Искандер против Унылого Мира.

Даже пришлось выставить на всеобщий обзор свои демонически-верблюжьи штуковины, чтобы жадно ловить ими неосторожно проплывающие мимо чары природной магии и просто тепло, цвет и запах. Все годилось для того, чтобы пополнять демоническую энергию. Но увы, унылая пустыня была чем угодно, но только не тем местом где можно было бы легко пополнять запасы маны. Было холодно, одноцветно-багрово и ничем не пахло, а волшебных чаров так вообще не наблюдалось.

Верблюд понял это намного быстрее Искандера. И с зубовным скрежетом втянул демонически-верблюжьи штуковины обратно в бока. Без кипящей в жилах демонической мощи и наполненных яростью горбов было весьма болезненно орудовать штуковинами. Ведь каждым своим движением, и даже видом, они должны были причинять боль и смерть всему окружающему. А за неимением достойного смерти и мучений окружения штуковины терзали тело своего хозяина. Весьма глупый с точки зрения выживания всего организма поступок. Впрочем, руки Искандера, как выяснилось, тоже норовили при всяком удобном случае придушить бедолагу зельевара. Какой хозяин— такой и слуга.

Напарник, мысленно поправил себя верблюд. Причем, непутевый, добавил трехгорбый верблюд. Маяк. Двуногий Проводящий. Друг. И мерзко ухмыльнулся.

Но была в ухмылке и радость. Радость оттого, что он совершил. Не абы какой, а просто невероятный поступок. Вот уже несколько тысячелетий никто из трехгорбых верблюдов не совершал самовольного, да к тому же еще и адресного Прорыва. Даже четырехгорбые не могли похвастать такими свершениями. Прогрызть пленку Мироздания и вытолкнуть себя в первый же подвернувшийся соседний мир— запросто. А вот найти особый мир и пробить в бесконечной толще Хаоса тоннель к нему, удержать достаточное количество времени, чтобы его Пустота заполнилась терпимой реальностью. Затем протолкнуть себя через раздавливаемый и терзаемый когтями и прессами Хаоса тоннель, осторожно захлопнуть его за собой, и при этом не превратиться в головешку от выхлопа схлопывания. Это уже сложнее. И трехгорбый верблюд совершил это. Правда, осторожного схлопывания не получилось. А получилась двухсотметровая зеркальная, пышущая жаром, воронка.

Благо сам верблюд остался невредим. Кучерявая и плотная как войлок, шерсть отлично защищала своего носителя не только от температур разного рода, начиная с языков драконьего пламени и заканчивая струями сжиженного воздуха, но и стрел, стодвадцатимиллиметровых бронебойных снарядов, пучков высокоорганизованного лазера и даже проклятий шестой степени вредности. А что и пробивалось через шерсть— то встречалось с поистине непробиваемой кожей, на которой сия шерсть и произрастала. И чьи волосинки выделывали удивительные спирали и вензеля аж сразу в семи измерениях, из которых три были настолько ужасными, что всякое вонзившееся в них оружия со страха бледнело, теряло свое убивательное стремление и бесследно растворялось.

И теперь трехгорбый верблюд хоть и обессиленный, но невероятно довольный собой, слегка, самую малость, покачиваясь стоял и чуял Искандера. В отличии от Бетхада демонический верблюд, способный учуять молодого зельевара даже в сонме хаотически мельтешащих упорядоченных миров, точно знал, где сейчас находиться его Проводящий. Сейчас слегка подкреплюсь и в путь, решил верблюд, ибо видел по сиянию, которые способны видеть лишь многогорбые демонические верблюды Бесконечной Степи, что его Проводящему приходиться несладко. В верблюдо-сиянии отчетливо виднелась страх, боль и отчаяние. Короче все то, что так нравилось трехгорбому верблюду творить с окружающими, и хоть самую малость не уважающими, его тварями. И Искандер, попавший в серьезную переделку, вряд ли обрадуется тому, что его верный и ужасный трехгорбый верблюд явится к нему на последнем издыхании и, что самое важное, совершенно бесполезный, для того чтобы из этой серьезной переделки выпутаться.

Окинув надменным взором черепичную поверхность унылой пустыни, и презрительно хмыкнув, трехгорбый верблюд решительным шагом направился кустику-перышку. Перо, чуть было не прикончившее кошачьего демона своим дурманным ядом, было тут же схрумкано и переварено раньше, чем попало в глотку. Верблюд сделал нейтральное выражение морды. Что было просто удивительно. Ибо доселе морда у него принимала лишь два выражения, презрение и чудовищное презрение. Унылой пустыне, разбирайся она лучше в физиономиях демонов, следовало бы пуститься в пляс. Ибо трехгорбый верблюд остался доволен. Кустик-перышко оказался настоящим вкусовым чудом. Даже самый редкий зацветший травяной волк и даже еще более редкостный лев-камыш не были так вкусны, сочны и питательны. Трехгорбый верблюд ощутил, как потроха его перестают дрожать, в жилах тоненьким ручейком растекается сила, а в горбах крохотными толчками начинает копиться мощь. А ведь есть еще и корень, верблюд в который раз вытащил на белый свет, бывший на самом деле слегка багрово-сиреневатым, свои демонически-верблюжьи штуковины. Два взмаха и в шипах-крюках штуковин забился белокожий сочный корень кустика-перышка. Жадно засопели и зачмокали трубочки-иголки и пустотелые шипы штуковин. Еще пара мгновений и корень рассыпался в прах. А верблюжий демон с легкостью втянул насытившиеся штуковины в бока и блаженно выдохнул. Вкуснотища-то, какая.

Пока добегу до Проводящего, съем еще парочку таких корешков, решил трехгорбый демон и сурово сдвинул брови, уточняя местонахождение Искандера до пары сантиметров. Уточнил и, мощным плевком расплескав башку некстати решившего взглянуть на него спящего дракона, припустил самым быстрым своим бегом. Черепки под его ногами просто взорвались. Громко и обиженно хлопнул изодранный в клочья воздух, не успевший уступить демону дорогу. А сам трехгорбый верблюд с гулом и грохотом вскоре исчез за усталым горизонтом.

Лишь приоткрыл глаз и взглянул на развернувшееся тело ни за что ни про что убиенного собрата спящий дракон.

Острейшее лезвие серебристого копья не свистело, не расплывалось смертоносным металлическим пятном, и не было даже похоже на чудо-швейную иглу. Противник Гелина пользовал копье скромно, совершенно без лишних и почти без резких движений. И в то же время ни один из мечей Гелина не смог даже самую малость поугрожать вражескому телу и его членам. Стиль защиты себя собственного остроухий противник применял несколько иной, чем при защите куста. Если защищая куст обладатель лиловых миндалевидных глаз проявлял тревогу и оттого развивал невероятную скорость, то себя он защищал уверенно и неторопливо. Не спеша, как будто на драку было отведено минимум дня три времени. Но вот в атаке золотоволосый нелюдь был слабоват. Будь он также великолепен в ней, так же как и в защите, то Гелину было бы несдобровать за целых секунд эдак семь. Но к счастью для приключенца и его спутников, было то, что было, а не то, чего не было.

А вот сам Гелин слегка сопрел. Впрочем, он вообще охотно потел во время драк и пробежек. Наверное, потому то и был тощ и костист, навроде сушеной вобли. Потому как бегал и дрался он часто и с удовольствием. И даже сейчас, нанося и отражая удары мечами, он наслаждался. Не чем-нибудь особенным. Он получал удовольствие от всего. Даже от того, от чего, казалось, никак нельзя было получить даже грана самого завалящего удовольствия.

От звона стали об оружейное серебро — сладко ныло в зубах. От разноцветных искр— приятно рябило в глазах. Сотрясения от ударов через обвитые 'конкретно мертвой' кожей рукояти мечей отдавались в костях нежной истомой. Воздух, кислый как 'маринованный по-блентамски' огурец и острый как Лутская бритва, от пота и ярости бурлящей в крови казался вкусным как самый дорогой и нежный шербет. Престарелое, багровое, распластавшееся на небосводе как раздавленная преклонными годами жаба, солнце слабо, но приятно теплило спину. Под ногами весело хрустели черепицы и шуршала пыль на них, вздымаясь в спертый воздух целыми клубами и даже клубищами. Жуть как добро скрипели натружаемые резкими и мощными движениями боя мышцы. Горький, как жизнь неудачливого писателя, пот жег кожу. И все это было страсть как хорошо и приятно.

Да. Гелин был слегка извращенцем. Но с таким извращенцем было приятно идти на рать. Да и возвращаться с рати тоже. Ибо был он человеком в мирное время добрейшим и веселым настолько же, насколько яростным и ловким был в бою. Почти как демон. Только не демон. Но и не совсем человек. То есть не полностью человек. Ведь не прекращаются быть людьми одноногие моряки и плешивые старики. Точно так же и Гелин был и оставался человеком с маленьким плюсиком. И дело было вовсе не в протезе, а в цене которую уплатил в свое время Гелин за этот протез.

И оплачивал сейчас тоже. Во время драки. Именно дракой и оплачивал. И чем сильнее был противник, тем хорошее становилось руке Гелина. Потому как рука приключенца, несмотря ни на что, все-таки была демоном. Демоном из мира разумных и совершенно самостоятельных Рукастых Рук. И будучи темным созданием, пусть и на стороне светлых сил, желала смерти своего хозяина и возвращения в свой родной демонический мир. Хотя и блюла договор тщательнейшим образом. Да и хозяин за все годы проведенные вместе не оставлял ее голодной, всегда обеспечивая сытной дракой. И сейчас рука только не захлебывалась от восторга. Еще никогда за все годы проведенные вместе не было такого напряженного боя. Если бы у демонического протеза был полноценный рот со всеми прилагающимися органами, то он бы запел от радости. Но увы, вместо полноценного рта у демона-протеза была только крохотная щелка с острыми зубками булавками, куда заталкивалось мясо и заливалась кровь поверженных врагов. И потому радовалась рука молча.

Меч-Одного-Мастера верно служащий Гелину вот уже дюжину лет и на этот раз не подвел своего хозяина. Потому как и хозяин не подводил его. Он был честен со своим мечом, и потому меч был честен с ним. И поэтому бритвенная, просто идеальная острота и невероятная, поистине адамантовая, крепость эльфийского серебряного клинка не могли никоим образом перерубить простую, без каких либо боевых и защитных чар, честную сталь.

А вот в другой руке Гелина, в той самой которая на самом деле была демоном, плясал совершенно иной меч. Ярко горящий жидким золотом поистине божественных чар впаянных в клинок, с могущественной аурой настоящего героического оружия. Что, впрочем, так и было. Этот меч, будучи еще самой обыкновенной железкой, ранее принадлежал одному из Героев. И вдоволь напившись крови всяких разных мощных и жутких Врагов, которых Герой благополучно им и прирезал во имя Света и Добра, сам стал настолько мощным и жутким артефактом, что прискучил и разонравился Герою. И был успешно продан им на аукционе за поистине чудовищную сумму денег. Которые впрочем не пошли Герою впрок. Он их полностью отдал на благотворительность, и оттого впрок они пошли всяким сиротам и обездоленным. Вот такой вот Герой.

А Геройский Меч чередой самых разных происшествий и невероятнейших совпадений оказался в цепких и умелых, наполовину демонических руках Гелина. И был там уже без малого три года. И успел за это время стать если не мощнее, то уж ловчее точно.

И вот пляска трех клинков продолжалась. Резкая и стремительная как горский народный танец на вечере горских же поэтов. И финал подразумевался практически такой же. Ибо редкий вечер горских поэтов не заканчивался смертоубийством одного из них. Может потому и их так мало. Гордых и обидчивых горских поэтов. Впрочем, внятных стихов у них тоже мало. Сложно писать внятные стихи когда тебе тычут кинжалом в спину. Ну да и клят с ними. Главное что Гелин и эльфис дрались в полную силу.

Эльфийское серебро, честная сталь и золото героических подвигов слились в единый вихрь и пытались укокошить друг друга. Оба бойца были в превосходной форме, на пике собственного мастерства и совершенно вменяемы. Усталости, как чего-то отрицательно сказывающегося на картине боя, не было. Гелин ловил с нее нехилый кайф. А эльфису, существу насквозь волшебному и отчасти растительному, вообще не было знакомо такое понятие как усталость. И бой продолжался...

Бодрость и душевное равновесие наступившие в тучном теле и темном сознании меаркского колдуна под воздействием алхимических пилюль наверное сказались на его разуме. Ибо какой нормальный колдун решит при свете дня и в трезвом уме воссоединиться со своими демонами? Только полнейший психопат и явный извращенец.

Ибо демоны, несмотря на все свое прилежание и послушание колдунам Меарка, все-таки демоны. И их разум совершенно расхож с человеческим. А смешав воедино разум и человека и демона, даже дружественного, можно заполучить минимум головную боль. Ну, а максимум так и вообще не нормируется по степени злоключений.

Но Харра-Карф Вурдасын знал об этом не понаслышке. У него таким образом спятил и вообразил себя кастрюлей двоюродный брат. Отчего стал довольно приятным и полезным членом семьи. Но тем не менее пошел на этот шаг. Рискованный, как попытка, не умея ни капельки, сыграть на домре в пещере спящего дракона балладу 'о храбром и подлом драконоборце Шегри, пользующем запретные заклинания и ядовитых коров'. И самоубийственный, как признание собственной тетушке о неважном вкусовом и эстетическом качестве ее пряников. Видать, он слопал не свои пилюли. Но тем не менее приступил к делу быстро и решительно.

Кликнув расслабившихся до полного изнеможения демонов, Вурдасын поставил их в стойке смирно. Один на другого. Естественно тощий апапапач был сверху. Иначе могучая бронированная туша абабарамса превратила бы его не в крылатое составляющее демонического трио, а в банальную мясную лепешку. Мордекак, обитающий в брюхе колдуна, тоже выпрямился.

Колдун принялся колдовать. Толстые, короткие, но неожиданно гибкие руки замельтешили в воздухе выписывая толстыми, короткими, но опять же неожиданно гибкими пальцами всяческие непотребные символы позабытых, но видать недостаточно хорошо, колдовских алфавитов. Из жадного рта обрамленного пухлыми, но решительными губами раздалось нечто смахивающее на песнопение. На удивительно неприятное песнопение. В котором, присутствуй там несчастный Бетхад, был бы узнан мотивчик крысиной наступательной. Аж демоны задрожали. То ли от страха, то ли от предвкушения. Колдун перестал завывать по-крысиному и вычерчивать символы. Темнеющий в воздухе клочьями дыма колдовской символ с треском рассыпался снопом искр. И с громким щелчком все трое, Харра-Карф, абабарамс и апапапач, слились, возможно, даже в экстазе, в единое существо.

Существо, получившееся в результате слияния толстяка-меаркца, огромного бронированного монстра и крылатой бестии, было весьма даже симпатично. Получился весьма стандартный, не особо уродливый, весьма даже человекообразный, излишне крупноватый, средненькой силы демон из Нехорошего Места. В смысле, в триедином теле присутствовали такие штуковины как рога, крылья, пятипалые лапы, острые когти, хитиновая броня и почти человеческая рожа. А вот с сознанием творилось клят знает что. Изворотливый человеческий разум, нехитрые мысли туповатого абабарамса, яростное сознание летучего апапапача, и даже некоторое подобие интеллекта червяка— мордекака, все смешалось в одном неаппетитном клубке. В клубке вращающемся со скоростью пылевого смерча налетевшего с диких земель Кханзакса. Даже самые безумные из Безумных богов вряд ли смогли бы толком разобраться в мешанине разновидовых страстей, порывов и внутренних комплексов. Не говоря уже о обыкновенном меаркском колдуне средней силы. И потому колдуну не оставалось ничего иного как сойти с ума. Что он и проделал.