| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Жесткие меры Альфонсо IV, например, похоже, не затронули их. С 1329 года с генуэзцев взимались непостоянные пошлины. В то время как провансальцы платили четыре процента за импорт и три процента за экспорт, генуэзцы платили соответственно восемь и четыре процента. С 1332 года им вообще периодически запрещали въезд в каталонские порты без каких-либо видимых последствий. Действительно, есть все признаки того, что торговля росла в воинственных условиях четырнадцатого века и что номинальные запреты обходились или не приводились в исполнение. Даже в разгар сардинских войн, когда суда каждого государства становились законной добычей корсаров другого, каталонским судам были рады в Бонифачо, а судам генуэзских купцов — в Сассари и Кальяри. Частота, с которой заключались перемирия, особенно с 1360 года, свидетельствуют о важности сохранения торговли для обеих общин. Самым большим элементом роста, вероятно, была торговля шерстью и красителями между Барселоной и Генуей, но изюм, рис, воск, соль, анчоусы и рыба в целом также были важными продуктами, которые каталонцы возили в Геную. По иронии судьбы, даже их превышали товары, которые во время войны были официально запрещены: жиры, используемые в качестве источников масла на судах, клей и смола. Единственным последствием запретительных правил, похоже, стало исчезновение торговли оружием из записей: но даже она могла продолжаться тайно. На протяжении большей части четырнадцатого века торговый баланс был в пользу каталонцев, а между 1376 и 1454 годами генуэзский дефицит почти постоянно рос; но это не обязательно было в ущерб Генуе. Каталонцы поставляли сырье, которое генуэзская промышленность превращала в прибыльную продукцию, продаваемую в других местах. Каждое сообщество нуждалось в другом 18. Такое же общее сотрудничество с каталонцами характерно для торговли Генуи с Майоркой и Барбарией (см. стр. 138-40).
Передача генуэзского влияния
Хотя наибольшая концентрация генуэзских купцов-поселенцев в восточном Средиземноморье находилась в трех суверенных колониях Газзария, Пера и Хиос, частные лица, агенты и "семейные предприятия" были широко разбросаны по Эгейскому морю, а также по левантийским и египетским портам, не говоря уже о низовьях Дуная (где генуэзцы были особенно активны), островных деспотатах, Османской империи, берегах Каспийского моря, Персии (особенно Тебризе) и, пока дорога в Китай оставалась открытой, в восточном направлении вдоль Великого Шелкового пути вплоть до Пекина. Поэтому было бы неосмотрительно предполагать, что колониальный опыт Генуи в восточном Средиземноморье существенно отличался от колониального опыта в Атлантике или обязательно не оказывал влияния на западе. Если мы сделаем исключение для суверенных колоний, которые были необычны даже на Востоке, то не будет никакого различия между генуэзскими колониями во всех сферах экспансии: везде это был несуверенный торговый квартал, интегрированный в местное общество и зависящий от иностранной защиты.
Более того, существовала преемственность кадров: большинство крупных генуэзских торговых семей распространяли свой бизнес и рассылали своих агентов на огромные сегменты генуэзского мира, часто охватывая всю протяженность морских торговых путей от Черного моря до Брюгге. Например, Заккария были одним из первых генуэзских семейных фирм, развернувших крупномасштабную деятельность в Англии. Их привлекла торговля квасцами, в которой они уже доминировали на другом крупном рынке — в Византийской империи и особенно в Фокее. Тот факт, что квасцы были важным сырьевым товаром суконной промышленности, для которой Англия была основным поставщиком шерсти, иллюстрирует важность разнообразных источников поставок, которые часто могли отстоять далеко друг от друга, а имена Заккарии, Ломеллини, Вивальди, Пинелли, Леркари, Каттанео, Дориа, Узодимаре, Малочелло, Чибо — если брать только самые знакомые в регионах, о которых рассказывается в этой книге, — можно найти во всех из них.
Все отрасли промышленности, обслуживаемые генуэзской торговлей, предполагали географическую специализацию, которая, в свою очередь, подразумевала торговлю на дальние расстояния. Текстильная промышленность зависела от концентрации шерсти и красителей в промышленных центрах; "пищевая обработка" — от смешивания свежих продуктов с солью. Золотодобывающая промышленность самой Генуи, которая превращала необработанное золото в монеты, сусальное золото и нити, зависела от поставок африканского золота итальянским техническим специалистам; судостроение требовало аналогичного сочетания сырья с техническими знаниями, а также сочетания дерева, железа, парусины и смолы.
Таким образом, отчасти стимулом для проникновения Генуи в Атлантику послужили коммерческие потребности и возможности, возникшие в результате присутствия Генуи в восточном Средиземноморье. А когда генуэзская колониальная деятельность всерьез началась на атлантических архипелагах, восточное Средиземноморье стало источником жизненно важных экономических моделей и новых товаров, которые изменили экологию островов и сформировали основу ранней атлантической экономики. Этими высокоприбыльными продуктами были сахар и виноград сорта мальвазия. Сахар с новой силой привлек внимание генуэзцев на Кипре в четырнадцатом веке (хотя Генуя эксплуатировала Кипр в основном ради зерна) 19 из-за обширных сахарных плантаций, принадлежавших венецианцам на юге острова. Единственную среди экзотических приправ, предпочитаемых гурманами в латинском христианском мире, сахар можно было выращивать в Средиземноморье. Купцы имели техническую возможность самостоятельно контролировать источники поставок вместо того, чтобы играть роль "посредника", к которой они привыкли в восточной торговле пряностями: это было основой венецианских экспериментов по производству сахара в Иерусалимском королевстве в двенадцатого века и обширного сахарного производства венецианской семьи Корнари на Кипре. Первые генуэзские сахарные плантации, имевшие коммерческое значение, по-видимому, находились на Сицилии, откуда в пятнадцатом веке урожай вывозился сначала в Алгарве, затем на Атлантические острова, где (на Мадейре, западных Канарах, островах Зеленого Мыса и Гвинейского залива) к концу столетия сахар стал основой экономики островов 20. Виноград мальвазия прошел аналогичный путь с островов Эгейского моря, где доминировали венецианцы и где он был эндемичным, через генуэзские поместья на Сицилии на Мадейру и Канарские острова. Здесь производились "специальные", роскошные вина, которые идеально подходили для торговли на дальние расстояния, поскольку, будучи сладкими и ликерными, они хорошо переносили дальнюю дорогу, продавались по более высоким ценам, чем более сухие и тонкие местные вина, и особенно пришлись по вкусу жителям северной Европы. Мальмси и мадера — их "потомки". Мальвазию уже широко производили на Мадейре и Канарских островах к концу пятнадцатого века; в течение полувека она начала бросать вызов преобладанию сахара и вскоре вытеснила его. К тому времени, когда сахар пересек Атлантический океан, и началось его производство в Новом Свете (первый сахарный завод был построен в 1513 году в Эспаньоле), эффективной моделью, как обычно полагают, было уже не восточное Средиземноморье, а Канарские острова. Но стоит помнить, что Колумб, который первым посадил сахарный тростник в Новом Свете, носил в своем сознании некоторые средиземноморские образы. Например, он утверждал, очевидно ошибочно, что Эспаньола производила мастику: должно быть, он думал о ней как о другом потенциальном Хиосе, который он посетил в 1470-х годах.
Однако основные рассадники атлантического опыта Генуи находились в западном Средиземноморье; в оспариваемых морях и на торговых путях, общих с каталонцами; и в кастильской "империи" Андалусия с ее торговыми центрами африканского золота и глубоководными гаванями для атлантического судоходства. Природа генуэзской колонизации Атлантики следовала торговой, мелкомасштабной, семейно-ориентированной, "амбивалентной" и "безгосударственной" традиции, которая характеризовала генуэзский опыт в целом и монополизировала опыт западного Средиземноморья. Подобно тому, как в четырнадцатом веке главный театр генуэзской торговли переместился из Египта и Леванта на север, в "Романию" и Черное море, подальше от сферы венецианского господства, так и в пятнадцатом веке постепенное перемещение на запад было вызвано возвышением османов, которые оказались алчными завоевателями и ненадежными партнерами в торговле. К концу века Хиос был единственным уцелевшим суверенным владением Генуи: Кипр, Пера и Газзария были заброшены или захвачены; а Хиос стал перевалочным пунктом для распределения сахара на востоке Атлантического океана. Некоторые предприимчивые личности среди генуэзцев на востоке поддались искушению отправиться за пределы досягаемости турок в Персидскую империю, Индию и даже Абиссинию. Но там они действовали без связи с родиной. Основной упор коллективных и сознательных действий генуэзцев был направлен на "родные" воды Генуи и близлежащие базы и, следовательно, на Атлантику: Генуя занимала такое же географическое положение по отношению к Атлантике, как Венеция по отношению к Востоку. Генуэзцы, казалось, проникли повсюду: на Азовском море и на Канарах были места, названные в честь генуэзских авантюристов. Но их собственной сферой деятельности была Атлантика.
Однако когда появилась возможность использовать океан, Генуе не хватало ресурсов, особенно рабочей силы, чтобы в полной мере использовать его. Генуэзская экспансия, несмотря на свою необычайную спсобность к расширению, не была бесконечно эластичной. Отчасти из-за истощения колониальных предприятий или просто потому, что в печально известном своей перенаселенностью городе больше не было места для строительства, рост Генуи, похоже, приостановился. Основываясь на физических размерах города и подсчете количества зданий, Хирс подсчитал, что в середине пятнадцатого века население составляло более 100 000 человек; однако его оценки плотности населения, количества человек, приходившихся на один очаг, и очагов на дом, похоже, были преувеличенными. Данные переписи населения шестнадцатого века наводят на мысль, что в общей сложности оно составляло лишь около половины оценки Хирса, что, следовательно, сопоставимо с Валенсией или Барселоной, а не с Венецией или Севильей 21.
Поучительно вспомнить период расцвета начала четырнадцатого века, ярко запечатленный Петраркой (1304-1374), который видел город семилетним ребенком и считал его "райским жилищем... поистине царственным городом". Вернувшись в Геную в середине столетия уже взрослым, он все еще находился под впечатлением: "Сам вид ее провозглашает ее владычицей морей"22. Эти суждения не были бы неуместными полтора столетия спустя, но впечатление от вида Генуи, не затронутой эпохой Возрождения, не расширившейся за счет экономического роста, относительно не украшенной богатством экспатриантов, кажется гораздо меньше. В атлантической торговле шестнадцатого века генуэзцы больше не выступали ни в качестве первопроходцев, ни даже в сколько-нибудь значительной степени в качестве участников. Они были ограничены второстепенной ролью, а кастильцы стали их главными заместителями. Колумб был практически последним пионером такого рода, а его генуэзские сторонники были представителями новой породы, предпочитавшей раздутый кошелек развевающемуся парусу. Эти преимущества и ограничения — способность к опосредованной экспансии, сильно ограниченная внутренняя база, традиция коммерческих "завоеваний" и несуверенные поселения — помогают объяснить, почему Генуя внесла жизненно важный вклад в исследование и колонизацию Атлантического океана без создания суверенной Атлантической империи.
Арагоно-каталонские острова; Андалусия и ее окрестности; Шарк аль-Андалус; генуэзская диаспора: все театры экспансии, которые мы до сих пор рассматривали, похоже, внесли некоторый вклад в проникновение средиземноморской цивилизации в Атлантику. Но именно северо-западная оконечность Африки, последняя область колониальной деятельности западного Средиземноморья в позднем средневековье, в некотором смысле вела наиболее непосредственно к океану, отчасти потому, что Магриб имел свой собственный атлантический "фасад", а отчасти — и это более важно — потому, что исследование торговых путей требовало и вознаграждало атлантическое судоходство. Более того, как мы теперь увидим, это была арена соперничества между всеми европейскими народами, наиболее активно вовлеченными в процесс открытия и заселения Атлантики. Рассмотрение позднесредневекового Магриба завершит наш обзор колониального мира западного Средиземноморья и подготовит нас к исследованию Атлантики.
5. Окраина Африки
Состояние Магриба
Петрарка был красноречивым свидетелем волнения, широко распространенного в его время: волнения географических открытий. Его "Сенилии" оживлены рекомендациями об удовольствиях воображаемых путешествий, которые можно было совершать сидя в кресле, по картам и книгам. Он даже хвастался, что мог бы "провести своих читателей по всем странам с помощью пера" 1. Он отражал распространенный вкус. Однако он мог сообщить лишь о выборочном прогрессе.
Например, в его время европейские знания об отдаленном Востоке фактически подверглись сокращению. На протяжении более столетия, начиная с 1230-х годов, власть монголов делала доступ через степной "коридор" относительно легким. Даже во времена зрелости Петрарки, в конце 1330-х и начале 1340-х годов, итальянские купцы и миссионеры могли путешествовать в Пекин по дороге, "безопасной днем ??и ночью"2, отправляя домой письма, хотя и не пополняя запас географических и этнографических новостей, переданных путешественниками тринадцатого века. Но в следующем поколении, когда контакт был утерян и поток информации прекратился, к откровениям Марко Поло (записанным в 1289-1299 годах) стали относиться с недоверием; китайский шелк снова стал редкостью на западных рынках, и Петрарке пришлось "признаться, что я не знаю, как обстоят дела у китайцев и индийцев". Более поздние средневековые описания Востока, как правило, основывались на источниках тринадцатого века. Большинство из них было взято непосредственно у составителей энциклопедий высокой средневековой мудрости, особенно у Винсента из Бове. Из великого театра коммерческой и миссионерской деятельности в конце тринадцатого века Китай стал для Петрарки тем же, чем он был для его кумира Горация: экзотическим средством, именем, вызывающим ассоциации с любопытным и необычным 3.
По мере того как перспектива продвижения на восток угасала, Петрарка, как и многие его современники, устремил свой взор на новые области экспансии поближе к дому. Зеницей его ока, центром внимания его времени была, возможно, его "pulcherrima Africa", которую он выбрал в качестве одноименного названия для своего неоконченного шедевра: эпоса о Сципионе, который, как он считал, укрепит его репутацию на все времена. Название "Африкa" обычно обозначало старую римскую провинцию, арабскую "Ифрикию" или, в более общем смысле, Магриб: часть континента, которая находилась ближе всего к динамичным державам западной средиземноморской Европы в позднем средневековье. Как мы увидим, это был экономически привлекательный район; и он был частью римского мира. Поэтому может показаться удивительным, что латинско-христианский мир так долго пренебрегал им. Почему только во времена Петрарки он стал главным театром "экспансии Европы"? Частично объяснение кроется в воздействии на энергию уроженцев Запада двух великих движений на восток высокого средневековья: монгольской миссии и крестового похода на Святую землю. Поскольку они заглохли или закончились провалом, Берберия приобрела новую относительную известность. Ярким примером может служить стратегия крестовых походов Людовика Святого, "отклонившаяся" в Тунис в 1269 году.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
