Далекая звезда

— Нет.

— Вы уверены, миз Стат?

— Да. Почему вы спрашиваете? Протокол? У меня не должно быть травм, соответствующих пережитому насилию. Значит, есть что-то другое. — В мою голову закралось совершенно невозможное подозрение. — Дайте ваш планшет. Пожалуйста.

— Вы беременны. Срок небольшой. Вам необязательно принимать решение прямо сейчас. Но если ваше состояние является следствием насильственных действий, есть протокол прерывания беременности.

— Нет! Не было никакого насилия.

— Астрид, вы же не пытаетесь мне лгать? Я действую в ваших интересах.

— Была неудачная попытка, — признаюсь шепотом. — Каи меня спас.

— Если мужчина воспользовался уязвимым и беспомощным состоянием своей жертвы, это является таким же насилием.

— Нет! Мы встречались ещё до... всего этого. Он — мой ровесник. Мы были вместе в том лесу. Ли Каи. Вы знаете, что с ним?

— Есть предварительные списки погибших там. Но данные там не являются совершенно достоверными.

— Его имя есть в них? — спросила я севшим голосом.

Он ввел какую-то комбинацию в своем планшете, а потом перевел взгляд на меня. И я поняла: есть. Слез не было. Не было даже боли. Может быть потому, что осмыслить в полной мере то, что его больше нет, у меня не получалось. Мысли цеплялись за надежду о том, что это чудовищная ошибка. На самом деле, мой Каи жив. Нужно лишь подождать и все выяснится.

— Я хочу сохранить ребенка, — мой голос был совершенно спокоен. Будто мы говорили о погоде.

— Миз Стат, это решение не стоит принимать в спешке под напором эмоций. Я направлю к вам психотерапевта. Она поможет вам принять взвешенное решение. Только, прошу вас, будьте сдержаннее в своих высказываниях. Медицинская этика нового времени несколько отличается от того, что было до...

— Мальчик или девочка? — меня интересовало совсем другое.

— Эмбрион мужского пола. Он наследует иштарский генотип. Вам будет непросто растить такого ребенка в столь юном возрасте. Подумайте, готовы ли вы к этому. Наше общество может быть очень жестоким, как к вам, так и самому ребенку с такой внешностью.

Я откинулась на подушки и закрыла глаза. Мне нужно было осмыслить происходящее. А потом придумать десяток отговорок, почему я могу оставить этого ребёнка.

Поэтому, что истинную причину этого не поймет никто. Я сама боюсь об этом думать. Ведь, если Каи умер, у меня будет хотя бы его сын. У меня будет причина, чтобы жить без него.

Глава 27

Астрид

Гостевой планшет мне так и не принесли. Психотерапевт не пришел. Но я чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы совершить прогулку и потребовать обещанное. Оставалось лишь ждать, когда обо мне вспомнят. И думать.

О том, что произошло. Но все мои мысли возвращались к нашему с Каи сыну.

Я понимала, насколько безрассудно поступаю. Что ребенок — это не игрушка.

Меня грызли сомнения. Потому что я в своей жизни не видела ни одного младенца и не представляла, как нужно воспитывать малыша.

Да и рожать для того, чтобы просто заполнить пустоту в своем сердце — так себе идея. Это уже даже не эгоизм, а идиотизм.

Но все эти разумные доводы разбирались об одну единственную мысль: это будет его сын.

А я справлюсь. У меня есть сбережения. Не так уж много, но достаточно, чтобы чувствовать себя независимой.

Есть перспективная профессия. Да, придется временно отказаться от благотворительных проектов и поменять работу. На период беременности можно устроиться на полный день, а после родов вернуться к частичной занятости, чтобы уделять время ребёнку.

Нет опыта общения с детьми. Но есть же курсы для будущих мам, есть книги. Я справлюсь.

А Каи меня поймет. Он всегда меня понимал.

— Здравствуй, милая, — мама вошла в палату без стука. Ребекка Стат не была склонна уважать мои личные границы. Ее могла остановить лишь запертая дверь, да и то, далеко не всегда. — Вижу, тебе уже лучше. Эрих и Лидия ужасно соскучились. Это так печально, что у тебя не получилось присоединиться к нам на отдыхе. Впрочем, последние события его совершенно испортили. Я не могла расслабиться ни на минуту. Мне даже спа-процедуры не доставляли никакого удовольствия. Кузина Лили и тетя Клара звонили нам каждый день, чтобы узнать о тебе. Хотя, я и говорила, что сама сообщу им, когда мы все вернемся домой. Ты же не была в нашем терранском особняке? Тебе там понравится. На втором этаже есть очень милая гостевая комната.

— Как поживает твоя коллекция сумочек?

— Астрид, я ехала к тебе целых четыре часа не для того, чтобы ты мне грубила.

— Ты забрала из своего дома на Иштаре все самое ценное, — мой голос сочится ядом. — Но оставила меня.

— Я всегда беру на отдых свои аксессуары. — Ребекка невинно захлопали глазками. — Причем здесь ты? А о тебе я очень переживала.

Эти ее слова меня просто взбесили. Переживала она. В перерывах между бассейном и солярием.

— Я не смогла присоединиться к вашему отдыху, потому что ты была против. Помнишь? Знаешь, сколько ночей я не спала, потому что на нас летели бомбы. Знаешь сколь людей умерло у меня на руках за этот месяц, пока ты развлекалась? Знаешь сколько мертвецов приходят ко мне в кошмарах и обвиняют в том, что я не смогла им помочь? За это ты своей вины за это не чувствуешь?

— Милая, успокойся, — женщина достала из сумочки кружевной платочек и демонстративно промокнула им совершенно сухие глаза. — Конечно, я ужасно расстроена. Но самое главное — это то, что ты жива и в полном порядке.

— Я не в полном порядке, мама! Я не в порядке настолько, настолько это, вообще, возможно! Зато без особых усилий могу получить лицензию парамедика. За этот месяц через мои руки прошло столько пациентов, что я со счета сбилась.

— Чудесно. Займёшься оформлением лицензии, когда тебя выпишут.

— Уйди!

— Астрид, прекрати говорить со мной в таком тоне. Мое терпение не бесконечно.

— Красавицы мои, — в палату вошёл отец. — Почему вы шумите? Думал, что увижу слезы и объятия, а никак не скандал. Но это все стресс и волнения последних дней. Астрид, мы рады, что ты в порядке и скоро вернёшься домой.

— Я не в порядке! — скрываюсь на крик. — Убирайтесь отсюда оба! Не желаю вас видеть!

Видимо, шум не остался незамеченным для сотрудников клиники и в палату торопливым шагом вошёл доктор Александров.

— Вы обещали мне, что не станете волновать мою пациентку, — сказал он строго. — Я разрешил увидеть ее лишь на данном условии.

— Мы приносим извинения, — улыбнулся Эрих Стат. — Нас всех захлестнули эмоции. Астрид же имеет полное право злиться на нас. Если бы мы знали, чем обернется та поездка. Наша девочка столько лет провела в больнице. И у нее есть некоторые сложности в общении. А там, где мы жили раньше, у нее появилась компания. Такие же дети, как и она. Мы лишь хотели, чтобы она научилась контактировать со сверстниками. Вы же понимаете, как это важно. Все это было роковой ошибкой. Я не знаю, как мы будем её исправлять, но наша семья приложит все усилия для этого.

— Мистер Стат, вашей дочери необходимы тишина и покой. Я буду вынужден запретить посещения, если нечто подобное повторится. Моя пациентка должна отдыхать, а не нервничать. Это может спровоцировать ухудшение ее состояния.

— Конечно, — мой отец умел быть обаятельным и располагать к себе людей. — Вы правы. Здоровье дочери для нас имеет первостепенное значение. Астрид, мы приедем завтра. Думаю, эмоции к этому моменту немного утихнут, и мы сможем поговорить спокойно. Мы любим тебя, милая. Отдыхай.

Они ушли.

А я, наверное, дура. Да, нет, точно дура. Они столько раз меня предавали, но сейчас я так нуждалась хоть в ком-то, кто меня любит, что готова была поверить даже им.

Я не думала о том, что мой отец — политик и, скорее всего, не просто поддерживает войну, но и является ее голосом. Я, вообще, ни о чем не думала.

Просто надеялась, что в сложную для меня минуту со мной будут мои мама и папа.

И когда они пришли на следующий день вместе с Лидией, мне даже показалось, что мы настоящая семья. Сестра впервые не грубила и не говорила гадости, а вела себя вежливо. Это было настолько необычно, что даже пугало. Возникло подозрение, что девочку подменили. Как и остальную часть моей семьи. Они в жизни не проявляли по отношению ко мне столько заботы.

Мама и Лидия пробыли у меня минут пятнадцать и ушли. А отец остался. Это показалось мне странным, но он не стал ходить вокруг да около и сразу перешёл к делу:

— Дочь, мы знаем о твоей беременности.

— И кто у нас разглашает медицинскую тайну? Я не давала разрешения оповещать кого-либо

— Астрид, мы же твои родители. И хотим уберечь тебя от ужасной ошибки.

— Это мое решение. Вашего мнения я не спрашивала.

— Мы не хотим давить на тебя. Но ты уверена, что сможешь справиться с такой ответственностью. В столь юном возрасте. Одна. Тот юноша — Ли Каи, он ведь погиб.

— Нет! — Мне хочется зажмуриться и зажать уши.

— Тебе сложно с этим смириться, но он умер. Я попросил одного своего знакомого проверить это. Мне очень жаль.

— Нет! — боль в солнечном сплетении яркой вспышкой ослепляет меня. Дышать становится трудно.

— Астрид, ты нее представляешь, как сложно растить ребенка.

— Я справлюсь. — звучит словно мантра

— Подумай о будущем. Ты же никогда не сможешь построить семью после этого. Ни один мужчина не взглянет на тебя иначе, как временное развлечение. Ты не выйдешь замуж. Твоя репутация будет уничтожена. Сама подумай, кто сможет воспринимать тебя серьезно? Родила, будучи подростком. И от кого? От иштарца. Этого ведь не скроешь. Что о тебе подумают?

— Я не собираюсь обсуждать свое решение.

К этому разговору родители возвращались при каждом своем визите, что раздражало. Но они уверяли, что желают мне лишь добра и, просто, переживают.

Психотерапевт, которая должна была помочь мне принять взвешенное решение, четыре часа убеждала меня сделать аборт. В ход шли все те же доводы. О том, что общество от меня отвернется. О том, что я не выйду замуж, ибо никому не нужна овуляшка с прицепом.

Кстати, да, я именно овуляшка, ибо неудержимо желаю размножаться, не достигнув социально-приемлемого возраста и семейного положения для этого. А от таких особ нормальные мужчины стараются держаться подальше.

В заключении этот чудо-доктор мне сказала, что столь неосознанной девушке нельзя доверять воспитание ребенка и она сообщит о данном инциденте в социальную службу.

— Да, пожалуйста. Я считаюсь совершеннолетней. О чем есть заключение той самой социальной службы. Имею образование и профессию. Работаю и плачу налоги. Для работы у меня возраст социально-приемлемый. Для этого я достаточно осознана. Но ребенка я не могу воспитывать потому, что не желаю прерывать беременность. Вы не видите в этом никакого противоречия?

— В моем заключении будет сказано, что вы эмоционально неустойчивы и не способны в полной мере осознавать ответственность, которую накладывает на вас рождение ребенка, — сказала она на прощание.

А я так и не поняла, что ею двигало. Зачем ей нужно было давить на меня? И почему, мое несогласие с ее позицией воспринимать, как личное оскорбление?

Странная женщина. Мне ведь доводилось общаться с психиатрами и психотерапевтами. Врачи, как врачи. На первом месте концепция "не навреди" и уважение к личности пациента. А тут?

Раскрывать душу перед человеком, для которого существует два мнения: ее и неправильное, я нужным не посчитала. Все равно не поймет.

Зачем мне замужество, если Каи погиб? Что мне дело до мыслей окружающих? Их бесценное мнение мне всегда было безразлично.

А ребенок... это прежде всего ЕГО сын. И родить в двадцать пять или тридцать, когда это считается приемлемым, у меня уже не получится. Ведь Каи больше нет.

Я не могла в это поверить. Хотелось закрыть глаза и представить, что я всего лишь ненадолго его потеряла. Только это было опасной иллюзией, которой не стоит подаваться.

Причина неадекватного поведения психотерапевта раскрылась лишь спустя две недели. Она лежала на поверхности. Никто даже не собирался ее прятать. Но мне так хотелось поверить в существование людей, которым я небезразлична, что очевидные вещи от меня ускользали. А следовало бы держаться настороже. Особенно, с людьми, которые предали меня не один раз.

Глава 28

Астрид Эрден Стат

В клинике меня держали не так уж долго. Всего восемь дней. А потом выписали. И я приехала в дом родителей. Своим домом я это место не считала. Да и они, наверное, тоже. Потому что комнате, в которой меня поселили, упорно продолжали называть гостевой.

Были ещё какие-то мелочи, но я старалась не обращать на них внимание. Потому что впервые за всю мою жизнь мы жили, как настоящая семья. Вместе завтракали и ужинали. Родители даже интересовались, как у меня дела и пытались говорить со мной об искусстве, которое так любили. Выходило, что они общались друг с другом и Лидией. Потому что я не могла на равных поддержать беседу о концерте или художественной выставке, которые они посещали без меня, не отличала ар-деко от ар-нуво, путала мюзикл с опереттой и не понимала разницы между балетом-поэмой и балетом-романом. Последнее меня, вообще, ввело в ступор. Это же балет. Там танцуют и не произносят ни единого слова. Какая поэма? Какой роман?

Лидия смотрела на меня свысока, как на дурочку, явно наслаждаясь тем, что хоть в этом она на высоте. Лучше бы училась нормально. Но сестра полагала: для того, чтобы неплохо устроиться в жизни, ей достаточно быть красивой и уметь поддерживать светскую беседу. Остальное — без надобности. Родители эту странную позицию поощряли, а я держала свое мнение при себе. Потому, как не хотелось ссороиться. На пустые склоки у меня не было ни сил, ни времени.

Но скандал все равно грянул. Отец решил, что я уже достаточно пришла в себя и готова пообщаться с Ритой Клэмп — рассказать о страданиях, которые мне довелось пережить пока иштарские сепаратисты бомбили собственные города. Особо отец настаивал на том, чтобы я выразила безмерную благодарность правящей партии Терры за то, что они приняли сложное решение вмешаться и предотвратить геноцид среди жителей исконной терранской колонии.

Так война ещё раз разрушила те обломки моей жизни, которые я с таким трудом собирала.

Невозможно жить на пределе эмоционального напряжения. Невозможно все время думать о чужих трагедиях. Особенно, если с ними соревнуется твоя собственная.

Я не забыла, что Иштар охвачен войной. Хотя искушение закрыть глаза и поддаться очарованию мирного неба над моей головой, было. Ведь для того, чтобы переломить ситуацию у меня нет ни сил, ни возможности. Бессмысленно же пожертвовать своей жизнью без надежды что-либо изменить... можно, конечно. Но у меня уже есть мой сын рисковать которым я не стану. Мне нужно выжить. Чтобы жил он.

Все мои мысли были сосредоточены именно на ребенке, а остальное ушло на второй план. Даже смерть Каи.

Я смотрела на отца и не могла вымолвить и слова. Воздух стал густым, вязким, как желе. А мир окрасился в черно-красные тона. Виски сжало словно тисками.