поручик! Вот, прибыл получить полагающиеся карты местности.

— Ах, да! Зайдите к Жоржу, он вас обеспечит.

— Благодарю...

В одной из боковых комнат за столом расположился наш философ-летописец Жорж Комаровский:

— Здравствуйте, господин прапорщик! — обрадовано вскочил мне на встречу вольноопределяющийся.

— Здравствуйте, Жорж! Я к вам с вопросом сугубо деловым — мне сказали, что у вас можно получить карты?

— Да-да, конечно! — Комаровский метнулся в угол к большому серому ящику, едва не опрокинув при этом стул. С видимым усилием приподняв крышку, он извлек два пухлых конверта из вощеной бумаги и протянул их мне. — Извольте!

Внимательно осмотрев пакет, я обнаружил на нем полустертую печать с германским орлом, на которой кроме слова 'regiment', ничего было не разобрать, и надпись пером 'Kept — April 4, 1914' /Опечатано 4 апреля 1914 г./

Надорвав конверт, я понял, что предчувствия моего ротного не обманули — карта была немецкая. Аналог нашей трехверстки...

— И откуда такое богатство? — поинтересовался я у Жоржа.

— Намедни доставили с нарочным из штаба корпуса. Вот целый ящик... — Комаровский поправил очки и, пододвинув мне разлинованную тетрадь, протянул карандаш. — Получите и распишитесь...

Расписавшись, я как бы невзначай поинтересовался, что там с провиантом для нижних чинов?

— Вся полнота снабжения, возможна лишь через пару дней. — Вздохнул вольноопределяющийся, — Но возможно и ранее, как только наши войска возьмут Мариенвердер.

Вот так...

Ни много, ни мало...

Глава V

1

Три дня тоскливого сидения в окопах на урезанном пайке в нервном ожидании немецкого реванша...

Проверка постов и секретов, перемежаемая со вздрючиванием личного состава. Последнее — средство от скуки и против намечающихся пролежней от безделья. Я учу гренадер 'Родину любить', они — учатся.

Все при деле.

Любовь к Родине выражалась в непрестанном совершенствовании обороны, в соответствии с буквой устава известного мне по прошлой жизни и, что удивительно, в соответствии с буквой устава нынешнего. При обнаружении некоторых совпадений я мысленно поставил себе отметку 'разобраться при случае'.

Кузьма Акимыч честил наших подчиненных в хвост и в гриву:

— Это окоп? Это, по-твоему, окоп? Ити твою мать, через коромысло!!! Выроют себе, как куры в пыли, по ямке, бросят на дно охапку соломы, и ладно! Бревна еще волоките, ироды, будем подбрустверную нишу устраивать!

При таком живейшем участии Лиходеева в процессе я, в некотором роде, чувствовал себя ненужным.

Где-то гремит артиллерийская канонада, время от времени слышны звуки далекой перестрелки.

В остальном — тишь да гладь.

Только на третий день обстановка оживилась.

В два часа пополудни на нас вышли два потрепанных эскадрона 15-го Татарского уланского полка с куцым обозом и парой орудий без снарядов.

Вести были неутешительные: немцы, наконец-то, двинулись вперед, вытесняя наши кавалерийские части с полосы 'ничейной' земли.

Ближе к вечеру из Розенберга пришел обоз с трофейной колючей проволокой. Саперы, сопровождавшие подводы, сообщили, что на станции разгружаются две гаубичные батареи и наконец-то добравшийся до нас провиантский состав.

Это хорошо.

Я бы, даже, сказал 'удачно'!

Потому как сытому помирать как-то спокойнее — меньше терзаний душевных и телесных. Ибо, как сказал философ: 'Как мое насыщение таит в себе наслаждение, так и мое наслаждение довершает мое насыщение'.

А ночью нас сменили.

* * *

Хорошенько выспавшись в просторном блиндаже на резервных позициях — я завтракал, наслаждаясь кулинарными изысками, доставленными из офицерской столовой.

Все-таки хорошо, когда снабжение налажено.

Чай с бутербродами, свежайшие бисквиты и даже кремовые трубочки 'Эйнем', купленные расторопным Савкой в нагнавшей полк лавке 'Экономического Общества'.

Лепота.

В прошлой жизни я бы, наверное, закурил...

А теперь воздержусь, пожалуй. Поберегу здоровье молодецкое, которое легко может подорвать немецкий снаряд, пуля или штык...

На войне, как на войне...

Но курить все равно не буду!!!

Дабы не пришлось потом, мучительно больно, расставаться с вредной привычкой, ежели не убьют, конечно.

Начал в мажоре, а скатываюсь к минору...

В общем, ерунда это все! Пойду-ка я лучше проведаю Генриха — они тоже сменились той ночью.

Поговорим о высоком, низком, далеком и близком.

Стихи, однако...

Затянув ремни амуниции, я, напевая под нос 'Широка страна моя родная...' отправился на поиски поручика Казимирского, дабы уведомить командира, что собираюсь посетить расположение девятой роты.

Похоже, что настроение, несмотря ни на что, весьма позитивное!

* * *

Генрих сидел у входа в блиндаж на патронном ящике за свежеоструганным столом, и сосредоточенно скрипел пером по бумаге, время от времени задумчиво покусывая кончик перьевой ручки.

— Здравствуй, Геня! Что ты там сочиняешь?

— Добрый день, Саша! Письмо домой сочиняю. Сегодня после обеда в Москву едет наш квартирмистр Суменков — в отпуск по болезни. Есть возможность передать с ним мое послание, дабы миновать цензуру.

— Разумно!

— Еще бы! Цензоры, ввиду своей теплой тыловой жизни, отличаются излишней ретивостью: то половину тушью измажут, то ли письмо и вовсе не дойдет. Да и неприятно, знаешь ли, что твое послание вскрывают и читают посторонние люди.

— Да, действительно...

— Буквально вчера получил письмо от отца — он очень за меня беспокоится. А тут такая оказия подвернулась...

Отец Генриха — профессор политэкономики в Александровском Коммерческом училище, что на Старой Басманной, был единственным близким человеком для моего друга. Мать Генриха умерла от апоплексического удара, когда ему было четырнадцать, а другой родни, кроме полумифических троюродных кузин, у Литусов не было.

— Извини, я верно, не вовремя...

— Чепуха! Я уже заканчиваю! Обожди немного, и мы вместе пойдем в 'Собрание'.

— Ладно, Геня, я никуда не тороплюсь. Так что можешь немного поупражняться в эпистолярном жанре.

— Доброе утро, барон! — Из блиндажа вынырнул штабс-капитан Ильин в свежем кителе, начищенных до блеска сапогах, подтянутый и благоухающий 'вежеталем'.