— Что, если я пообещаю не сомневаться ни в одном вашем слове? В конце концов, я уже видела артефакты в кабинете Калискана. Я почти уверена, что они не были подделаны.
— Да, все они были настоящими.
— А это значит, что они должны были откуда-то взяться. Калискан сказал, что они не сохранились, и все же, судя по всему, они были сделаны где-то в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году.
— Что, как правило, подразумевает... — подсказала Скеллсгард.
— Что вы нашли способ вернуться в тысяча девятьсот пятьдесят девятый год. — Она сделала паузу, тщательно подбирая следующие слова. — Или, по крайней мере, во что-то, очень похожее на тысячу девятьсот пятьдесят девятый год, даже если это не совсем верно во всех деталях. Это далеко от истины?
— Нет, на самом деле это довольно близко.
— И эта версия тысяча девятьсот пятьдесят девятого находится внутри объекта АКС, о котором говорил Питер. Того, в который, по его словам, вы нашли вход.
— Они сказали нам, что ты хороша, — сказала Скеллсгард.
— Так при чем же здесь Париж?
— В конце этой гиперпаутины находится что-то очень похожее на Париж. Вы войдете в него и вступите в контакт с человеком по имени Бланшар.
Оже старалась говорить спокойно, делая это шаг за шагом. — Кто-то еще из команды, например, Уайт?
— Нет, — сказала Скеллсгард, взглянув на Эйвелинга. — Коренной житель Е2 Бланшар.
— Что это значит?
— Это значит, что он вырос внутри него. Это означает, что он понятия не имеет, что живет не в настоящем Париже, на реальной Земле, в реальном двадцатом веке.
Что-то похожее на лед прошло через Оже. — Сколько здесь таких, как он?
— Около трех миллиардов. Но не позволяйте этому сбить себя с толку.
— Все, что вам нужно сделать, — сказал Эйвелинг, — это найти Бланшара и вернуть предмет, который Сьюзен Уайт передала ему на хранение. Это будет нетрудно. Мы сообщим вам адрес, который будет находиться в пределах легкой досягаемости от вашего пункта въезда. Бланшар будет ждать вас.
— Я думала, вы сказали...
Эйвелинг прервал ее. — Вы будете выдавать себя за сестру Сьюзен Уайт. Она уже велела ему передать товар вам, если вы появитесь. Помимо всего прочего, именно поэтому нам нужна была женщина.
Оже на мгновение задумалась, пытаясь усвоить всю эту новую и озадачивающую информацию. Ее разум был полон вопросов, но она быстро решила, что, как бы сильно она ни хотела знать каждую деталь задания, ей лучше начать с основ.
— И какова природа этого утерянного имущества?
— Просто несколько бумажек в жестяной банке, — сказал Эйвелинг. — Они ничего не будут значить для Бланшара, но для нас — все. Вы уговариваете Бланшара отдать вам жестянку. Вы убедитесь, что бумаги внутри. Затем вы возвращаетесь к нам — с документами, — и мы сажаем вас на первый же транспорт домой.
— В ваших устах это звучит так просто.
— Так и есть.
— Тогда почему у меня есть ноющее подозрение, что здесь должен быть подвох?
— Потому что так оно и есть, — сказала Скеллсгард. — Мы не знаем наверняка, что случилось со Сьюзен, но мы знаем, что она почувствовала угрозу и что она отдала эти бумаги Бланшару на хранение. Есть вероятность, что ее убили.
Эйвелинг оторвал свое внимание от сочащихся линий навигационного дисплея и послал Скеллсгард раздраженный взгляд. — Ей не нужно было знать, что это было убийство, — сказал он. — Если это вообще было убийством.
— Я чувствовала, что это было нужно, — ответила Скеллсгард, пожимая плечами.
— Ну, — сказал Оже, — было это убийство или нет?
— Она упала, — сказал Эйвелинг. — Это все, что мы знаем.
— Или ее толкнули, — мрачно сказала Скеллсгард.
— Я бы действительно хотела знать, что это было, — настаивала Оже.
— Это не имеет значения, — сказал Эйвелинг. — Все, что вам нужно знать, это то, что E2 — это враждебная территория, о чем Уайт забыла. С самого начала она была осторожна: так всегда бывает. Затем она превысила полномочия своей миссии, пошла на риск и в итоге погибла.
— Какого рода риск?
Прежде чем Эйвелинг успел вставить хоть слово, Скеллсгард сказала: — Сьюзен почувствовала, что она на пороге чего-то большого, чего-то значительного. Поскольку она не захотела возвращаться на портал, все, что мы получили от нее, — это загадочные сообщения, нацарапанные на открытках. Если бы она хотя бы потратила время на создание радиопередатчика или возвращение на базовую станцию, она могла бы рассказать нам что-то более конкретное. Но она была слишком занята поиском зацепок, и в конце концов из-за этого ее убили.
— Предположение, — сказал Эйвелинг.
— Если мы не думаем, что она что-то замышляла, — сказал Скеллсгард, — то почему мы так спешим вернуть эти бумаги? Это потому, что мы думаем, что в них может что-то быть, не так ли?
— Это потому, что мы не можем рисковать культурным загрязнением, — поправил Эйвелинг. — Проанализированные с правильным мышлением документы могли бы раскрыть происхождение Уайт. Мы не знаем, насколько она была нескромна. Пока мы не получим документы, мы будем в неведении.
Скеллсгард посмотрела на Оже. — Думаю, все, что хочу сказать, это... будьте осторожны там, хорошо? Просто садитесь и делайте свою работу. Мы хотим, чтобы вы вернулись целой и невредимой.
— Действительно? — спросила Оже.
— О, конечно. Можете себе представить, каким было бы обратное путешествие, если бы со мной был только Эйвелинг?
ДЕВЯТЬ
Была середина утра, когда Флойд вернул Кюстина в квартиру Сьюзен Уайт с тяжелым набором инструментов в руке. Практичность Кюстина никогда не переставала его удивлять: этот человек мог приложить руку практически к чему угодно, будь то ремонт "Матиса", сантехника в их квартире или попытка починить состряпанное на скорую руку радиоприемное оборудование мертвого шпиона. Флойд немного разбирался в ремонте лодок, но это был его предел. Однажды он расспрашивал Кюстина о том, откуда взялась такая практичность, но единственное объяснение, которое предложил Кюстин, заключалось в том, что определенные навыки обращения с электричеством и металлом очень полезны следователю в криминальном отделе.
Это было все, что Флойд хотел знать.
Он подождал в машине, пока Кюстина впустят, затем еще пять минут барабанил пальцами по рулю, пока фигура Кюстина не замаячила в окне пятого этажа. Кюстин не ожидал получить какие-либо результаты раньше середины дня, но они договорились поговорить по телефону в два часа, несмотря ни на что.
Флойд свернул от дома Бланшара и поехал на Монпарнас, петляя по небольшим боковым улочкам, пока не нашел дом, где оставил Грету накануне вечером. При дневном свете дом казался немного веселее — но только немного. Грета открыла дверь и проводила его на скудно обставленную кухню, которую Софи показала ему накануне вечером.
— Я позвонил в телефонную компанию, — сказал Флойд. — Сейчас он должен работать.
— Так оно и есть, — удивленно сказала Грета. — Кто-то позвонил по этому поводу всего час назад, но я была так отвлечена, что на самом деле не думала об этом. Как тебе удалось убедить компанию восстановить ее связь? Она все еще не может позволить себе заплатить им.
— Я сказал им, чтобы они записали расходы на мой счет.
— Ты это сделал? — она склонила голову набок. — Это ужасно любезно с твоей стороны. Ты тоже не очень-то купаешься в деньгах.
— Не беспокойся об этом. Это не так, как если бы... — Его голос затих.
— Не так, как будто это будет продолжаться вечно? — она закончила за него. — Нет. Ты прав. Этого не будет.
— Я не хотел показаться бессердечным.
— Все в порядке. — Теперь в ее голосе звучало недовольство собой. — Я вымещаю злость на том, кто находится в пределах досягаемости. Ты этого не заслуживаешь.
— Не беспокойся об этом. С того места, где я стою, ты отлично справляешься. Как сегодня чувствует себя Маржерит?
Грета положила слой меда на ломтик тоста, намазанного маслом. — По словам Софи, примерно то же, что и вчера. Доктор уже сделал ей укол морфия на весь день. Я не знаю, почему они не могут дать ей это позже, чтобы она могла хотя бы хорошенько выспаться ночью.
— Может быть, они беспокоятся, что она слишком хорошо выспится ночью, — сказал Флойд.
— Это было бы не так уж плохо, — тихо сказала Грета. Сегодня она была одета во все белое, ее черные волосы были завязаны сзади белым бантом. Бант ярко сиял, как в рекламе стирального порошка. Грета передала ему тост, затем дочиста облизала пальцы, по-девичьи прищелкнув губами. — Спасибо, что остался со мной прошлой ночью, Уэнделл, — сказала она. — Это было любезно.
— Тебе нужна была компания. — Он откусил тост, наклоняя его, чтобы не пролить мед на рубашку. — О Маржерит. Ничего, если я поздороваюсь с ней? Я знаю, что ты сказала прошлой ночью, но я действительно хотел бы, чтобы она знала, что мне не все равно.
— Возможно, она даже не помнит тебя.
— Я готов к этому.
— Ну, хорошо, — тяжело сказала Грета. — Полагаю, сейчас она так же проницательна, как и всегда. Но не задерживайся слишком долго, ладно? Она очень быстро устает.
— Я буду краток.
Она повела его наверх, Флойд на ходу доедал тост. Половицы скрипели, когда он пересекал лестничную площадку. Грета приоткрыла дверь спальни, проскользнула внутрь и очень тихо заговорила с Маржерит. Флойд услышал, как пожилая женщина ответила по-французски. Больше она ни на чем не говорила, даже по-немецки. Грета как-то сказала ему, что она родилась в Эльзасе и вышла замуж за немецкого столяра, который умер в конце тридцатых годов. Дома они говорили только по-французски.
Когда семье Греты в Германии стало трудно — Грета была еврейкой по материнской линии, — они отправили ее жить к Маржерит. Она приехала в Париж летом 1939 года, когда ей было девять лет, и прожила в городе большую часть последних двадцати лет. После неудавшегося вторжения в 1940 году было много антигерманских настроений, но Грета выдержала большую их часть, говоря по-французски с ярко выраженным парижским акцентом, который ничем не выдавал ее истинное происхождение. При первой встрече с ней Флойд и предположить не мог, что она немка. Раскрытие ему этого секрета было первой из многих близостей, каждая из которых вызывала легкий, пронзительный трепет взаимного доверия.
Она окликнула его из глубины комнаты. — Теперь ты можешь заходить, Флойд.
Дверь открылась шире, и появилась Софи, которая как раз выходила, неся с собой поднос. Он отступил в сторону, пропуская ее, затем вошел в закрытую ставнями тишину спальни. На стенах были тонкие квадраты и продолговатые формы, с которых были сняты картины, фотографии и зеркала. Кровать вокруг Маржерит была аккуратно застелена, вероятно, при подготовке к визиту врача, и теперь пожилая леди сидела почти вертикально, опираясь на три или четыре пухлые подушки. На ней была ночная рубашка в цветочек с высоким воротом и длинными рукавами, которая, казалось, принадлежала девятнадцатому веку. Ее седые волосы были зачесаны назад, а на щеках слегка виднелись румяна. Флойд мог почти разглядеть лицо Маржерит в приглушенном свете, но то, что он увидел, было тонким, беглым наброском женщины, которую он знал. Он думал, что было бы легче, если бы не было никакого сходства вообще, но она была узнаваема, и это делало задачу еще более трудной.
— Это Уэнделл, — мягко сказала Грета. — Ты помнишь Уэнделла, не так ли, тетя?
Флойд представился, держа свою фетровую шляпу обеими руками, как подношение.
— Конечно, я помню его, — сказала Маржерит. Ее глаза были на удивление яркими и ясными. — Как дела, Флойд? Мы всегда называли тебя Флойдом, а не Уэнделлом, не так ли?
— У меня... все отлично, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу. — Как вы себя чувствуете?
— Теперь со мной все в порядке, — ее голос был хриплым. Ему пришлось сосредоточиться, чтобы разобрать ее слова. — Но ночи выдаются трудными. Я никогда не думала, что сон может отнять у меня столько энергии. Я не уверена, сколько у меня осталось.
— Вы сильная леди, — сказал он. — Я уверен, что у вас гораздо больше энергии, чем вы думаете.
Она положила одну из своих тонких, похожих на птичьи, рук поверх другой и сложила их на животе. Газета лежала у нее на коленях, как шаль, раскрытая на страницах "парижских новостей". — Хотела бы я, чтобы это было правдой.
Она знает, — подумал Флойд. — Возможно, она была хрупкой и, возможно, не всегда так хорошо понимала, что происходит вокруг нее, но она прекрасно знала, что больна, и что ее болезнь никогда не позволит ей покинуть эту комнату.
— Как там снаружи, Флойд? — спросила Маржерит. — Я всю ночь слышала дождь.
— Немного проясняется, — сказал он. — Выходит солнце и... — У него внезапно пересохло во рту. Почему он настоял на этом визите? Ему нечего было сказать Маржерит, чего бы она, должно быть, уже сотни раз не слышала от посетителей с такими же благими намерениями. С приступом стыда он осознал, что пришел сюда не для того, чтобы поднять ей настроение, а для того, чтобы почувствовать себя лучше самому. Он собирался предстать перед ней и ни разу не намекнуть на тот факт, что она неизлечимо больна, как будто в комнате был слон, которого никто не осмеливался признать. — Ну, — сказал он, подбирая слова, — это прекрасно, когда выходит солнце. Весь город похож на картину.
— Цвета, должно быть, красивые. Я всегда любила весну. Это почти так же захватывающе, как осенью.
— Не думаю, что есть время года, когда я не любил бы этот город, — сказал Флойд. — За исключением, возможно, января.
— Грета читает мне газету, — сказала Маржерит, похлопывая по страницам, разложенным перед ней. — Она хочет читать только легкие новости, но я хочу знать все — как плохие, так и хорошие. Я не завидую вам, молодые люди.
Флойд улыбнулся, пытаясь вспомнить, когда в последний раз кто-нибудь называл его молодым. — Мне кажется, все не так уж плохо, — сказал он.
— Вас ведь не было здесь в тридцатые годы, не так ли?
— Нет, меня тогда не было.
— Тогда — при всем моем уважении — вы, вероятно, понятия не имеете, на что это было похоже на самом деле.
Грета предостерегающе посмотрела на него, но Флойд добродушно пожал плечами. — Нет. Я понятия не имею.
— Это было хорошо во многих отношениях, — сказала Маржерит. — Депрессия закончилась. У всех нас было больше денег. Там было еще что поесть. Более приятная одежда. Музыка, под которую мы могли бы танцевать. Мы могли позволить себе машину и раз в год отдыхать за городом. Радиоприемник и граммофон, даже холодильник. Но в те времена была и подлость. Под поверхностью всегда бурлило скрытое течение ненависти. — Она повернула голову к своей племяннице. — Именно ненависть привела Грету в Париж.
— Фашисты получили по заслугам, — сказал Флойд.
— Мой муж прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как эти монстры приходят к власти. Он видел их ложь и обещания насквозь, но он также знал, что они говорили о чем-то мерзком и убогом в человеческом духе. Что-то есть в каждом из нас. Мы хотим ненавидеть тех, кто не похож на нас. Все, что нам нужно, — это оправдание, шепот на ухо.
