| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Птица повиновалась, передавая лекарство Саену.
— Напоим его. Это сок молочных листьев, хорошее обезболивающее. Будет спать сутки, как раз раны начнут затягиваться. Вот так и держи его, а я приведу ноги в порядок.
И Саен принялся за дело. Вновь его руки работали с ранами, ловко управляя плотью, возвращая жизнь и силы. Ему бы быть лекарем, а не воином — мелькнуло в голове у Птицы. Ведь он любит жизнь, он любит давать, а не отнимать. Он не убийца, и, возможно, даже не воин в глубине души. Он любит свой Каньон, свой сад с нежными растениями, любит покой и тишину. А приходится проходить через боль, ужас и смерть. И самому приходится отнимать жизнь.
— Эй, девушка! Огха! Ты здесь! — не поднимая головы крикнул Саен, когда уже почти заканчивал перевязывать одну ногу парню. — Кашу умеешь варить? Свари нам каши, поедим горячее. Птица, покажи ей, где у нас крупа. Проведи к лошадям. Парня можешь устроить на своем плаще, ему теперь ничто не угрожает. Разве что поить его придется, обезвоживание у него началось.
Птица послушно стянула с себя плащ, сложила и подсунула под голову Тхана. Дождя не было, ветер утих, а рядом с костором так и вовсе было тепло. Молчаливая Огха показала обходную тропку, по которой провели коней, и совсем скоро в казанке забулькала пшенная каша.
— Ты тоже Знающая, — осторожно спросила Огха, глядя, как Лиса нарезает колечками последний кусок колбасы, что оставался у них с Саеном в запасе.
— Нет. Я его ученица. Помогаю ему.
Огха почтительным движением схватила деревянный круглый амулет на шее и поцеловала его. После проговорила с явным благоговением в голосе:
— Я всегда чтила Знающих и всегда молилась им. И дань исправно платила. Наша семья всегда была благочестивой.
Птица не раз слышала рассказы о женщинах Нижнего Королевства, закутанных в платки и не смеющих поднять глаз. Говорили даже, что их стригут, чтобы не соблазняли мужчин своей красотой. Стрижена ли Огха — невозможно было понять. Большущий платок, расшитый по краям цветами, был изрядно потрепан. Один его край спускался чуть ли не до самой поясницы Огхи. Концы завязаны назад, под затылком, плотно и некрасиво.
Длинная юбка почернела от грязи, особенно внизу. Что-то вроде кафтана сверху, а под ним, видимо, рубашка. Вот и вся одежда, бедная и больше похожая на лохмотья. Таких растрепух Птица у себя в Линне никогда не видела. У них женщине положено было выглядеть красиво. Даже если ты последняя рабыня, чистящая рыбьи потроха на рынке, все равно у тебя должна быть расшитая бисером и цветными нитками туника, приличные чистые ситцевые шаровары или длинная юбка. И обязательно множество ожерелий и бус. И обязательно браслеты на руках. И цветы и бусины в косах.
— Сколько тебе лет? — спросила Птица, без церемоний рассматривая худенькое, остроносое личико с бледными тоненькими губками.
Огха открыла, было рот, чтобы сказать, но тут же замолчала. Она сама во все глаза таращилась Птицу, и, видимо, вид красивой и нарядной девушки — а шерстяную рубашку, темно-синий шерстяной плащ, подбитый мехом и высокие ботинки с мехом по краям нельзя было не назвать нарядными — ввел ее в ступор.
— Тринадцать лет ей всего, — буркнул Саен, выбираясь из примитивного укрытия, — а брату ее шестнадцать. Дети еще совсем, почти как ты, Птица.
— Как вы... — заговорила, было, Огха, но тут же замолчала, не осмеливаясь задать вопрос.
— Я могу узнать про вас все, для меня это не сложно. Сейчас я хочу посмотреть и твои ожоги. На руках у тебя. Родителей, значит, погибли? И сестры младшие тоже...
— Сестры от лихорадки. Следом и отец. А мать осталась в амбаре, там, где собрали всех уцелевших жителей. Меня ей удалось спрятать в небольшом погребе для картошки. Он у нас за сараями был выкопан, неприметный такой. А брат накануне ушел в лес, его и не было. Пожар начался, брат меня и вытащил из пожара. На руках вынес, а сам обгорел...
— Брат у тебя хороший, славный. Он будет жить, и ты тоже.
— Мы не заболели, лихорадки у нас нет.
— Это пока нет. А через день оба бы лежали, красные, как раки. Брат твой будет здоров, а тебе я сейчас дам бутылочку с лекарством. Поешь каши, после выпьешь одну ложку лекарства. А утром — вторую. И тогда точно будешь здорова. Птица, что стоишь? Доставай миски, есть охота страшно,— сказал Саен, заканчивая смазывать небольшие ожоги на руках Огхи.
— Вы вылечите моего брата? — тихо спросила девушка и снова принялась целовать деревянный амулет на шее.
Саен глянул на шнурок с кружком, поморщился, но ничего не сказал. Птица заторопилась с едой. Она чувствовала, что Саен злится, наполняется яростью. Потому что он увидел все то, что видела Огха. И пожар, и смерть ее родителей и сестер. И ему тяжело примириться с этим, и он хотел бы наказать тех, кто в этом виноват.
— Откуда хворь появилась — знали у вас в деревне? — спросил он.
— Так, все знали. Колдун баймов прошел мимо. А от них всегда одни беды. Это все знали...
Птица застучала ложкой, насыпая дымящуюся кашу. Саен сполоснул руки остатками воды и устроился у огня. Вытянул ноги, закрыл глаза. Ели молча. А после хозяин принялся рубить молодые, невысокие деревья. Снял с себя куртку и остался в одной рубашке. Топор в его руках стучал исправно и ловко. Вот он очистил стволы от веток, разрубил на несколько ровных кольев и вкопал в землю. После принялся накрывать длинными ветками.
Ясно, он делает более просторный и более надежный шалаш. И то верно, потому что в яме под еле наброшенными худыми и сухими ветками и одному человеку укрыться было невозможно. Вот-вот польет снова дождь, и Огхе с братом придется мокнуть. Чего доброго, еще простудятся. Да и Птице тоже не хотелось оказаться под дождем.
Потому она помыла посуду и постаралась хоть чем-то помочь Саену. Хотя бы получше окопать столбики да побольше натаскать хвороста. Судя по всему, костер разведут под навесом шалаша, и, может, и ей с хозяином придется тут ночевать. Хотя Птица слишком хорошо улавливала желание Саена поскорее убраться из этих мест.
Перенесли спящего Тхана в только что построенный шалаш. Саен удобно устроил его на срубленных ветках, которые накрыл собственным плащом. Плащ Птицы он свернул и сунул ей в руки со словами: "Тебе пригодится".
Солнце между тем скрылось за холмами. Потемнело, похолодало. Сидя на небольшом обрубке дерева, которое Саен примостил вместо скамьи, Птица думала о том, что хорошо бы привести себя в порядок, отмыть руки и лицо и завалиться спать. В шалаше места для всех хватит. А завтра видно будет... Завтра будет новый день...
— Мы уезжаем, Птица, — резко сказал Саен в ответ на ее мысли.
Посмотрел пристально и внимательно, и стало ясно, что вопросов задавать не надо. Надо просто повиноваться. Как легко Птица стала понимать своего хозяина! Мысли для нее оставались недоступными, но общие желания и эмоции — это пожалуйста, это она угадывала очень быстро.
С тоской всмотревшись в непроглядную темноту леса, Птица кивнула. Чтоб зменграхи подрали всех железных рыцарей ордена!
— Вот именно, — буркнул Саен, — дери их всех зменграхи. Огха, слушай меня. Парень твой проснется завтра, и ему будет гораздо лучше. Твоя задача — держать его раны в чистоте. Я оставлю тебе бальзам от ожогов, немного оставлю, вот в этой мисочке. Смотри, не растрать зря. Руки у тебя обязательно должны быть чистыми, когда будешь перевязывать раны брату. Поняла?
Огха кивнула и снова поцеловала деревянный круг. Затем вдруг поклонилась Саену до самой земли. Тот поморщился и спросил:
— Я что спросил? Я просил кланяться мне? Ну-ка, повтори, что я сказал только что.
Огха вытаращилась на него, будто он потребовал произнести древние заклинания барабанщиков Мгамга. Хлопнула темными ресницами, вытянула вперед губы и, наконец, выдала:
— Перевязывать раны надо. Ты сказал.
— А еще?
Огха замялась, после добавила:
— Руки мыть, что ли?
— Чтоб я сдох... Да, Огха! Да! Раны перевязывать только чистыми руками, и беречь бальзам, не перевернуть и не опрокинуть. Повтори, ну-ка!
Саен заставил Огху повторить указания четыре раза. После поинтересовался, умеет ли она читать. Оказалось, что умеет, что девочкам их деревни обязательно было ходить три года в школу ордена, чтобы уметь читать правила и указы.
— Вот и славно. Я оставлю тебе бумагу, смотри, не потеряй ее. С этой бумагой тебя и твоего брата пропустят в Каньон Дождей. Вы ведь сироты, в Каньоне вам помогут. Брату найдут работу, тебя определят в школу. И, — Саен с сомнением окинул худенькую фигурку Огхи, — может, тоже работу найдут. Тебе эту бумагу надо не потерять. И денег вам оставлю, суэмское серебро. Купите еды на него. Ясно?
Огха закивала и снова принялась целовать амулет.
Саен со злостью сорвал с нее украшение и выкинул в кусты. После заговорил, резко и раздражительно:
— Не надо целовать обереги. Не они помогают и спасают. Ты лучше меня слушай и соображай, что говорю. Я не могу ждать до утра, мне надо двигаться. Потому запоминай и соображай. Думай, ясно?
Саен заставлял бедную Огху раз за разом повторять свои указания, после написал на плотной бумаге разрешение для двух детей Огхи и Тхана поселиться в Каньоне. Уже ставя подпись, он вдруг поднял голову и глянул на Птицу:
— Ты ничего не слышишь? А, ну-ка, прислушайся.
Птица дернула плечами, оглянулась. Лес шумел спокойно и уверенно. Где-то далеко кралась парочка кабанов. Еще дальше шуршали лисицы, еле слышно шуршали, выбираясь из своих нор на ночную охоту. А еще дальше шли люди. Несколько человек.
— Люди? — тихо спросила Птица.
— Они не так далеко, как тебе думается, и они идут сюда. Дым от костра привлек их.
— И что делать?
— Ничего. Не раскрывать рот и быть готовой. Всегда надо быть готовой, Птица.
Глава 20
Их было пятеро. Они умели двигаться тихо, потому вынырнули из чащи бесшумными призраками. В руке одного полыхал факел, освещая его коренастую фигуру в сильно потрепанном кожаном доспехе Тханурского ратника. Четверо из них были лохматыми и бородатым — здоровенные мрачные мужики. Лишь пятый, ступающий рядом с факельщиком, был чуть ли не подростком, длинноволосым и мрачным.
Саен так и сидел у костра, доедал остатки каши. Он не сдвинулся с места, не промолвил ни слова, даже не убрал миску с колен. Поднял голову и выжидающе глянул на незваных гостей.
— Что вы это тут делаете, люди добрые? — издевательским милым голосом заговорил человек с факелом.
— Глянь, какая красотка. Клянусь гуссовой бородой, в жизни такую не встречал, — сказал другой и ткнул пальцем в Птицу.
— Точно, славная милашка. Глазками так и стреляет, — согласился третий и приблизился к костру. Рука у него лежала на рукояти меча, но сам он был вполне уверен в том, что отпор тут никто не окажет.
— Это откуда же в этих худых краях девушка в таком дорогом плаще и с такими длинными косами? И с непокрытой головой. Чай, не заблудились ли вы? — снова заговорил бородатый, передавая факел подростку.
Он двигался медленно, кряхтя, точно старое, сухое дерево. Потому Птица проглядела его мгновенный бросок, и заметила лишь слабый блеск воткнувшегося в землю кинжала. Оружие, брошенное в Саена, не долетело, как обычно. Саен слабо улыбнулся, молча поднял его и посмотрел на главаря.
Тот резко распорядился, распрямляя плечи:
— Убейте мужчину! Девчонок забираем себе.
Трое кинулись к Саену. Зазвенели печально искры меча духов. Саен, подскочив, попятился и после, неожиданно сделал выпад, перерубив длинным клинком ближайших двух врагов. Обоих за один удар. Чуть светящийся клинок прошил тела так, словно это были кули с сеном. Аккуратно разрезанные половинки залили землю кровью. Птица вскрикнула. Огха забилась за дерево.
Крепкие руки, охватив Птицу за плечи, приставили к горлу холодное лезвие кинжала.
— Сдавайся, иначе убью твою девку! — прогремел над ухом хриплый голос. От главаря воняло чем-то кислым и противным, грубые пальцы сжимали плечи до боли, клинок царапал горло.
Мальчишка попятился. Еще один разбойник осторожно и нервно подступал к Саену, выставив вперед меч.
— Птица, что стоишь? — тихо спросил Саен.
И вдруг стало просто и ясно. Руки, грудь, сердце. Сердце главаря, которое стучит за спиной, так ровно, так уверенно. Почувствовать его ритм, войти и остановить. Раз... Два... Три...
Мужик свалился молча. Раскинул руки и уставился удивленным, замершим взглядом в небо. Мальчишка с факелом споткнулся, прокричал что-то о колдунах. Птица рассеяно оглянулась. Рядом с Саеном истекало кровью то, что когда-то было людьми. Все трое мертвы. Мертвее не бывает просто.
— Чтоб я сдох... — пробормотал Саен, убирая клинок. — Что стоишь, дурень? Проваливай отсюда, пока не снес тебе голову.
Парень выронил факел и ломанулся в кусты, не оглядываясь и не задерживаясь.
— Вот за что я не люблю эти клятые королевства. Всегда есть какой-то подвох. А такой спокойный был вечер...
Саен пнул ближайший труп, поднял голову, посмотрел на Птицу и тихо сказал:
— Хорошая работа. Мы с тобой славно сработались, так?
Птица кивнула, чувствуя, что буквально трясется от возбуждения и страха. Кровь бурлила в жилах, подкатывала к горлу тошнота и только от одной мысли, что она только что убила человека, становилось дурно.
— Идите в шалаш. Я уберу тут. Зарою уродов, пусть гниют в земле.
Управился Саен быстро. После подбросил хвороста в затухающий костер, сел у огня, подпер подбородок руками. И так сидел довольно долго.
Огха дрожала и молчала. И Птица поняла, что в путь они соберутся только утром, что Саен не оставит девчонку одну, потому достала спальные мешки, повесила над огнем чайник и после приблизилась к хозяину. Положила руки ему на плечи и тихо сказала:
— Я заварю тебе чаю. С медом, как ты любишь. Хорошо?
Саен сначала кивнул, после согласился:
— Хорошо, будь добра, Птица. И пусть Огха ложится и спит. Дай ей какое-нибудь одеяло, у нас ведь есть запасные. Что-то придется ей оставить, иначе она замерзнет тут.
Птица помогла девочке устроится на ночлег, напоила чаем все еще спящего Тхана, вливая ему жидкость по чуть-чуть, маленькой ложечкой. После сполоснула кружку и ложку и приготовила напиток для Саена. Устроилась рядом и не удержалась, прижалась к плечу хозяина. Ей самой до смерти хотелось забыть и разрубленные тела разбойников, и вонь их главаря и ошалелые глаза парня. Хотелось не думать об этом, но назойливые мысли лезли и лезли. Убивать легко, только после этого такое чувство, словно сделала что-то не то и не так.
— Разбойное племя. Насиловали, грабили, убивали, — заговорил вдруг Саен, — им нравилось причинять боль. Чужая боль их питает, возбуждает, радует. Для них это забава. Ограбить и убить — как муху прихлопнуть. Выродки, по-другому не назовешь.
Птица вздохнула.
— Считай, что мы доброе дело сделали с тобой. Грязное и поганое, но очень доброе. Паренька только зря отпустили, он тоже порченный. Отмеченный тьмой с самого детства. Еще причинит он боль ни одному человеку, это как пить дать. Надо было и ему голову отрубить, он бы и не понял, что с ним произошло. Зато и сам бы не мучился, и других не мучил...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
