Сталин, по своему обыкновению, довольно чутко следивший за настроениями выступавших, предложил проект постановления, достаточно мягкий по сравнению с тем, какого можно было бы ожидать, судя по его репликам. Согласно принятому после недолгого обсуждения документу, публикация статей Шацкина и Стэна в "Комсомольской правде" с непродуманными формулировками была признана ошибочной и несвоевременной. Обращалось внимание ЦК ВЛКСМ и редакции газеты на проявленную безответственность в допуске к публикации статей, способных привести к искаженному толкованию позиции высших органов партии по острым вопросам партийного строительства, играющему на руку оппозиции.

В общем, Шацкин и Стэн отделались легким испугом (почти так же, как было и в моей истории). В отличие от того, что помнилось мне, Тараса Кострова не выгнали из редакторов "Комсомолки", — ЦК ВЛКСМ ограничился лишь строгим выговором с занесением в учетную карточку.

Тем не менее, как я и ожидал, моим друзьям достался ещё один пинок. Через две недели журнал "Большевик" вышел со статьей "Правый уклон в практической работе и партийное болото", подписанной той же троицей, что была памятна мне — Ежов, Мехлис, Поспелов. Но основой удар эта публикация наносила не по строптивым членам ЦКК.

Конечно, им тоже досталось на орехи: партийные чиновники не стеснялись в выражениях такого рода, которые до этого отпускались лишь в адрес исключенных из партии оппозиционеров. Нехороший знак. Троица втолковывала читателям, что партийное болото — это вовсе не то, что думают Шацкин со Стэном, а... Вот тут-то и начиналось самое интересное. Устами этих мелких функционеров верхушка партийной бюрократии нанесла удар по своим соперникам в руководстве партии. На страницах главного теоретического и идеологического органа ВКП(б) любые серьезные упущения, любые признаки разложения, любые хозяйственные преступления подводились под марку "правого уклона в практической работе". Тем самым "правый уклон" становился синонимом всех и всяческих негативных явлений в партии, а те, кого можно было объявить идеологами правого уклона автоматически становились ответственными за всю эту дрянь.

Ну, что же, сигнал получен недвусмысленный. Теперь каждый, на кого повесят ярлык "правого", становится законным объектом для травли. Осталось лишь дождаться, когда "правыми" объявят Бухарина, Рыкова и Томского, и судьба их будет предрешена. И противный холодок внутри провоцировал внутренний голос то и дело задавать вопрос: "А сам-то ты не загремишь заодно с ними?".

С такой возможностью следовало считаться. Поэтому делаю для себя два вывода: первый — не присоединяться к политическим заявлениям "правых", чтобы давать как можно меньше формальных поводов для санкций; второй — постараться срочно закруглить ряд важных неотложных дел, пока меня ещё не выкинули с руководящих постов.

9.3.

Моя поездка в Харьков и участие в организации кружков ракетного моделирования, начало которым было положено в коммунах у Макаренко, имела свое продолжение. Многие участники этих кружков загорелись не только перспективами создания сигнальных, осветительных и зажигательных ракет для РККА, но и идеей межпланетных полетов. Не прошло и нескольких недель, как эти энтузиасты завязали переписку с Циолковским, и уже в августе я оказался втянут в организацию поездки группы воспитанников Макаренко в Калугу, в гости к Константину Эдуардовичу.

Не то, чтобы я горел желанием лично познакомиться с пионером отечественной космической науки, но вот общение с ребятами и девчонками из нескольких трудовых коммун поднимало мне настроение, помогало отдохнуть душой от того напряжения, которое копилось весь последний год. И я не упустил лишний раз воспользоваться такой возможностью, а заодно разобраться на месте, как идут дела у Калужского совнархоза — ведь это, помимо всего прочего, прямо входило в круг моих должностных обязанностей.

Описывать, с каким восторгом молодежь взирала на Циолковского, я не буду. Старик тоже был рад, особенно тому, что, как оказалось, многие из коммунаров читали его работы, и засыпали его вопросами насчет технических деталей ракетостроения. А когда речь зашла о межпланетных перелетах, в разговоре всплыла фамилия Кондратюк — Циолковский сослался на его недавно вышедшую книгу "Завоевание межпланетных пространств". И тут у меня в сознании всплыли слова "трасса Кондратюка". Как будто открылась какая-то заслонка, и прочитанное некогда, в прошлой жизни, в какой-то популярной статье, всплыло в памяти. Ёлки зеленые, так его как раз этим летом вроде бы подвели под статью о вредительстве, где-то в Сибири! Надо срочно разыскивать мужика и вытаскивать из неприятностей, тем более, что в памяти всплыла ещё одна подробность: Кондратюк, мобилизованный в Белую армию, а затем дезертировавший из нее, имел другую фамилию, а документами на имя Кондратюка прикрывался, чтобы не всплыло его офицерское прошлое и служба у белых. Как же его звали-то на самом деле? Вертится что-то в голове, но никак не ухватишь... А, ладно — в любом случае надо действовать.

Узнать место пребывания Кондратюка, пройдя по следам изданной им в 1929 году книги, большого труда не составило: Новосибирск, отделение треста "Хлебопродукт". И вскоре я уже напросился на прием к Терентию Дмитриевичу Дерибасу, начальнику Секретного отдела ОГПУ. В этом времени его перевод на Дальний Восток, уполномоченным ОГПУ, так пока и не состоялся — наверное, в силу того, что "великий перелом" (не без моих усилий) оказался смазан и растянут во времени, а потому и не породил столь острых политических проблем, как в покинутой мною реальности.

— Терентий Дмитриевич, — начинаю разговор после обычного обмена приветствиями, — нам для нового Государственного института реактивного движения позарез нужен специалист по баллистике ракет дальнего радиуса действия.

— А я-то чем могу помочь? — выражает резонное недоумение начальник Секретного отдела.

— Дело в том, что этот специалист живет под чужой фамилией. Он бывший офицер, в годы гражданской войны был мобилизован белыми, дезертировал, но, опасаясь, что с такой биографией ему грозят большие неприятности, воспользовался чужими документами. И вот теперь мыкается по глухим углам, опасаясь привлечь к себе лишнее внимание, и наотрез отказывается поступать на ответственную работу, боясь, что при тщательной проверке его анкеты все эти обстоятельства всплывут. Нельзя ли как-то решить этот вопрос поделикатнее, чтобы окончательно не спугнуть весьма ценный для нас кадр?

Дерибас добродушно ухмыльнулся в усы:

— Ладно, не съедим мы вашего кадра. Заплатит штраф, как злостный нарушитель паспортного режима, и оформим ему документы на настоящую фамилию. Давайте его данные, дам поручение оформить письмо в местную милицию, так что вопрос можете считать закрытым. И будет он у вас работать под своим подлинным именем, не боясь разоблачения, ќ— начальник Секретного отдела снова улыбнулся и тряхнул остатками былого казацкого чуба.

Запрос по линии ВСНХ в трест "Хлебопродукт" позволил мне вздохнуть с облегчением: хотя строительство в Новосибирске деревянного элеватора по проекту Кондратюка (без использования дефицитных гвоздей и металлического крепежа) и породило неоднозначные толки, дело о вредительстве на него все же не завели. Кондратюку за моей подписью были посланы вызов на работу в ГИРД и письмо с указанием пойти в милицию и оформить документы на настоящее имя, со ссылкой на исходящий номер письма Дерибаса.

Через три недели, под самый конец лета, Кондратюк появился в Москве, и только тогда я узнал его настоящие имя и фамилию, которые все никак не мог припомнить: Александр Игнатьевич Шаргей. Он оказался весьма импозантным брюнетом, с небольшой бородкой, так же небольшими, но очень пышными усами. Его пристальный, чуть насмешливый взгляд намекал на то, что обаяние собственной внешности не является для него секретом. Такой явно должен пользоваться успехом у женщин. Впрочем, я — не женщина, и его обаятельность мне ни к чему. А вот его инженерные таланты надо пустить по прямому назначению. С моей подачи в ГИРД ему была поручена работа в секторе баллистических расчетов.

Да, лето пролетело. Пролетел и мой отпуск, который я отгулял с женой и детьми в конце июля — начале августа. Так что заявление об отставке, которое подал тяжело больной диабетом Чичерин 21-го июля, и назначение наркомом иностранных дел Максима Литвинова пролетели мимо моего внимания. Но по возвращении из отпуска я узнал, что новый наркоминдел энергичнейшим образом продолжает проталкивать вступление СССР в Лигу Наций, и, кажется, сумел заручиться поддержкой Франции.

Последние дни лета выдались необычайно жаркими, и мы с Лидой и Марией Кондратьевной выводили детей на бульвар только под вечер, когда жара начинала понемногу спадать. Жара необычайно подняла популярность такого, и без того весьма популярного продукта, как мороженое. Само собой, главными покупателями были дети и подростки, но и взрослые от них не особо отставали. Торговля эта шла совсем не так, как в моей реальности, и даже не так, как запомнилось по временам моего детства. Ни киосков, ни тележек на колесиках с небольшим тентом на металлической раме — своим продуктом торговали бродячие мороженщики с большими бидонами, внутри которых скрывалась прохладная сладость.

Инструмент, которым орудовала мороженщица, на которую мы натолкнулись во время прогулки, представлял собой нечто для меня необычное. В своем времени я не видел ничего похожего, да и читать о таком не доводилось. А за годы, проведенные здесь, как-то было не до мороженого. Хотя, вру. Разок-другой мы с Лидой лакомились этим продуктом, но то происходило в кафе, а не на улице. И вот сейчас я с любопытством разглядывал оборудование, при помощи которого приготовлялись порции уличными мороженщиками.

Инструментов было два вида — нечто вроде большой ложки, о назначении которой мудрено было бы не догадаться, и металлические цилиндры трех размеров (под маленькую порцию, среднюю и большую). Стайка вездесущей ребятни, окружившая продавщицу, оживленно комментировала происходящее действо. Мальчишка в чистеньком и глаженом матросском костюмчике (впрочем, в коротких штанишках, как и все его сверстники), протягивая мороженщице пятиалтынный, важно бросил:

— Мне большую!

— Ну и дурак! — не стесняясь, прокомментировала девчонка с туго заплетенными, малость кривоватыми косицами, неровно торчавшими в разные стороны. — На пятиалтынный можно ведь сразу три маленьких порции взять!

— Вот еще! — не остался в долгу маленький покупатель. — И стала охота с тремя порциями возиться!

— И опять дурак! — не полезла за словом в карман девчонка. — В трех порциях в три раза больше вафель. Значит и имен в три раза больше.

— Пока одну порцию будешь лизать, две другие растают и по рукам потекут! — не сдавался ее юный оппонент.

О каких это они именах толкуют? — подумалось мне, пока я подбирался поближе к торговке. А, вот же — на вафлях вытиснены имена. И ребятишки жаждут узнать, кому какое достанется: одни ищут совпадения с собственным именем, другие надеются таким способом узнать имя суженого.

Любопытство к мороженому проявил не я один — Лёнька подал голос:

— Папа! Купи морожена!

— Не "морожена", а мороженого! — с ноткой строгости в голосе поправила его Лида.

— Ну, купи! — отозвался на ее поучение сынишка, переходя на просительный тон.

— Купит тебе папа мороженое, — успокоил я его, — но есть будем дома, потому что тут, на ходу, ты весь обляпаешься.

— Не обляпаюсь! — тут же возразил Лёнька.

— Либо так, либо никак, — пресекла мама его попытку завязать спор.

Надюшка взирала на наши разговоры с некоторым непониманием — она еще не представляла себе, что это за зверь такой, — мороженое — и лишь угроза назревающей семейной сцены заставляла ее надувать губы.

Пока мы так препирались, подошла наша очередь, и теперь можно было хорошо разглядеть священнодействие, в результате которого отмеривались порции этого желанного лакомства. На донышко цилиндра того размера, который соответствовал оплаченной порции, укладывалась круглая вафля, при помощи ложки цилиндр наполнялся, а сверху на мороженое укладывалась вторая вафля. Затем при помощи поршня подвижное донышко выдавливалось из цилиндра наружу, а вместе с ним на свет божий появлялась и готовая порция. Теперь ее надо было хватать за вафли и слизывать мороженое по кругу, пока не останутся одни вафли. Тогда их можно разлепить, и прочесть вытисненные на них имена — ушла продавщица укладывала вафли именами внутрь, так что не вылизав мороженное, нельзя было увидеть надпись.

Получив свои порции — а мы взяли большие, чтобы они не так быстро таяли по пути, мы всем семейством отправились домой, лопать мороженое.

9.4.

Воскресный день в кругу семьи пролетел, как и не было. А с понедельника сызнова на плечи легла тяжесть забот. Снова из ЦК и Совнаркома давят, требуют увеличить выпуск продукции то по той, то по другой позиции, требуют расширить список строек. Как ни странно, пока этот нажим ещё более или менее отбивается — пусть и не во всех случаях — экономическими контраргументами. Но всё чаще в ответ на них приходится слышать совет "изыскать внутренние резервы", а в ответ на замечание, что эти резервы отнюдь не бездонные, дается совет "нажать как следует" и "подтянуть гайку, кому надо".

К сожалению, я далеко не главный в цепочке принятия решений, и полностью перекрыть усердие больших и малых начальников, рвущихся выполнить пятилетку в четыре года, не удается. Однако даже ситуация на моем участке ответственности — в планировании промышленности — не внушала мне столь сильных опасений, как коллективизаторский зуд, охвативший партийную верхушку. Можно было понять, что проблема хлебозаготовок, каждый год подходящих опасно близко к грани срыва, сидит у них занозой. И вот, уверовав, что наискорейшее объединение крестьян в коллективы позволит избавиться от этой вечной головной боли, они взялись за дело насаждения коллективных хозяйств с усердием не по разуму.

Тревожные сигналы с мест о нетерпимых злоупотреблениях в ходе кампании коллективизации и о нарастающем из-за этого неблагополучии в отношениях с крестьянством, не принимались во внимание, или объявлялись проявлениями "правого уклона". Впрочем, при всей схожести тенденций с тем, что мне было известно по прежней истории, отличия все же были. О "сплошной коллективизации" пока речь не велась, и лозунг раскулачивания ещё не встал в повестку дня. Но если гонку за охватом крестьян коллективами не придержать, логика событий неизбежно приведет и к этому.

Опасения испытывал, разумеется, не я один. Разногласия по поводу текущей политики проникли в партийную печать, где довольно осторожная критика со стороны сторонников группы Бухарина-Рыкова-Томского уже встречала прямые персональные обвинения в правом уклоне, не касавшиеся пока только лидеров этой группы. Но их сторонники уже вовсю "прорабатывались" в печати, их начали вытеснять с руководящих постов и с позиций в партийной прессе. До решительной схватки с "правоуклонистами" оставался один шаг.