Ускользающее счастье

Свист ледяного ветра, бьющего в лицо, мгновенно отрезвил его, привёл в чувство. Человек осознал, что падает вниз, в чёрную пропасть, к земле, и полёт его вот-вот прервётся ударом о мёрзлую почву — и будет смерть, мгновенная и необратимая. И всё же он не боялся; не чувствовал себя обманутым — ведь тьма была вокруг, она всё так же звала его — и улыбалась ему. А ещё она изменяла человека, дарила силу и...

За краткий миг до падения, почти у самой земли, развернулись за спиной огромные чёрные крылья, и громадный ворон, выйдя из пике, взмыл в тёмное небо, оглашая округу громким отрывистым граем. В ответ ему из рощи донёсся другой крик, и другой ворон встал на крыло, догоняя его; и некоторое время летел рядом; потом, отстал, снизился и пропал в лесной чаще.

Ворон летел быстрее ветра, взмахивая антрацитово блестящими крыльями; вперёд, вперёд, всё ускоряя полёт; уже на пределе возможностей. Под ним мелькали отбеленные снегом поля и рощи, крестьянские домики и дороги. Он смотрел только вперёд, мчась навстречу неразличимому во тьме горизонту, пока в глаза не ударил горько-солёный ветер моря. Тогда он сделал широкий круг над волнами и, развернувшись, устремился обратно — теперь уже почти не взмахивая крыльями, ловя восходящие воздушные потоки и планируя с одного на другой. Позади него разгорался рассвет, узенькой еле заметной полоской обозначивший горизонт, но внизу всё ещё была тьма, и она всё так же взирала на него и говорила с ним, спрашивая: 'ты доволен?' И он отвечал ей отрывистым криком: 'да'. И ледяной ветер скользил по чёрным перьям, заставлял закрывать глаза, врывался в отверстия надклювья, обжигая нутро, но он всё набирал и набирал скорость, изредка оглашая окрестности громким 'карррх'. И когда на полотне светлеющего неба вновь показался замок, у ворона уже почти не оставалось сил. Спикировав вниз, к подножию каменной громады, он упал в снег, раскинув крылья, в тот же миг обратившиеся в руки — и лежал без движения, с колотящимся сердцем, из которого впервые за долгое время ушла боль.

Было уже почти утро, когда Северус Снейп поднялся со своего снежного ложа и, пошатываясь, пошёл в замок. Запертая входная дверь при первом же его прикосновении бесшумно разомкнула засовы и отворилась, пропуская его внутрь. Он обернулся на пороге, обвёл взглядом двор и, узрев притаившейся меж изгородью и замковой стеной сгусток не рассеянной рассветом тьмы, поклонился и произнёс слово благодарности на странном, неведомом языке, известном лишь им двоим — Человеку и Тьме.

Следующий день принёс с собой жесточайшую лихорадку с разрывающим лёгкие кашлем и убийственной слабостью. Однако, утром Снейп поднялся и пошёл на занятия, стараясь по возможности не попадаться на глаза преподавателям, поскольку те из них, кто обращал внимание на болезненный вид студента, пытались немедленно загнать его в госпитальное отделение, а ему не хотелось тратить остатки сил на пререкания. Некоторым особо настойчивым учителям приходилось давать клятвенные обещания посетить колдомедика сразу после урока. Однако, урок заканчивался, и обещание немедленно забывалось. Он всё так же, словно во сне, перемещался между аудиториями, что-то писал, что-то говорил, хотя уже минуту спустя не мог бы вспомнить, что именно. Банальное маггловское воспаление лёгких, которое хороший целитель вылечивал менее чем за сутки, грызло его уже почти неделю, однако со странным упорством он избегал лазарета, словно эта болезнь была чем-то необходимым, без чего никак нельзя обойтись.

Несколько раз к нему подходила Лили (кажется, считавшая себя ответственной за происходящее), уговаривала обратиться к целителям, взывала к разуму, заклинала поберечь себя — Снейп молчал, безразлично глядя мимо неё, чем с переменным успехом доводил несчастную гриффиндорку то до бешенства, то до слёз. Тогда на совместных уроках она стала садиться позади него, чтобы тайком попытаться излечить, но он каждый раз замечал её приближение и, ни слова не говоря, пересаживался за другую парту.

На пятый день болезни он вернулся с последнего урока совершенно без сил и, не раздеваясь, рухнул на постель, прижавшись пылающим лбом к прохладной подушке. Горячка окончательно измотала его, утомив настолько, что он, наконец-то, ощутил желание от неё избавиться.

Снейп лежал с закрытыми глазами, постепенно теряя ощущение собственного тела, растворявшегося в полумраке, становившегося невесомым. Спустя несколько минут он уже не мог бы даже пошевелить рукой. Однако это не пугало — напротив, было приятно. Мелькавшие перед глазами яркие цветные пятна медленно таяли в надвигающейся со всех сторон темноте. Пространство, без остатка вобравшее, впитавшее в себя человека, медленно вращаясь, плыло по древним течениям Тьмы...

Он не заметил, как заснул, а проснувшись наутро, ощутил себя абсолютно здоровым. Липкий пот на лбу, оставшийся с ночи, был уже не в счёт. Тьма, не так давно исцелившая его от душевной боли, теперь избавила от телесной.

С этого времени он по-иному стал смотреть на всё то, что волшебное сообщество относило к тёмным искусствам, и вскоре сделал для себя вывод, что к той Тьме, воздействие которой он уже дважды испытал на себе, большая их часть не имеет ни малейшего отношения.

Лишь в паре книг, раздобытых в Запретной библиотечной секции, ему удалось отыскать упоминания о некоей Высшей Тёмной Магии, непостижимой для смертных. Все они, правда, сводились в основном к ахам, вздохам и намёкам на затерянные в глубинах веков секреты древних чародеев, не более того. Разве что один из новейших трудов по ЗОТС содержал микроскопическую статью, предлагавшую искать причины необычайного могущества Волдеморта в его осведомлённости в Высочайших Чёрных Искусствах (правда, что именно автор понимал под этим термином, так и осталось неясным).

Как бы то ни было, Снейп уяснил одно: если у него есть хотя бы малая возможность узнать о силах Тьмы больше, чем он знает сейчас, то связана она с Волдемортом. Исходя из этого он действовал все последующие месяцы.

Глава 21

Дни улетали прочь, как сорванные осенним ветром листья. Лили и Северус старались как можно реже попадаться друг другу на глаза — не в последнюю очередь из-за того, что Лили с некоторых пор прочно утвердилась в роли девушки Поттера.

Приближался рождественский бал. Эванс ждала его — и боялась. Ждала, потому что именно на балу весь Хогвартс наконец-то должен будет увидеть её рядом со школьной знаменитостью, и — страшилась среди бури восторгов и проявлений зависти как на риф натолкнуться на чёрный холодный взгляд. Несмотря на разрыв со Снейпом, она всё ещё не желала причинять ему боль, потому и избегала в его присутствии лишний раз выказывать привязанность Джеймсу.

Но не отказываться же было из-за него и от бала!

В день праздника она вошла в Большой зал под руку с Поттером, одетым с иголочки и аккуратно причёсанным.

Нарцисса Блэк, стоявшая поблизости от входа в окружении слизеринцев, первой заметила вошедших и немедля скривила губки:

— Надо же, насколько неразборчивыми могут быть магглокровки... Представить не могу, как можно выпустить из рук чёрный бриллиант, только затем, чтобы подобрать с квиддичного поля пёструю стекляшку...

Лили, стиснув зубы, уже собиралась пройти мимо, но Поттер, тоже услышавший слова Нарциссы, остановился:

— Что, Блэк, больше обсудить нечего? Держи при себе своё мнение, а вместе с ним и свой дерьмовый бриллиант.

Нарцисса смерила его надменным взглядом и покачала головой:

— Странно... я слышала от кого-то, что Поттеры — чистых кровей. Видимо, сведения ошибочны, потому что манеры их сына сродни манерам пьяного маггла. Положительно, Эванс сделала выбор не от большого ума, — и отвернулась, не удостоив Поттера продолжением беседы.

Разозлённая Лили не дала своему спутнику ввязаться в перепалку, силком оттащив его прочь. И потом весь вечер, словно назло злопыхателям, не отходила от него ни на шаг, будучи настолько внимательной и приветливой, что на следующее утро неугомонная Амелия вскочила с постели ни свет ни заря только затем, чтобы снова пристать к ней с расспросами.

— Ли, ну как? У вас дошло до дела? Ну дошло? Дошло? Ну скажи?

— Не дошло, — состроила недовольную гримаску заспанная Эванс.

— Почему? — разочарованно протянула Амели. — В этот раз даже я отличилась — затащила Обуальда в тихий угол и... — она издала нечленораздельное, но ужасно довольное урчание. — А ты что же? Имея все шансы покувыркаться с самим Джеймсом Поттером, проворонила всё удовольствие?

— Да какое это удовольствие? — всё с тем же кислым видом пожала плечами Эванс. — Я совсем не хочу его, понимаешь? Ну ни капельки! Вот и соврала, что я девственница и до свадьбы — ни-ни...

Амелия расхохоталась:

— Ну ты даёшь! Это ж надо! А он что? Поверил?

— А что ему оставалось делать? Признать суровую правду? — развела руками Лили. — Ну не могу я через себя переступить. Даже представить не могу себя с Поттером. Он совершенно не интересен мне с этой точки зрения.

— Угу, — хмыкнула подруга, — Снейп интересен.

Лили воззрилась на неё широко раскрытыми глазами.

— А не хочешь, чтобы знали — так следи за собой! — наставительно повела пальцем Амелия. — Думаешь, незаметно? Как он рядом проходит — ты в лице меняешься. Пульс твой за сто шагов слышен, и зрачки с пятикнатовые монеты. Чего тебя черти-то раздирают?

Лили уткнулась носом в сложенные лодочкой ладошки, поражаясь внезапному проблеску догадливости у некогда помешанной на Потере подружки:

— Что, правда так заметно?

— Мне заметно, потому что я смотрю. А остальным, кто у себя под носом ничего не видит — вряд ли.

Лили тихонько застонала:

— Ну что мне делать, Амели? Я не хочу его видеть и вообще иметь с ним ничего общего, но стоит ему появиться рядом... Я так не могу больше, уже измучилась...

— Да чем он тебя так заводит-то? — непонимающе дёрнула плечом подруга.

— Не знаю, — мрачно ответила Эванс. — Одним своим присутствием.

— Знаешь что? — Амелию вдруг осенило. — Свари-ка себе отворотное зелье. Его готовить всего три дня, а хватает, кажется, недель на двадцать. Иначе ты никогда от этого чернокнижника не отвяжешься. А тем временем Поттер от тебя уйдёт, и все остальные ухажеры разбегутся. А так: выпила — и привет! Вновь свободна и весела.

Лили безрадостно покачала головой:

— Дрянь ведь это редкостная... Хотя, может, ты и права. Джеймс на меня уже косо смотрит. И вообще...

Кипящий котёл, черпак и склянка с мелко настриженным чёрным волосом, снятым с собственной одежды. Вот черпак опрокидывается, и дымящаяся жидкость наполняет склянку — остаётся лишь поднести её к губам. Но рука замирает на полпути...

Хочешь ли ты этого? Спокойствие и равнодушие стоят ли глотка отравы, обещающей изъять из души последние остатки чувства к человеку, первым в этом мире сказавшему тебе 'люблю'?

Но первый — не последний. Рано или поздно приходится прощаться с прошлым, чтобы не отнимать у себя перспективы на будущее. В конце концов, решение принято ещё три дня назад — в тот миг, когда под котлом зажёгся огонь. Пути обратно нет.

Но она всё равно медлит. Вот склянка прикасается к губам, и в ноздри ударяет отвратительный запах ('а как ты хотела? малину с мёдом?').

— Пьёшь отворотное зелье? — вкрадчивый голосок прозвучал над самым ухом. Девушка вздрогнула и выронила склянку — стекло разбилось, содержимое выплеснулось на каменный пол.

— Миртл! Чтоб тебя! — Эванс обернулась, нос к носу встретившись с привидением девочки в очках. — Из-за тебя столько зелья пропало! — она заглянула в котёл. На донышке оставалось не так много. — Чего тебя сюда принесло?

Миртл, против обыкновения, не обиделась. Облетев вокруг котла и усевшись прямо на воздух напротив Лили, заявила:

— Пришла поприсутствовать при редком и увлекательном зрелище: самая красивая дура школы за самым идиотским занятием, какое только можно придумать.

— Что идиотского ты видишь в моём занятии? — Лили воинственно скрестила руки на груди.

— Да вот это, — ткнула пальцем в пузырящееся варево Миртл. — О, я вижу чёрный волосок... Кого же ты хотела разлюбить, малышка Эванс? Того паренька, с которым вы гуляли в начале года — или, может, самого Джеймса Поттера? Скажи мне, — призрачные губы растянулись в подобии улыбки.

— Могла бы и сама догадаться. У Джеймса волосы короче раза в четыре, — сквозь зубы ответила девушка, понимая, что от докучливого привидения ей теперь не отделаться.

— Ну, если бы ты его не нашинковала так мелко, я бы может и догадалась...

— Ты узнала всё, что хотела, или будут ещё вопросы? — оборвала её Эванс.

— Конечно, будут! — Миртл понизила голос. — Скажи мне, зачем ты это делаешь? Зачем хочешь его разлюбить?

— Потому что он не тот, кто мне нужен.

— Интересненько, как это можно узнать, кто тебе нужен, а кто — нет?

— Миртл, ты ещё маленькая, тебе не понять.

— Хи-хи, это я-то — маленькая? Не забывай, что я лет на тридцать старше тебя и повидала в этих стенах больше, чем ты себе можешь представить. Мне ведь скучно здесь, в замке, одной, — она жалобно всхлипнула, — вот я и развлекаюсь, подглядывая за вами. Да-да. Чего только не увидишь в Хогвартсе — особенно весной. Детишки гуляют друг с другом, ходят парочками... держатся за руки, уж я не говорю про всякие поцелуйчики и прочее... — в голосе её вдруг зазвучала обида, а по призрачной щеке скатилась голубоватая слеза. — Счастливые детишки влюбляются, радуются... только Плакса Миртл никогда никому не нужна. Всегда одна — что живая, что мёртвая. А я бы, может, тоже могла... о, я ещё как могла бы кого-нибудь любить, но пока я была жива, мальчишки в классе лишь издевались надо мной — и я стала их ненавидеть. Хотя даже когда я их ненавидела, мне всё равно хотелось, чтобы кто-нибудь из них взял меня за руку и повёл куда-нибудь — так, как они водили других девчонок. Но нет, — она вздохнула, — этого не случилось. А потом, когда я умерла, оказалось, что влюбляться и надеяться на ответную любовь уже поздно. И мне оставалось только завидовать вам, живым. Особенно таким красивым, как ты, в которых по уши втрескано по полдюжины парней... ох-ох, только не говори, что не знала! — Миртл взмыла под потолок и сделала мёртвую петлю. — Что, перечислить? Красавчик Поттер, Петтигрю, Нельсон, Сайфай... о, да ты даже не помнишь такого? Он с Хаффлпафа, младше тебя на два курса. Тебе мало? Ещё Корье — да-да, со Слизерина, и Тунсон. Про твоего Снейпа я вообще молчу! — Миртл подлетела близко-близко к девушке, заглянула ей в глаза сквозь толстые стёкла своих очков и зловеще проговорила: — Он за тебя душу продаст, красотка Лили. Меня никто никогда бы так не полюбил, даже если бы я прожила ещё лет двести. Такое уж это дело: кому-то везёт, а кому-то нет. Так вот, когда я увидела, что ты, бестолковая девчонка, вот этими своими ручонками хочешь вышвырнуть из своей мелкой душонки последние воспоминания о том, как ты любила... Замолчи и слушай!! — взревело привидение, увидев, что Эванс собирается открыть рот. — О, если бы у меня в жизни была хоть одна минута, чуть-чуть похожая на те, что пережила ты, я цеплялась бы за неё, я вспоминала бы о ней бесконечно, но ты, бездушная тварь, не способна дорожить тем, что даётся тебе в таких количествах, что хватило бы на армию женщин, включая пятилетних девочек и старух! Ты разбрасываешься самым ценным, что бывает на свете, тем, что многим даже не дано пережить, как ненужным хламом! Вот за что я с удовольствием одела бы тебе на голову этот котёл! Ну почему, почему таким как ты, не способным оценить своего счастья, даётся всё, а таким как я или этот бедолага Сайфай не перепадает даже крошек? Вот кому бы пить отворотное зелье пинтами — несчастному хаффлпаффцу, чтобы забыть тебя навсегда. Но, думаешь, он считает себя нечастным? О нет! Он уверен, что любит лучшую девушку в мире и поклялся хранить тебе верность до конца своих дней. Ты — его дама сердца, Эванс, его Дульсинея Тобосская. Ах, если бы он знал, какая ты на самом деле! — привидение скорчило брезгливую гримасу, отлетая подальше. — Могу поспорить, ты считаешь себя несчастной из-за того что влюблена сразу в двоих. Глупая, глупая девчонка! — она топнула ногой по воздуху. — Да люби ты хоть сотню, хоть две сотни! Пока ты жива, пока ты можешь чувствовать — люби, потому это потом будет поздно... Как ты не понимаешь? — Миртл вдруг расплакалась и отлетела к окну. Эванс сидела, притихшая. Наревевшись вдоволь, девочка вернулась. — В общем, так, — резюмировала она, вытирая слёзы обеими руками, — если я ещё раз увижу тебя с этими пузырьками, натравлю на тебя Пивза, уж он-то сможет надеть тебе на шею сиденье от унитаза! За меня.