Шипы

Все свершилось быстро. Ни Гордон, ни Галлахер не думали, что делают. Это не был акт любви, когда любовники растворяются друг в друге и становятся единым целым. Это был физиологический секс, когда инстинкт самосохранения побуждает к размножению перед лицом неминуемой гибели. В неистовстве они не замечали ни пергаментной кожи, ни грязи и ссадин, ни выпирающих костей, ни болезненного блеска в закрытых глазах. Никакой романтики или высшего смысла, как это показывают в фильмах. Только в самом конце Галлахер застонал, сквозь сжатые зубы, призывая Иезис.

Потом, обессиленные, они легли на землю. Не говорили друг другу ни слова, просто лежали рядом. Гордон — на спине, вытянувшись и закрыв глаза. Галлахер — на боку, свернувшись в позу эмбриона и уткнувшись лбом ей в плечо. Время остановилось. Гордон казалось, что мир вокруг вращается с бешеной скоростью, затягивая ее в центр воронки.

— Мы должны идти, — прошептала она, не двигаясь.

— Да, — ответил Галлахер, закрывая глаза и чувствуя, как сознание ускользает.

Ему казалось: он вышел из плоти и поднялся вверх. Он видел два нагих человеческих тела, затерянных на чужой планете в глубоком космосе. Он видел пепелище рядом — все, что осталось от еще одного человека, и сверху это было похоже на жертвоприношение. И девушку на спине, словно следующей жертвой должна была стать она. И мужчину рядом, свернувшегося на боку, похожего на эмбрион перед началом развития. Он видел Гордон и себя, но не понимал этого, потому что реальность сдвинулась.

Так они пролежали несколько часов, в полусне, в полубессознании. Так бывает, когда психика устает держать удар и переключается в режим самосохранения. Ничто не тронуло их. Ни одна тварь не подошла даже близко к беззащитным людям, как будто сверху они были накрыты невидимым защитным куполом.

А может быть потом, что Айк Ли, невидимый все то время, пока Гордон и Галлахер спали, стоял рядом с ними, охраняя их покой.

Родители Айка Ли — мелкий драгдилер и уличная проститутка — назвали своего сына совершенно иначе, но слог "Ли" уже тогда присутствовал в его имени. Мальчик был плодом случайного секса под воздействием секстази, наркотика, который многократно увеличивал желание и ощущения от полового акта. Беременность явилась для девушки неприятной неожиданностью, и в первый раз малыш Ли едва не лишился жизни в возрасте трех недель с момента зачатия. Четвертая из таких попыток закончилась преждевременными родами. Ли никогда не узнал о жутковатом символизме своего появления на свет, но всю жизнь прожил с ощущением, что Смерть стоит за левым плечом. Отец новорожденного увидел своего сына один-единственный раз, потому что через десять с половиной часов его убили в пьяной уличной драке. Спустя шесть лет мать Ли загнулась от передозировки какой-то нелицензированной дрянью, и он остался один.

Несколько недель или месяцев он прожил на самом дне самого низшего социального слоя. Когда полицейский рейд случайно обнаружил его в подвале разрушенного дома, мальчик почти уже не разговаривал, кусался и царапался, подвывая на высоких нотах. Его поместили сначала в психиатрическую лечебницу, а потом в детский приют. Там ему дали другое имя, на которое он все равно никогда не отзывался.

В возрасте четырнадцати лет его выкинули из приюта. В его активе были аттестат о среднем образовании, умение драться, умение сопротивляться при допросе, три сексуальных партнерши (одна из которых до встречи с Ли была девственницей), умение обращаться с оружием, нелюбовь к людям и некоторые другие подобные особенности. Ли нашел себе работу в ночном баре, сначала за еду и угол, но уже через полгода угол превратился в отдельную коморку, а гамбургер из бара мутировал в полуфабрикаты из супермаркета. Метаморфоза стала возможна благодаря умению Ли точно выполнять поручения и не задавать лишних вопросов.

Впервые он попался в семнадцать. Попался и выкрутился, проведя за решеткой ровно неделю. Легко, в общем, отделался. После этого его подружка решила, что Ли будет в большей безопасности, если они будут жить вместе, и переехала к нему. В целом они жили даже где-то хорошо. Каждые три-четыре дня девушка устраивала скандалы с визгами и битьем посуды. Ли отмалчивался, тренируя терпение, но потом ожесточенно избивал макивару в додзе, куда начал ходить сразу после ареста. Это была его первая и последняя попытка семейной жизни. Потом он бросал девушек раньше, чем они могли решить, что у них "серьезные отношения".

Постепенно Ли приобрел хорошую репутацию, оброс постоянными клиентами и связями. Он уже не работал в баре, а вел вполне самостоятельные дела. Одно его имя служило гарантией того, что все будет выполнено предельно точно, аккуратно и в срок. Когда он попался во второй раз, отвертеться уже не удалось.

Год Ли провел в камере исправительного лагеря для несовершеннолетних. Компанию ему составлял субтильный индейский парень по прозвищу Оцеола. Когда Ли попал в лагерь, Оцеола уже был там. И оставался там, когда Ли освободился. За что Оцеола мотал срок, Ли никогда не узнал. Зато узнал кое-что об индейской магии и Лестнице духов. Именно Оцеола научил его видеть узоры вероятных реальностей. Не только видеть, но и использовать. Оцеола будет первым, кого Ли встретит после своей Смерти.

После исправительного лагеря стало хуже. Вернувшись, Ли обнаружил, что лишился дома. Второй поход на самое дно социума оказался более тяжелым. То, подо что легко адаптировалась психика шестилетнего ребенка, оказалось губительным для психики взрослого человека. Какое-то время ему удавалось держаться за счет старых знакомств, но ничто не может длиться вечно. За время своих мытарств Ли подхватил сифилис, лишился половины зубов и подсел на кокс.

Следующие два с половиной года своей жизни Ли почти не помнил. Только черные тени, раздирающие его душу на части и крадущие секунду за секундой. Только отдельные обрывки, которые он хотел бы забыть, но никогда не мог. И еще боль от ломки, когда не удавалось достать новую дозу. И муки голода, когда не удавалось достать еду. Приступы тоски и депрессии, когда хотелось только одного — умереть. Приступы агрессии, когда Ли готов был убить любого, кто попадется под горячую руку. Нити реальности рвались, а узоры были изломанными и тусклыми. В алкогольно-наркотическом болезненном угаре Ли не увидел своего будущего.

Все закончилось в одну из ночей в том самом баре, в котором когда-то он начал работать после приюта. В тот день Ли повезло — у него была доза, порция яичной лапши и угол на ночь, так что он в общем-то пребывал в благодушном настроении. Ли поел, ширнулся и отбыл на станцию Большая Отключка. Очнулся на следующий день: в камере, с перебинтованными руками и обвинением в умышленном убийстве.

Жертвой был какой-то парень, которого Ли даже не знал. Его голова представляла собой сплошное кровавое месиво, и даже частички мозга можно было бы разглядеть, если знать, на что смотреть. Ли не мог поверить, что это он, но под бинтами его руки были содраны почти до костей, а в кровавом месиве на лице парня была и его кровь. Ли не мог вспомнить, как и почему он это сделал, но в том, что это именно он, сомнений не было. Расследование было кратким. За убийство с особой жестокостью, совершенное в состоянии наркотического опьянения, Ли приговорили к принудительному лечению и пожизненной ссылке на каторжные работы. Приговор был вынесен спустя сутки после того, как Ли исполнился двадцать один год, и по закону он стал совершеннолетним.

В спецклинике, куда его поместили, в Ли проснулась жажда жизни. Странное желание для того, кто был обречен на пожизненную каторгу. Сначала Ли обдумывал варианты побега, но потом отказался от этой мысли. Следующей умерла надежда на досрочное освобождение. Но Ли хотел жить. Просто жить. И он решил, что все остальное может быть второстепенно.

Полковник Тодгард появился в его жизни подобно ангелу-хранителю, в которых Ли все равно не верил. Историю азиатского парня с талантом воина и нелегкой судьбой он услышал во время благотворительного ужина у судьи, впаявшего Ли пожизненный срок. Потом через этого же судью полковник устроил себе допуск к личному делу осужденного и экскурс в спецклинику. Несколько раз Тодгард наблюдал, как Ли тренируется в своей камере, как держится с другими заключенными и персоналом, как проходит терапию. Смотрел и не мог понять, что нашло на этого парня, что заставило его забить человека насмерть голыми руками. Чем больше смотрел, тем больше понимал, что место Ли совсем не там, где он оказался волею кармы. И полковник Тодгард совершил маленькое чудо. Через полгода, после того, как лечение было закончено, Ли вместо каторги оказался на "Каракатице". С новой судьбой, новой жизненной перспективой и новым именем.

Полковник Тодгард, отец его второго рождения, дал ему имя Айк. И это был уже совершенно другой человек.

Простишь ли ты когда-нибудь меня, сынок?

"Линкольн" был первым. Он высился перед Галлахером и Гордон, все такое же мертвый, как и несколько дней назад. Для него это время прошло, как один незаметный миг. Для людей прошла вечность.

Невольно Гордон остановилась. Ей казалось, что это ее дом, который она покидает навсегда. Теперь уже точно — навсегда. Галлахер остановился рядом и положил руку ей на плечо. Он ничего не говорил, потому что и так все было ясно.

— Оно здесь, — проговорила Гордон, оглядывая корабль тревожным взглядом, — Я чувствую его.

— О чем ты?

Гордон закрыла воспаленные глаза, как будто так у нее открывалось другое — ВНУТРЕННЕЕ зрение.

— Целое всех частей, оно здесь, внутри корабля. Оно ждет, когда мы придем, чтобы пожрать нас. Пожрать, а потом отделить, чтобы мы тоже стали частями. Мы убили много, и теперь ему нужна регенерация. Мы станем этой регенерацией.

Слушая ее, Галлахер беспокоился все сильнее. Он всерьез начал опасаться, что рассудок Гордон не выдержал всего этого кошмара и повредился. Она начала повторяться, и ему хотелось крикнуть: Замолчи! Я не вынесу даже мысли, что все это еще не закончилось. Я хочу домой, к маме, а все целое, все части, вся эта долбанная планета могут катиться в долбанную Бездну этого долбанного мира к их долбанной матери, только замолчи, Гордон, замолчи ради лица Иезис.

Паника накатывала волнами, и он не мог контролировать этот дьявольский прилив. Мысли путались, а реальность снова начала ускользать, расползаясь темными пятнами. Должно быть, именно так видел мир Ли, в последние несколько дней, когда медленно умирал от инопланетного яда. Чей-то голос издалека звал его:

— Галлахер! Галлахер!

Чудовищным усилием воли он заставил себя отрешиться от поглощающей сознание паники. Несколько раз глубоко вздохнул, выравнивая дыхание и прогоняя из глаз черноту. Это Гордон. Гордон его звала. Она стояла перед ним, и из ее глаз текли слезы, которых она не замечала.

— Что? — его голос прозвучал неестественно спокойно.

— Эти твари. У них есть одно главное, как королева у пчел. Матка. Она и есть их общий разум, их целое, от которого они все произошли. Понимаешь? Мы думаем, что их много, но на самом деле оно только одно. Если мы убьем это одно, то других больше не будет. Понимаешь? Мы должны убить эту королеву, чтобы другие люди, которые прилетят сюда когда-нибудь, не погибли. Понимаешь? Мы должны убить его сейчас, потому что иначе это никогда не закончится. Сюда прилетят другие, и они тоже умрут. Или захотят забрать образцы, привезти на Землю, чтобы изучить. Мы должны остановить это, чтобы никто больше не погиб. Именно мы, потому что больше некому. Ты слышишь меня, Галлахер?!

Поначалу ее монолог казался ему горячечным бредом. На бледном лице Гордон выступили неровные алые пятна. Глаза блестели, но уже не от слез, а от фанатичного безумия, как ему показалось. Но постепенно слова, которые она повторяла снова и снова, обрели смысл. Галлахер соглашался. Да, они должны попытаться спасти мир от мерзких лягушкообразных монстром. И поскольку они здесь, застряли вдвоем на этой долбанной планете, то должны попытаться спасти мир прямо сейчас, потому что потом может быть поздно.

Но другая часть Галлахера, которая обладала бесконечным оптимизмом идиота, которая любила выпить и трахнуться, которая недолюбливала миссис Шульц и беззлобно подкалывала лучших друзей, и... так вот, эта часть была категорически не согласна с предложением Гордон. Этой частью Галлахер не хотел быть героем, спасающим мир от инопланетной заразы. Он хотел как можно быстрее убраться под надежную защиту силовых экранов и брони "Ричарда Плантагенета", а не торчать в трех шагах от спасения, размышляя о судьбах мира. Он хотел вернуться домой и забыть весь этот кошмар, хотя и сомневался, что у него получится — забыть. И увезти с собой Гордон. Гордон увезти с собой тоже, как этого хотел Ли.

Но Гордон стояла радом и все бормотала и бормотала о спасении мира, путаясь в словах и повторяясь.

— Гордон!

Она замолчала на полуслове.

— Почему ты плачешь, Гордон?

Она провела рукой по щеке и посмотрела на мокрую ладонь. Ее взгляд стал более осмысленным. В конце концов, Гордон еле слышно прошептала:

— Потому что мне страшно.

Страшно. Галлахеру казалось, что он уже притерпелся к страху, но нет, это было не так.

— Пойдем, осталось уже совсем немного. "Ричард" рядом, а там мы будем в безопасности.

Гордон отрицательно качнула головой и отступила от него на шаг.

— Ты не слышал, что я говорила. Мы должны убить королеву.

— Я прекрасно тебя слышал! — Галлахер просто взорвался, — Но где? Где она, эта твоя королева? Ты собираешься искать ее по всей планете? Или ты собираешься позвать ее и надеяться, что она сама выползет под наш огонь? Да мы сдохнем от усталости и истощения уже через пару дней! Пожалуйста, Гордон... давай просто вернемся домой.

Он смотрел на нее, а слезы все текли и текли по ее лицу, и это сводило Галлахера с ума. Почему сейчас? Почему безумная идея найти и уничтожить Самую Главную Тварь пришла в больную голову Гордон именно сейчас, когда они уже почти дошли до "Ричарда"? Мысленно задавая этот вопрос, Галлахер и не подозревал, что получит ответ.

— Разве я не сказала тебе? — бровь удивленно дернулась вверх, но Гордон болезненно скривилась от этого простого движения, — Оно здесь, на "Линкольне".

— Откуда ты знаешь?

— Я чувствую его. Оно обессилено, потому что мы убили слишком много его частей. Поэтому мы должны попытаться уничтожить его, пока оно... она слаба.

Несколько минут — непозволительно долго в их положении — Галлахер переваривал услышанное. Он не знал, могло ли быть так, как говорила Гордон, все это казалось слишком невероятным. Вместе с тем у него не было и аргументов против.

— Хорошо, пусть так, — наконец, медленно проговорил он, — Но зачем нам лезть в корабль? Мы можем подняться и уничтожить его сверху. Зачем надо лезть прямо в пасть монстру?

— Потому что я должна видеть, как оно умирает. Иначе я до конца жизни не смогу спать спокойно.