Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— На нем есть название, — сказал Мергатройд, прижимая свой единственный глаз к биноклю серого военного цвета. — Евр... Европа. Его зовут "Европа".

Ван Вут обратился к Топольскому: — Освежите мою память, мастер. Как называлась экспедиция, которая снабдила вас этими фотопластинками?

— Это всего лишь название, — сказал Топольский.

— Вы никогда не упоминали, что предыдущий корабль потерпел крушение.

Топольский широко развел руками. — Вы никогда не спрашивали, дорогой капитан!

— Вы заставили нас предположить, что остальные люди благополучно вернулись. Вы хотели, чтобы мы так думали, и ни разу не опровергли наше неверное представление. — Капитан повернулся к коронелю Рамосу. — У вас есть мнение по этому поводу, сэр? Вы кажетесь мне человеком чести.

— Это пусть говорят другие, — ответил Рамос. — Но я могу сказать вот что. Я не знал об этом другом воздушном корабле.

— Тогда вы были введены в заблуждение так же основательно, как и все мы.

— Введен в заблуждение — это сильно сказано! — пролепетал Топольский.

— Радуйтесь, что я не сказал того, что на самом деле у меня на уме. Условия нашего соглашения теперь недействительны, мастер. Я надеюсь, коронель Рамос не будет возражать по этому поводу.

— Вы в своем праве, — сказал мексиканец.

— Хорошо. Мергатройд: не проводите ли вы мастера Топольского в его каюту? Удерживайте его там до конца вахты, согласно букве нашего контракта. Если будет установлено, что какая-либо сторона сознательно подвергла опасности экспедицию или утаила информацию, касающуюся безопасности "Деметры" и ее экипажа, они должны быть арестованы.

— Это возмутительно! — сказал Топольский.

— Мы так договорились, — ответил Рамос. — Я отведу его, Генри. Нам с ним есть о чем поговорить.

— У него есть пистолет, — сказал я.

Все посмотрели на меня, удивленные моей вспышкой. Если они были удивлены, то и я тоже.

— О чем вы болтаете, Коуд? — прорычал Топольский.

— Он носит с собой очень маленький пистолет, — сказал я, взволнованный и сбитый с толку. — Я видел это. Он достал его, — но я замолчал, потому что то, что я собирался сказать, было бессмыслицей. — Он достал его и убил меня. Будьте осторожны, Лионель.

— Если он носит с собой такое оружие на корабле, наполненном водородом, это еще один удар по нему, — сказал Ван Вут. — И я гораздо менее склонен это прощать [тем не менее несколькими страницами ранее экипаж дирижабля пользуется винтовками, когда сбивает с потолка препятствия на пути судна].

Рамос отвел Топольского обратно в его каюту, но Мергатройд последовал за ним, не из-за каких-либо сомнений в чести мексиканца, а чтобы убедиться, что с русским все в порядке. Я ждал в гондоле, размышляя, станет ли ложь о "Европе" достаточным предлогом, чтобы заставить нас вернуться обратно по шахте, к нормальному дневному свету внешнего мира. Но Ван Вут тихо разговаривал со своими людьми, обсуждая различные стратегии, как приблизить нас как к Сооружению, так и к месту крушения.

— Мы же не отказываемся от его дела? — рискнул спросить я.

— Его дело может провалиться сквозь землю, Сайлас. Но мы летчики. — Он кивнул на то, что осталось от другого дирижабля. — Они тоже были летчиками. Среди нас существует братство, и мы не оставим их тела в этом богом забытом подвешенном состоянии.

"Деметру" закрепили на потолке. Это была сложная и чреватая последствиями операция, но команда была к ней готова. Мортлок и его люди вышли на поверхность с лестницами, захватами и буровыми устройствами, забивая крюки в скалу над нами. На завершение работ ушло двенадцать часов, в течение которых всегда существовал риск того, что какой-нибудь кусок скалы или льда отвалится и проткнет нас. Однако, если не считать нескольких трещин от потревоженных обломков, потолок сохранил свою целостность. Так и должно быть, — подумал я, рассматривая немыслимую массу материи, нависшую над нами, а затем пожалев, что вообще об этом подумал.

Как только основная задача по обеспечению безопасности "Деметры" была выполнена, началась вторая, более проблематичная часть работы. Мы пришвартовались примерно в четырехстах футах от "Европы", что было настолько близко, насколько Ван Вут мог позволить, учитывая неопределенный характер Сооружения. Это означало, что промежуток нужно было каким-то образом преодолеть. К этому тоже были готовы. С кропотливой тщательностью и неторопливостью люди продвигались вперед, закрепляя на потолке пары небольших крюков с интервалом примерно в десять футов, к которым можно было подвесить что-то вроде веревочного моста. Мост можно было удлинять только по частям, и людям, устанавливавшим крюки, приходилось работать за пределами последнего безопасного места крепления на консольных платформах, а под ними была только эта ужасная пустота. Однако это были летчики, и годы службы привили им веселое пренебрежение к фактам своего возвышения. Они насвистывали во время работы и прогуливались взад и вперед по хилому деревянному настилу, как будто это было самое прочное и широкое шоссе из когда-либо построенных.

Я не мог больше смотреть на этих людей, ожидая неизбежной аварии, поэтому испытал некоторое облегчение, когда Рамос спросил меня, можем ли мы поговорить. Я предложил ему зайти ко мне в каюту через несколько минут и уже был там, когда он пришел.

— Без сомнения, это трудно для вас, — сказал я, приглашая его сесть и наливая порцию скотча. — Вы доверяли ему, но и мы все тоже. Я считаю, что вы справились с этим делом так же хорошо, как мог бы любой человек на вашем месте.

— Это не первый раз, когда мне приходится присматривать за трудным клиентом, — сказал Рамос, беря стакан. — Так совпало, что другой человек тоже был русским, хотя и совсем другого происхождения, чем наш спонсор.

Он раз или два упоминал об этом инциденте, и я был не настолько глуп, чтобы выпытывать у него подробности. Я знал только, что человек, о котором шла речь, был политическим эмигрантом, вынужденным бежать в Мексику после недавних беспорядков на своей родине, и что он был убит, находясь под предполагаемой защитой Рамоса.

— Если хочешь узнать о трудных клиентах, спроси врача, — сказал я ему по секрету.

Он потер заживающий ожог от радия.

— Как поживает мальчик?

— Беспокойно. Управляемо. Возможно, подвержен маниакальному нарциссизму.

— Теперь Топольский будет не в том положении, чтобы требовать от него слишком многого.

— Да, — кивнул я. — Но я не уверен, что это сильно повлияет на Дюпена. С ним что-то случилось, и его лихорадка — странная часть этого. Если у него и есть инфекция, я не могу определить ее источник. Он не выглядит заразным.

— Это одно из благословений.

— Хотелось бы верить, что он отдохнет, но, думаю, нам нужно будет отъехать подальше от Сооружения, прежде чем это станет возможным. Оно оказывает на него сильное влияние. Мы видим любопытный объект, возможно, путешественника из другого мира, поднявшегося снизу или упавшего из космоса, в любом случае, застрявшего в корке, как слива в пудинге, но Дюпен видит нечто совершенно иное. Головоломку, требующую решения.

Он нахмурился, поняв, что я имею в виду. — Разве нас тоже не привлекает загадка?

— Но я думаю по-другому. Это ваша экспедиция, а не моя. Единственная причина, по которой я покинул Англию, — это работа, Рамос. Я был бы очень рад стать провинциальным врачом, если бы это оплачивалось. Дом, жена, вид на море, но не слишком близкий, чего мне было бы достаточно. — Я самоуничижительно улыбнулся. — Любопытство — удел других мужчин. Я пришел на борт "Деметры", потому что там была срочная вакансия, а условия найма были слишком хорошими, чтобы от них отказаться. И все же я не отрицаю, что здесь кроется интригующая тайна, и, возможно, важная. Теперь, когда я это увидел, мне хотелось бы знать, для чего предназначено это сооружение, откуда оно взялось и кто его прислал. Это основные человеческие вопросы.

— Я тоже разделяю их.

— Но я не уверен, что Дюпен понимает. Я думаю, что его интерес начинается и заканчивается решением конкретной головоломки, имеющей отношение к геометрии. Он видит в Сооружении что-то, что нужно решить, например, загадку или паззл, и его интерес не простирается дальше этого решения.

— Отличаемся ли мы от других?

— Так и есть, — настаивал я. — Если бы вы увидели двух людей в пустыне, играющих в шахматы, спросили бы вы себя: каков конечный результат этой игры? Или вы бы спросили: кто эти люди? Почему они играют в шахматы в пустыне? Кто их послал? Хотели ли они приехать сюда?

— Дюпен не стал бы задавать эти вопросы, — согласился он, слабо кивнув. — Но первый вопрос привел бы его на грань безумия, если бы он не смог найти ответ.

— Мне нравится этот мальчик, — сказал я. — В нем есть честность, и я старался быть добрым в ответ.

— Вы всегда были добрым, Сайлас. Но сейчас я должен побеспокоить вас странным вопросом.

Я кивнул, вспомнив, что именно он попросил встретиться. — Что это?

Рамос порылся в кармане и что-то достал. В его ладони это выглядело еще более нелепо и похоже на игрушку, чем в моей.

Я увидел, что это был маленький пистолет.

— "Дерринджер" девяносто пятой модели. Пусть вас не вводит в заблуждение его размер. Он все еще способен убить человека. — Он посмотрел на него с некоторым отстранением. — На самом деле, двоих людей.

— Вы нашли это у него?

— Да. Я быстро справился с этим и успел обыскать его, пока Мергатройд на мгновение отвлекся в поисках ключа, который запер бы его в каюте.

— Вы не сказали Генри.

— И Ван Вуту тоже. В моем контракте нет ничего, что обязывало бы меня к этому, и я думаю, что у Топольского и так достаточно трудностей. — Он сжал пальцами короткоствольное огнестрельное оружие. — Опасность нейтрализована. Возможно, у него были дополнительные патроны, но я уверен, что это был единственный пистолет, который у него был. — Он кивнул в сторону темноты за окном моей каюты. — Я собираюсь избавиться от него очевидным способом. Возможно, если внизу есть троглодиты, они сочтут это приятной безделушкой, подаренной богами.

— Я заметил, что вы могли бы избавиться от нее по дороге сюда.

— Я хотел, чтобы вы это увидели, чтобы мы оба могли быть уверены в том, что произойдет.

— События?

— Вы знали об этом оружии, Сайлас. Вы правильно предупредили меня, что он носил его при себе.

У меня не было выбора, кроме как признать это.

— Я знал.

— Но как вы могли узнать? Он был хорошо спрятан. Я всю свою жизнь наблюдал за другими людьми, которые могли быть вооружены, а могли и не быть. Я научился очень хорошо распознавать признаки того, что что-то скрывается, и все же я не знал, что у него был этот пистолет. Да, девяносто пятую модель "Дерринджера" трудно обнаружить, но вы все равно знали. — Он испытующе посмотрел на меня. — Откуда вы могли знать?

Я сказал: — Не уверен. И боюсь, что, если я попытаюсь объяснить, откуда я мог знать, вы обратитесь к капитану с просьбой освободить меня от моих обязанностей.

— Скажите мне, Сайлас.

— Я знал, что у него был пистолет, потому что помнил, как он им пользовался. Я наблюдал за его лицом, ожидая момента, когда он наверняка выдаст свои чувства. Там был пляж. Скалистый берег, где-то в холодном месте. Кажется, в Патагонии. Вы разозлились на него, потому что узнали что-то о его лжи, точно так же, как и мы сейчас.

— Что он солгал о "Европе"?

— Да, — подтвердил я, решив, что с таким же успехом я мог бы снять все это с себя. — Но это был не дирижабль. Это был пароход. До этого была еще более старая "Европа", просто парусное судно. Тогда мы были к северу от Бергена. И мы тоже не были одинаковыми. Вы были там, я был там, и остальные тоже, но мы были другими людьми. — Я нахмурился, изо всех сил стараясь передать свои впечатления, не желая показаться совершенно расстроенным. — У нас были одинаковые имена, а также черты характера. Вы всегда остаетесь человеком из Мексики, но детали вашей жизни меняются в соответствии с повествованием.

— Повествование, — повторил он.

— Вы подумаете, что я путаю свои фантазии с реальностью.

— Я подумал. — Затем, помолчав, добавил: — За исключением того, что меня тоже беспокоили эти воспоминания о разных местах и кораблях.

Я схватил его за рукав, как утопающий хватается за корягу. — Скажите мне, Лионель!

— Не думаю, что я страдаю от них так же сильно, как вы. — Он прикоснулся пальцем к своей груди. — Я знаю, кто я и что привело меня сюда. Но есть проблески. — Он тяжело вздохнул и сделал паузу, прежде чем согласиться с моим безумием. — Я помню ту береговую линию. Я вижу ее проблески. Не знаю, как, но я помню это. Вам было больно, и мы вместе столкнулись со смертью.

Я вздохнул с огромным облегчением. — Если мы оба сходим с ума, то, по крайней мере, это общее заблуждение.

— Только у нас?

— Я не знаю. В Аде Косайл есть что-то особенное, да и в Дюпене тоже.

— С такой температурой любой мужчина с трудом отличил бы реальность от вымысла.

— Он не мог бы, я согласен с этим. Но он также сделал замечание о том, что я оперировал вас трепанационной скобой! Я отмахнулся от этого, хотел отмахнуться от этого, но что-то ужасное во всем этом перекликается с моими собственными воспоминаниями. Я действительно помню трепанационный бандаж. Он был в красивой коробке французского производства. Я чувствую его между пальцами.

— Я этого не помню, — сказал он. — Но у меня такое впечатление, что я не раз был обязан вам жизнью. Что это... — Он снова потер ожог от радия. — Что это лишь последнее проявление этого долга. С нами происходит что-то странное, Сайлас.

— Действительно.

Он огляделся в поисках подсказки. — Может быть, что-то с нашим водоснабжением? Микроб, вызывающий галлюцинации? Какой-то психологический эксперимент, проводимый над всей командой? Они что, шепчут нам во сне, заставляя нас поверить в эти вещи, чтобы посмотреть, насколько легко мы поддаемся?

— Не знаю. И вообще, кем бы они могли быть?

— Я не знаю, как мы можем заниматься этими вопросами.

— Как и я. Но вы говорили со всеми ними и, вероятно, знаете Топольского не хуже любого из нас. Он, казалось, удивился не меньше остальных, когда я упомянул о пистолете.

Рамос опустил голову.

— Он удивился. Как будто думал, что его тайна все еще в безопасности. Как будто не мог представить, каким образом кто-то мог узнать об этом пистолете.

— Вы думаете, он ничего не помнит об этих прошлых эпизодах, хотя и участвует в них?

— Нет, и то же самое касается Мортлока, и, насколько я знаю, Ван Вута, Мергатройда, Брукера и всех остальных летчиков. Это самая странная часть, если можно сказать, что какая-то часть более странная, чем другая. Мы с вами фигурируем в этих эпизодах и начинаем кое-что понимать о них, пусть и несовершенно.

Я покачал головой, удивляясь безумию, срывающемуся с моих губ. — Если бы вы не стали таким другом, какой вы есть, Лионель, у меня не хватило бы смелости высказать свое мнение. Я надеюсь, мы не подыгрываем друг другу, чтобы избежать обид.