| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Но ведь убийство могла совершить и женщина, а о дамах — о Синявской Анне Кирилловне и о Захаровой Сусанне Акоповне — и вовсе Глюку ничего не известно...
Вернулся Никита Иванович, успокоенный, размякший.
— Вы уж, господин Глюк, простите, что убежал, вас бросил. Я теперь девочкам теперь как бы опекун буду. Пока что, — сказал Зотиков, наливая себе вишневки. — Что же наливочку не пьете, не понравилась?
— Спасибо, Никита Иванович, понравилась, но пытаюсь сохранить ясность мозгов, — улыбнулся Феликс Францевич, собирая со стола свои бумаги — список подозреваемых то есть.
Никита Иванович прошелся взад-вперед по комнате, прихлебывая из стаканчика.
— Доктор Блюм сказал, что ничего страшного, слава богу; кашляет Полюшка, простудилась. Горчичники велел поставить, да микстурку выписал, искали, кого в аптеку послать. Наших-то, из прислуги кого, посылать бесполезно, и города не знают, и страшно им; половой один согласился, за рубль. Цены у вас тут, однако! В Екатеринославе десять копеек бы взяли, да еще бы благодарили сердечно... Однако, — Никита Иванович присел на пуфик напротив Глюка, — уж поздно, и я вас задержал еще... Я же вот что вам сказать хотел: полиция Елизавету Александровну подозревает, почему — не знаю, но очень они против госпожи Новиковой настроены. Вроде бы ей выгодно, чтобы мальчики... чтобы мальчиков... — Никита Иванович было прослезился снова, но сдержал себя, сглотнул ком, промыл горло глоточком наливочки.
— Так она не убийца, господин Глюк, и на кресте в том поклясться готов. Я ее, Елизавету Александровну то есть, не сказать, чтобы долюбливаю. Женщина она, как вы, наверное, поняли, вздорная и истерическая. Но не злодейка она, и отходчивая очень. И мальчиков она любила, особенно Николеньку. Алеша-то уже большой у нас в доме появился, а Николенька на руках у нее вырос, вынянчила его, можно сказать. Бывало, конечно, что кричала на него, аспидом называла или другими позорными словами, да только и обижаться на нее грех, сама никогда не знала, что говорит. Накричит, а потом целоваться, виниться, и со слезами — раскаивалась всегда сразу же... Вы простите, у меня уж и мысли путаются, и слова...
— Да я понимаю, что вы хотите сказать, Никита Иванович, вы не беспокойтесь, — сказал Глюк. — Но ведь и полиция просто так подозревать не будет.
— Совпадение, — быстро, с готовностью произнес Зотиков. Заранее, должно быть, обдумал возражение. — Совпадение случайностей. Что-то она сказала не так, когда с полицмейстером беседовала — так ведь, господин Глюк! Она, по своей нервической неуравновешенности, вечно что-то не так говорит! Очень у нее организм неустойчивый, мы ж не просто так сюда приехали — всю зиму по врачам, по лекарям губернским ее возили, нам профессор Замойский, светило наше Екатеринославское по нервическим недугам, ванны морские прописал, и что желательно скорейшее ея замужество, Елизаветы Александровны то есть, сказал. А иначе плохо может все кончиться. А я так думаю, что куда уж хуже...
— Ну, никогда не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже, как говорит один мой знакомый, — заметил Глюк. Обнадеживать Зотикова он не стал.
— Софья Матвеевна вчера... Ох, и не знаю, как оно все повернется, ежели что... ну, вы понимаете... Так Софья Матвеевна вчера со мною беседу имела. По дороге в театр. Насчет убийства этого, и расследования...
Мялся Никита Иванович, мямлил, мекал — и все никак не мог добраться до сути, а время между тем уже и за полночь перевалило. Но как подстегнуть Зотикова, чтобы побыстрее выдавил он из себя то, что хотел сказать, Глюк не знал.
Никита Иванович заглянул в свой стаканчик, ничего в нем не обнаружил, потянулся за бутылочкой:
— Еще по одной, господин Глюк?
— Да нет, спасибо, как мне так хватит. А вы уж как пожелаете... — Глюк подождал, пока Зотиков нальет себе еще стопочку, пригубит, и спросил, с некоторым внутренним смущением — все же об очень интимных вещах говорить приходилось:
— А скажите, Никита Иванович, когда вы снова Матильду Яковлевну увидали — после стольких-то лет, не возникло у вас снова желания... ну, хоть на закате дней своих...
Никита Иванович снова отхлебнул наливочки, поболтал оставшееся в стаканчике, потом допил единым глотком:
— Нет, господин Глюк, не возникло. Она, Матильда, и не переменилась совсем, даже не поседела — так, морщинок чуть прибавилось у глаз, а в остальном такая же осталась — и лицо, и фигурка ладненькая, и походка даже молодая, легкая. И характер у ней остался прежний — первым же взглядом дала мне понять, что о прошлом речи заводить не стоит, все прошло и похоронено. Да и я — я-то уж дед сивый, седьмой десяток, и душа моя перегорелая...
Зотиков молчал, задумавшись; Глюк кашлянул тихонько, и сказал:
— Я вот еще что хотел спросить, Никита Иванович: в тот вечер, когда мадемуазель Рено погибла, вы ничего в ней не заметили? Какого-то необычного поведения, может быть, она была чем-то угнетена, или огорчена, или возбуждена? Вы же ее, насколько я понимаю, хорошо знали.
Никита Иванович, опять же с готовностью, и быстро, отвечал:
— Нет, господин Глюк, ничего особенного не было. Мне ведь и в полиции этот вопрос задавали, и Софья Матвеевна допытывалась, да и сам я думал тоже. Нет, была она такой же, как и всегда, спокойной, и почти не делала замечаний девочкам. Но это тоже у нее было в обыкновении: когда у нас гости обедали, она почти ничего девочкам не говорила, даже если и надо было бы сказать. Я как-то Матильду спрашивал даже, почему она Настю не одернет, когда та лезет в разговор взрослых — Настюша у нас очень себе на уме! Так знаете, что она мне ответила? Я, говорит, прежде ей замечание делала, и после сделаю. Но не при посторонних. А то получится вот как если бы вы, Никита Иваныч, при гостях стали бы счета сверять, или же Агафье выговор производить за пьянство. А? Умница была наша Матильда Яковлевна!..
— А когда вы в последний раз мадемуазель Рено видели, можете припомнить?
— За чаем, на террасе, и припоминать нечего — и полиции так сказал. А после чая мы на веранде в вист сели играть, по-стариковски, молодежь у рояля развлекалась, а дамы постарше с Софьей Матвеевной беседовали. А когда я уезжал, Матильды в комнате уже не было, но это тоже у нее в обычае было — при гостях она никогда долго не засиживалась.
— Ну, хорошо, — сказал Феликс Францевич, поднимаясь с кресел, — спасибо вам за рассказ...
— Ой, погодите, — вскрикнул испуганно Никита Иванович, тоже вскакивая и начиная быстро семенить по комнате, — я ведь самого важного вам не сказал, что хотел... Софья Матвеевна — дай ей бог здоровьичка — очень желала с вами поговорить, но видите, как обернулось! И говорил же ей — на что нам в Городской сад!..
Глюк снова уселся, но Никита Иванович этого даже не заметил, продолжая бегать туда-сюда и бормотать:
— Музыку она, понимаете ли, услышала — будто в опере ей мало музыки было! А сердце-то, сердце-то!.. И обормот, мерзотник этот!.. Каково-то ей, при ее гоноре, такие слова слышать?
— Никита Иванович! — с укоризною произнес Глюк. — Вы бы толком рассказали, а то я ничего не понимаю!
Толком — то-то и оно-то, что толком рассказать Никите Ивановичу оказалось чрезвычайно затруднительно.
Постепенно, наводящими вопросами, Глюк выяснил следующее:
1 — вчера с утра к Софье Матвеевне на дачу наведалась давняя ее приятельница, супруга господина Синявского, Анна Кирилловна;
2 — Анна Кирилловна Софье Матвеевне сообщила, что делом об убийстве занялся сам господин Глюк: некто, знавший его в лицо, видел, что он, Глюк, приехал на извозчике в участок вместе с кем-то из судейских, а Глюк — "чтоб вы знали — самый главный в городе по преступлениям, и если Глюк убийцу не найдет — то никто не найдет, потому что наша полиция это разве полиция? Они сами самые главные воры и взяточники! А Глюк — это да, этот может, и однажды спас очень уважаемых людей от каторги!"
(Ох уж этот Квасницкий! — подумал Феликс Францевич.)
3 — подробно о Глюке Софья Матвеевна расспросить Анну Кирилловну не успела, потому что на дачу явился полицмейстер (это был его первый визит, утренний, по дороге в участок). Полицмейстер на вопрос о Глюке отвечать не стал, но разозлился;
4 — по дороге в оперу Софья Матвеевна много говорила об убийстве несчастной мадемуазель Рено и о своей надежде, что господин Глюк этого убийцу найдет;
5 — после спектакля (давали "Севильского цирюльника") Софья Матвеевна не захотела сразу же ехать домой, то есть на дачу, а услышала музыку в Городском саду. (В те времена в Городском саду ежевечерне играл оркестр, исполняли в основном мелодии из оперетт Штрауса и Оффенбаха). Софья Матвеевна выразила желание послушать музыку еще и тут.
6 — во время налета с Софьи Матвеевны сняли все ее бриллианты, причем налетчик, эти бриллианты снимавший, сказал Софье Матвеевне с наглой улыбочкой: "Бабуся! Вам в ваши годы надо уже про вечное думать, как с богом договариваться будете, а побрякушки — это же мусор, бабуся!"
7 — Софью Матвеевну куда больше потрясла наглость налетчика и фамильярное его обращение "бабуся!", нежели факт потери бриллиантов. Она возмутилась, разволновалась, и с нею случился сердечный приступ. Никита Иванович усадил Софью Матвеевну на скамейку и пошел за извозчиком, который ждал их за углом, а когда вернулся — Софья Матвеевна, пунцовая и державшаяся за сердце, переругивалась с полицейским, пристававшим к ней с вопросами об ограблении.
8 — с помощью полицейского Зотиков перевез Софью Матвеевну в гостиницу, куда пускать их не хотели, поскольку у них не было ни багажа, ни наличности; Зотиков отправился за доктором Блюмом, который ссудил ему некоторую сумму денег, и, конечно, поехал взглянуть на больную;
9 — через два часа после визита доктора явилась полиция и еще раз допросила Софью Матвеевну и Зотикова. После ухода полицейских Софья Матвеевна опять разбушевалась, сказала, что все они хамы, и доверять им она не намерена, а намерена предложить Глюку тысячу рублей вознаграждения из своих собственных средств, и это помимо оплаты необходимых расходов, которые, должно быть, будут немалыми — ведь может быть, и в Швейцарию придется поехать!
10 — утром Зотиков послал на дачу сообщить о случившемся, и чтобы госпожа Новикова приехала или прислала горничную Машу, поскольку у него, Никиты Ивановича, были дела и назначенные встречи, а оставлять больную на попечение гостиничной обслуги Зотиков не хотел.
11 — посланный вернулся с ужасным известием про пожар, с Софьей Матвеевной случился удар, и теперь он, Зотиков, не знает, как ему быть. Собственных денег, чтобы выплатить Глюку вознаграждение и компенсировать расходы на расследование, у Зотикова нет, а взять из хозяйских средств для него, Зотикова, невозможно, потому что не имеется письменного распоряжения или какой другой бумаги ни от госпожи Полоцкой, ни от госпожи Новиковой. Разрешиться этот вопрос может только после прояснения ситуации с госпожой Новиковой, или выздоровления либо кончины Софьи Матвеевны, и то — в случае кончины неизвестно когда, потому что кто будут новые опекуны девочек (сейчас это Полоцкая вместе с Новиковой), и как они решат — бог весть. Воля же Софьи Матвеевны для него лично, для Никиты Ивановича, ясна, понятна и требует исполнения. Но следствие необходимо производить по горячим следам, теперь же — это Зотикову тоже понятно. И не согласится ли господин Глюк пока что заниматься расследованием, используя собственные средства, как бы в кредит, а после он, Никита Иванович, господину Глюку обязательно заплатит, и расходы возместит, возможно, не сразу, но частями, и готов составить какую угодно бумагу...
— Не надо бумаги, — сказал Глюк, едва сдерживая зевоту. — Вы мне лучше вот что скажите: Анна Кирилловна приехала из города навестить на даче Софью Матвеевну. Откуда же она могла знать о моем приезде в участок? Я все же не настолько известен в городе...
— Ну почему же из города? — удивился Зотиков. — Она на даче сейчас живет, сорок девятый номер по улице Длинной. Почему Софья Матвеевна дачу у господина Цванцигера и захотела снять — чтобы рядом быть со старинной приятельницей.
— А господин Захаров — он как, в городе, или тоже на дачу выехал?
— На дачу, конечно, и тоже от нас недалеко — забыл только, как это место называется, греческое какое-то слово.
— В Аркадии?
— Да, точно, в Аркадии у господина Захарова дача...
Так-так: получается, что двое из посетивших Новикову (Полоцкую) в вечер убийства дислоцировались совсем рядом, и вполне могли бы вчера выступить в роли поджигателей. Но зачем поджигать, зачем?
— А кто наследники? — спросил Глюк. — Новиковой, понятно, наследуют дочери, а поместье кому достанется? И кто унаследует состояние Полоцкой?
— Ну, — хмыкнул Никита Иванович, — у госпожи Новиковой средств нет, наследовать там нечего. Пока жива только доходом пользуется, а по смерти ея капитал возвращается Николеньке. Или, теперь получается, старшим девочкам, Ане с Настюшей. Богатые будут невесты, по четверти миллиона у каждой! И Софьи Матвеевны деньги тоже, выходит, они получат — иных родственников нет. Если, конечно, она иначе не распорядилась: она ведь завещание оставила, но что в нем, я не ведаю.
— Ну, хорошо, — сказал Глюк. — Но вдруг я найду убийцу и им окажется госпожа Новикова? Или сама Софья Матвеевна? Или, допустим, вы, Никита Иванович?
— Ах, господи, воля твоя! — Зотиков замахал на Глюка руками. — Что вы такое, господин Глюк, говорите! Это вы шутите так?
— Нет, господин Зотиков, это я так не шучу, — серьезно ответил Глюк.
Разговор 9
— Феликс, мне Катя сказала, ты вчера опять не обедал дома, — мадам Глюк размешала сахар в чае и положила ложечку на блюдце. Феликс Францевич свернул "Бульвар", уже прочитанный, и потянулся за "Листком"
— Нет, я понимаю, — продолжала мадам Глюк, прихлебывая чай, — ты — молодой человек, и когда ты проводишь время с друзьями или с девицами...
Феликс Францевич поперхнулся чаем и закашлялся.
— Я что-то не так сказала? — встревожилась мадам Глюк. — Ну, хорошо, ты у меня скромный мальчик, ты время с девицами не проводишь, но зачем же из-за этого так сильно волноваться?
— Нет, мама, ничего, все в порядке, я не волнуюсь, — пробормотал Феликс Францевич.
— Так вот, бывают ситуации, когда тебе неудобно отказаться, тои-сёи... Но каждый вечер тратить деньги на рестораны, когда их и так нету!
— Ресторанов? — переспросил Феликс Францевич, откладывая "Листок" и разворачивая "Южные вести".
— Денег! Не притворяйся идиотом! И не отгораживайся газетой, когда с тобой мать разговаривает!
Глава 9
Нет, нет, не подумайте, вовсе не из-за упоминания о вечернем времяпрепровождении с девицами, сделанном бестактной мадам Глюк, Феликс Францевич поперхнулся и закашлялся. Хоть с девицами он вечера не проводил, не имея на то ни желания, ни капиталов, однако для молодого человека такое сложившееся о нем мнение (что он тратит на девиц время и деньги) где-то как-то даже и лестно.
Но статейка в бульварной газетенке, каковой был пресловутый "Листок", о нем, о Глюке, Феликсе Францевиче, под заголовком "Наш Шерлок Холмс взялся за дело", и подписанная П. Известиным — от такого не то, что поперхнешься, от такого и горло спазмом возьмется, дыхание перервется, и до инфаркта недалеко. Ух, попался бы сейчас Глюку его бывший ученик, Прыщ-младший!..
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
