Борис посмотрел на часы: без семнадцати минут одиннадцать.
— Я сказал: свободны, майор. До следующего моего замечания.
Майор вышел.
— Подождите в коридоре, — сказал полковник Густову.
Борис поднялся и сделал шаг: — Разрешите обрати... — Борис хотел представиться и тем напомнить о себе, но полковник вновь остановил его резким жестом.
— Отставить, сидите, — передумал Пиртунов, снял телефонную трубку и принялся накручивать диск номеронабирателя. — Вот как раз сейчас, пока вы ещё подполковник, ваш вопрос решается. Там, наверху! Вот как кое-где, оказывается, на местах, некоторые геройски служат! Вы из Сибири? Х-м-м, пьяный дебош! А как вам на юг, в гарнизон на южные Курилы? Если не помешают опять некоторые товарищи. Господа, так сказать, офицеры... Ал-ло-х-х-х!.. Ф-ф-ф!..
Борис терпеливо ждал, потому что полковник так и не дал ему рта открыть. Пиртунов непонятно куда звонил, угрожал, требовал, согласовывал, трудился. Становилось яснее, что полковнику, старому, опытному, битому перестраховщику, важнее всего было не только сымитировать собственную бурную деятельность и создать о себе впечатление во всех доступных ему властных сферах, но и не допустить при этом ничего такого, за что когда-либо можно стало бы его тюкнуть. И для этого необходима была поддержка вышестоящих, необходимо было неустанно создавать её для себя в их мнениях. При этом ни на волосок, ни на йоту нельзя было поступиться достигнутым уровнем собственной власти. Не получая энергетической подпитки в любом её виде, полковник явно страдал и всё более и более торопился.
За секунды до начала звучания полуденных сигналов точного времени полковник Пиртунов схватил со стола подаренные когда-то к юбилею карманные часы, захлопнул крышку и сунул их в карман брюк. Левой рукой подхватил подмышку первую попавшуюся на столе папку. Вся выпуленная им Густову тирада как раз уместилась в оставшееся время, в которое он также успел с антресоли встроенного в стену шкафа выхватить и надеть форменную фуражку с полуметровой тульёй:
— Вы вот что, господин подполковник... Здесь вам не в Сибири... Как дебоширить... А как ответ держать... Зайдите к майору Полупопчуку после обеда, он, так сказать, — толковый офицер, наш перспективный сотрудник. Ах да, вы же не знаете, где он сидит... Ну — завтра. Или тогда отбывайте в свой гарнизон, министерский приказ там будет раньше вас. Мы же здесь, в отличие от вас там, на периферии, работаем... Всегда лично убеждаюсь, так сказать, наощупь. Не ленюсь своей рукой потрогать. Что вы мне хотите сказать?
И, успев побагроветь, с началом следующей секунды гневно крикнул:
— Я вам сказал: немедленно отбыть в гарнизон!
Он успел уложиться в оставшееся до обеденного перерыва служебное время. С началом первого писка сигнала точного времени необычные метаморфозы стали происходить с полковником Пиртуновым: он стремительно съёжился вместе с фуражкой и формой, съёжился и одновременно покрылся диковинными перьями, превращаясь в птичку, в пичугу, в какого-то странного, невиданного воробья. Словами, переходящими в птичий свист, он, вылетая прямо сквозь стену кабинета в коридор, скороговоркой выдал на прощание:
— Я в думский комитет, потом в правительство... С-с-с... С-свис-сь...
"На вторую работу отметиться, на вторую работу в административно-хозяйственную часть коммерческой фирмы, потом сразу на пьянку", — честно прочирикало уже из толщи стены его эфирное тело.
Ото всех сторон, из всех внутренностей здания понеслись хлопанье крыльев и лживый птичий щебет:
— Я в министерство, я в департамент, я в академию, я на объект, я в правительство, я в воинскую часть... — И тонкоэфирное верное: "На вторую работу, на вторую работу, на вторую работу..." Одно тело пискнуло: "А я на третью работу...", от молоденькой воробьихи донеслось: "А я с начальником и шампанским в сауну".
Метаморфоза неожиданно произошла и с Густовым: его золотые подполковничьи погоны с серебряными орлами стремительно удлинились на всю длину рук, удлинились и оперились. С изумлением он понял, что превращается в жёлтого аиста, приснившегося когда-то Акико. Крылья взмахнули сами собой и вынесли его в коридор, к дремлющим солдатам. Густов бы и взлетел, но чиновные воробьи, стремясь покинуть здание, атаковали его со всех сторон. Натыкаясь на него, биясь с налёту о его эфирное тело, как дробь из охотничьего ружья, они сбили-таки его, и он на ноги опустился на ковровое покрытие, поневоле решив переждать воистину паническую воробьиную эвакуацию.
Тихое царапанье привлекло его внимание: вконец отощавшая мышь, выбравшись через не заделанную дыру откуда-то из глубины стены, сумела вскарабкаться по проржавелым стенкам ведра, принесённого солдатами, и встала на отогнутой кромке его стенки на задние лапки. Балансируя хвостиком, она молитвенно сложила передние лапки перед грудкой, воззрилась тоскливо на мгновение в небеса и бросилась в ведро, в никак не твердеющий без нормы цемента якобы строительный раствор, и, вместо того, чтобы погрузиться в вечность, в отчаянии поплыла в мутной жиже по кругу.
Между тем, вся тысячная стая диковинных государственных пернатых, оглушая хлопаньем крыльев и без умолку галдя, пролетела прочь из снова вздохнувшего здания над фигурной оградой и на считанные мгновения расселась на голых зимних ветках деревьев вдоль бульвара, отчего деревья как будто ожили. Ветки прогнулись и словно зазеленели, потому что необычные воробьи отличались от природных уличных сереньких воробьёв не только осанистостью и дородством, но и зеленовато-табачным оттенком форменных перышек. Если бы возможно было в эти мгновения заглянуть ещё и в глаза державных пернатых, неосторожный отшатнулся бы. Потому что обнаружилась бы наиважнейшая их отличительная черта: в них не было живых искорок естественной жизни. Зато из их тяжких, налитых демоническим ядом глазных яблок тускло сочились какие-то особенные, ведомственно-силовые нахальство и нечеловеческий эгоизм. От ртутной тяжести налитых и отравленных державным ядом глаз и нижние веки выглядели набрякшими и словно бы с подвывертом. Нагло оглядев соседей и округу, каждый из них сам собой поднялся в воздух и полетел с импортной папкой в свою личную сторону. И стало ясно, что никакая это не дружная стая, что расцветка форменных пёрышек у этих служилых воробьёв никогда не будет иметь никакого значения для остальных, обычных людей, как и цвета собирающих их под своей сенью государственных флагов.
Борис горько вздохнул, поднял голову и расправил плечи. Золотые волшебные крылья счастливо вынесли Густова из кошмарного чиновного здания.
8
До Бога высоко, до царя далёко
Обнаружив прилипшую к дверной ручке кабинета начальника кадровой службы вражескую информационную программу, подполковник воздушно-космических сил России Борис Кириллович Густов мысленно стёр и уничтожил её: "Такой им хочется видеть российскую оборону. Вот же вражьи происки!". Покосился на золотые звёздочки на своих двухпросветных погонах, прочёл надпись на бумажке, вставленную в табличку: "Подполковник Поликарп Лукич Попчук", улыбнулся, вспомнив "майора Полупопчука", и решительно постучал в дверь.
Подполковник Попчук принял решение о подготовке приказа на увольнение Густова из рядов Вооружённых Сил за считанные минуты. Он задал всего несколько вопросов, но Борис интуитивно уловил не озвученные Попчуком предпосылки к его решению: летать лично Густову не на чем, никто на нас нападать, вроде бы, не собирается, с американцами доверительные обмены делегациями, китайцы остаются расположенными к нам соседями и торговыми партнёрами, на европейские недовольства мы ноль внимания, оставаться на службе для счёта, "для мебели", бессмысленно. И, вообще, Министерством Обороны проводится дальнейшее сокращение кадрового офицерского состава на основе принятого финансирования.
— Понимаю, на какой уникальной машине вы летали в заграничной командировке, Борис Кириллович, — подполковник Попчук очень по-человечески посмотрел в глаза увольняемому подполковнику, — возьмите в расчёт, у нас в стране подобная новая техника на вооружении появится ещё не скоро, а освоенных вами типов самолётов на вооружении тоже нет. Для переучивания на другой тип самолёта и полётный тренаж топлива достаточно не выделяется. Имеющиеся лётчики недозагружены, не добирают часов полётов до годовой нормы. И добрый вам совет: смените хотя бы свою фамилию, тому есть веские причины. Документы будут оформлены на вашу новую фамилию.
— Августов, — хриплым голосом назвался Борис, — имя и отчество пусть будут прежними.
— Хорошо, Борис Кириллович. По линии ООН вы отчитались, к вам у нас претензий и замечаний нет. Здесь за вами ничего не числится, всё сдали перед зарубежной командировкой, получить ничего не успели. Приказ, документы, литер на проезд получите после обеда в канцелярии. Уехать, если нет дел в столице, успеете сегодня, через Казань, через Екатеринбург. Гостиницы дороги. Положенное пособие увольняемому будет переведено на новую фамилию через военкомат по месту постоянного проживания в течение месяца, как подпишет Министр. Письменную Благодарность Президента России за участие в поддержании международной безопасности получите там же. Вопросы?
— Никак нет, товарищ подполковник.
— Удачи на гражданке, Борис Кириллович...Э-э... Августов. Специальность-то есть?
— Так точно, есть. Благодарю, Поликарп Лукич. Спасибо.
Так я стал штатским человеком и вернул себе отцовскую фамилию. Ближайший скорый поезд в мой сибирский Край отходил от перрона Ярославского вокзала. Мне без проблем снова удалось с доплатой к положенной по литеру плацкарте через службу военных перевозок попасть в пустое купе спального вагона. Однако перед самым отправлением проводница привела подслеповатого, высохшего, но весьма егозливого старичка в очках с мощными линзами и краснокожим лицом, какое бывает у тех, кто долгие годы прожил под среднеазиатским солнцем. Она, вовсе не маясь от безделья, принесла и его немудрящий багаж, который он успешно оставил в тамбуре вагона — старомодный дипломат. Помогла ему снять дублёнку, размотала с тощей шеи мохеровый длинный шарф. Он пытался ей помогать, но, по-моему, размахиванием костлявых рук только мешал. Он же заказал "миленькой" для нас чайку. Я подумал, было, что мне придётся уступить ему нижнюю полку, но суетливый старичок вежливо поблагодарил и отказался. Он назвался Иосифом Самойловичем, инженером-пенсионером. Во мне он сразу определил военного и лишних вопросов в первые минуты не задавал, зато говорил без умолку сам. Только отъехали, он, глядя за окно, заявил:
— Сколько отсюда езжу, вечным укором любой российской власти, начиная от Иоанна Грозного, эти почерневшие избушки, тянущиеся чуть не от Ярославского вокзала в Москве и по Камчатку... Посёлки из коттеджей, которые появляются то там, то сям, общей картины жизни народа не меняют. Вы знакомы с нашей авиацией, Борис Кириллович?
— Ну, так. Отдалённо, когда она в небе. Как всякий. Или, когда самолёт меня везёт.
— Лицо ваше очень напоминает одного человека, с которым мне посчастливилось работать много лет. Только он вас старше. Был старше. Собственно, работал-то я в промышленности под началом его первого заместителя, потом вырос... Очень напоминаете его в молодости. Тоже Кирилл, как ваш отец. А с высшей математикой вы, случайно, не знакомы? О, в ней содержится множество остроумных понятий!
Я пожал плечами, мало ли людей, на кого-то похожих. Пожалел, что читать роман Александра Иванова он вряд ли мне даст, но обрезать его было рановато и, кроме того, он слегка меня заинтриговал, упомянув имя, такое же, как у отца. Пускай себе говорит. Разговор тоже эффективно сокращает дорогу и отвлечёт меня от грустных воспоминаний. Сказал ему:
— Я, увы, не математик. Долго служил в очень отдалённом гарнизоне, и мои представления о промышленности, заводах, практической жизни российского общества весьма далеки от...
— Я это сразу понял! — воскликнул экспансивный Иосиф Самойлович и слегка подпрыгнул от возбуждения на сидении рядом со мной. — Это очень легко восполнить. Вот у меня есть старая, ей лет десять, моя статейка, которую не приняла ни одна журнальная редакция. Но, если вы с ней ознакомитесь, нам будет что интересно обсудить, поскольку вы сразу войдёте в курс дела. Корни нынешнего состояния производств оттуда произрастают, из деловых свойств советских управленцев. Не возражаете, милейший? Мне крайне любопытно ваше пока не очень просвещённое мнение, вы сами это признали, я вас за язык не тянул.
— Не возражаю. Почему нет?
— Хочу предупредить, Борис Кириллович, вы, разумеется, сразу поймёте, что мне пришлось воспользоваться эзоповым языком... Знаете ли вы, что это такое, эзопов язык? "Фригийский раб, на рынке взяв язык, сварил его..." Ну, иносказание, разумеется! Не мог же я, вылетев из ценных кадров, в открытой печати написать, что речь на самом деле идёт о разработке технического устройства следующего поколения, с более совершенными характеристиками. Это вам должно быть понятно. Я привёл пример конкретной ситуации в обобщённой форме, но иносказательно.
— Уже понятно, Иосиф Самойлович.
— Возьмите и прочтите. — Он достал из дипломата и протянул мне несколько поблёкших машинописных листков. Я взял и приготовился читать, а он всё ещё двигал руками.
— А латынь вам понятна? — обеспокоился старичок. — Языками вы владеете? Аудиатур эт альтэра парс означает "Выслушайте и другую сторону".
Я кивнул, предостерегающе приподнял руку и стал читать.
"AUDIATUR ET ALTERA PARS, или
ПОЧЕМУ ИНВЕСТОРЫ ТАК БЕДНЫ ПРОЕКТАМИ
"И ты, Брут, продался большевикам!", — вспоминаешь невольно классику, читая Вашу статью "Приворотный бизнес-план" (журнал "Компьютерра" за прошлый, 1999 год), настолько проинвесторски она написана. Не хочется спорить, ибо, как известно, в споре проигрывают обе спорящие стороны, увлёкшись и не слыша друг дружку. Остаётся привести по острейшей для России проблеме субъективное мнение скромного гения проектирования, как раз не могущего найти инвестора, накопившего, к тому, уже и статистику за печальный двухлетний период своих поисков (более 130 учреждений, включая правительственные, всяких организаций, юридических лиц разных форм собственности и профилей).
Сразу отмечу, что речь идет не от лица сумасшедшего Самоделкина, ошеломлённого внезапно и сильно, и с тех пор обуреваемого навязчивой идеей и одолевающего, отвлекающего, досаждающего... Все будничнее и проще. Я не фантазёр с улицы. Помимо высшего технического образования (дальнейшие образования опускаю) есть управленческий опыт главного конструктора, заместителя генерального конструктора, директора завода и генерального директора научно-производственного объединения. Вот только нет ни завода, ни объединения. Они — там, в ближнем зарубежье, за горячей чертой времени и возникшими границами. Иначе не было бы этих строк, в иной обстановке всё давным-давно решилось бы, и опыт есть. Но нет теперь собственных средств у вынужденного беглеца, оставившего среднеазиатским братьям всё, чтобы самому довести до возможности построить и запустить в жизнь нужное и важное даже сегодня, даже завтра, когда станут ещё сложнее многие аспекты нашего сумбурного бытия.
