Твое... величество!

А там еще посмотрим, кто кому служить будет.

Ром инициативностью не отличался, а вот Берт и Эрк... чуточку они все же между собой соперничали. Вот и в этот раз...

С чего все началось?

Да с обычного разговора.

— А отец Мишо в храме любовницу принимает. — Эрк развалился на траве, и лениво обрывал пушистую метелочку с травинки. Тепло, хорошо... пара минут покоя — что надо служкам?

— Да ты что?

— Сам слышал. Говорят, сисястая такая, из вдовых...

— Ну, слышал — не видел. Мало ли, что болтают, — поддел Берт приятеля.

— Ну так сходи, да посмотри, — Эрку тоже спорить было лень.

— Куда — в храм? — не понял Ром.

— А хоть бы и в храм, — загорелось Берту. — Когда они встречаются-то?

Эрк задумался, посчитал что-то на пальцах.

— Да вроде и сегодня ночью.

— Вот и можем сходить.

— И где мы там спрячемся?

Уступать другу Берт не собирался. Лидерство — штука такая, его подтверждать надо, регулярно и делами. Не то спихнут. Пока еще не привыкли, что он главный, приучать надо, повторять постоянно, чтобы дошло и закрепилось.

— А в нише, у камня Многоликого. Там все равно постоянно все задернуто, и не смотрит там никто. А мы не слишком крупные, разве что Ром, но поместимся...

План начинал обретать детали и краски.

После вечерней молитвы, когда все служки разбежались по домам, Берт, Эрк и Ром задержались у храма. Они честь по чести дождались пока ночной сторож закроет все, проверит замки... замки!

Ха!

Да каждый мальчишка знает, как незаметно в храм пролезть! Конечно каждый, который в нем служит. И где потайная дверь, и какой кирпичик нажать надо, и куда идти....

Так и проверяют, кто посмышленнее. Дураки-то о таком и не разузнают.

Берт все знал. Так что...

В храме было темно и тихо.

Мальчишки прокрались в нишу, в которой стоял Камень Многоликого. Стоял себе и стоял, удобно так. Отдельная ниша, прочный постамент, сам камень, размером с половину Берта — есть, где спрятаться и чем загородиться.

Камень Многоликого был завешен занавесью, да и постамент накрыт расшитым покровом — прихожанки стараются, вышивают. Трое мальчишек в нише поместились, правда, потесниться пришлось, но это все Ром виноват. Ишь, разъелся!

И — тишина.

Час.

Полтора.

Берт уже злиться начал. Ну точно, наврал все Эрк...

А потом...

Что-то начало меняться в мире.

Первым дернулся, отскочил от камня Ром.

— Ой... жжется.

Он-то сидел вообще вплотную к камню, притиснулся...

— Жжется?

Берт протянул руку, коснулся камня Многоликого — и тут же отдернул пальцы. Словно кошка их ударила, когтистой лапкой. Только вот ран не видно.

Эрк даже и трогать камень не стал. Смотрел на него во все глаза.

— Ребята... это чего?

Камень... нет, нельзя сказать, чтобы он светился, или пульсировал, или искра была яркой.

Нет.

Совсем короткая вспышка. Острая, красная — и тут же она затихла. А в глубине камня, далеко-далеко, появилась крохотная красная точка.

Мальчишки переглянулись, на четвереньках выбираясь из ниши.

— Это... чего?

— А ... его знает, — Ром был прямолинеен, он же и вспомнил сразу, что им говорили. Ума у парня хватало только на то, чтобы затвердить уроки, но зато намертво. — Он же светился, пока были двуликие? А потом погас навсегда?

Мальчишки переглянулись.

Логика была проста.

Если камень светился, пока живы были двуликие, а потом погас... и сейчас он опять загорелся?

В мире опять есть двупостасные? Те, кто может превращаться по воле Многоликого?

Серьезно?

Этот вопрос требовал тщательного обдумывания. А потому Берт поторопился с распоряжениями.

— Так... занавеску поправить. Ром, вот так... Эрк, отойди, посмотри, ничего не заметно?

Мальчишки подошли поближе. Потом отошли подальше... нет, не заметно.

Камень же не сияет, как раньше, говорят, он весь переливался сотнями и тысячами искр, освещая весь храм чудесное было зрелище, а сейчас в нем всего одна искра зажглась.

Крохотная такая...

Ее и ночью-то не заметно.

А если днем, наверное, и рядом стой — не увидишь. Всего одна искра. Если бы мальчишки вплотную к камню не находились в тот самый момент, они бы тоже ничего не заметили, хоть ты рядом пробегай.

— Уходим.

Берт не заметил, как зло глянул на него Эрк. Ишь ты, распоряжается... хотя и сам Эрк сказал бы то же самое. Надо уйти из храма и обдумать происходящее. А завтра уж они смогут поговорить нормально, подальше от людей.

Чего шум-то поднимать, не разобравшись?

Сначала они точно определят, что случилось, еще раз посмотрят в книгах, и подумают — нельзя ли получить что-то хорошее и полезное для себя? А вдруг?

А уж потом...

Потом и будет видно.

И что говорить, и кому говорить, и как...

Бертран это хорошо понимал. Осталось еще друзьям объяснить.

* * *

Когда дрогнуло что-то тяжелое, мать Евгения аж на кресле подскочила, словно ее в седалище иголкой ткнули.

ЧТО!?

КАК?!

Куда бежать, кого хватать?!

По-настоящему испугаться она не успела, буквально через пару минут к ней в дом вбежала сестра Августа. Библиотекарь. Та частенько засиживалась до ночи в своем библиотечном флигеле, сидела с рукописями, что-то переписывала, обновляла, прошивала — да на ней вся библиотека была1 Много, очень много работы!

— Матушка!

— Что случилось?

— Храм просел!

— К-какой?! — аж дурно стало настоятельнице.

— Старый храм Многоликого!

Уффффф...

Из Евгении словно воздух выпустили. Это еще не так страшно... наверное.

— Там никого не было?

— Да откуда бы? Я и то просто воздухом дышала...

Евгения погрозила монахине пальцем.

— Опять за полночь засиживаешься! А потом и уснуть не можешь!

И такое бывало у сестры Августы. И засиживалась, и уснуть не могла, и приходилось ей потом прогуливаться потихоньку, чтобы хоть как-то расслабиться. Бывало.

Пару раз она так людей напугала, потому и стала выбирать для прогулок места потише, где никого не бывало. Вот, рядом с храмом...

Августа только глаза опустила.

Ну, да. Но не клясться же, что она исправится? Этого точно не будет, какие тут исправления?

— Значит, храм просел.

— Да. Словно под землю ушел.

Мать Евгения подумала, что надо будет завтра посмотреть на него самой. А пока...

— Если все живы, то и нечего там! Иди спать, завтра будет день и будем разбираться.

А у нее сейчас заботы поважнее, ей королевы одной с лихвой...

* * *

Мария плыла в теплой воде.

Ей было хорошо и приятно. Потом вода куда-то исчезла, и под хвостом зашуршали горячие пески. Такие удобные, такие правильные... слева что-то зашуршало. Мария кинулась туда — и челюсти гюрзы сомкнулись на чем-то маленьком, в шерсти... кажется, это была мышь. Или крыса?

Сейчас Мария не удивлялась ничему, она просто втянула в себя подарок судьбы, и заскользила дальше. Ее телу не хватит одной крысы, надо бы две-три.

Потом она уляжется на солнышко, подставив ему брюхо, и будет переваривать добычу. А потом поползет дальше.

Песок, тепло, солнце и уют.

Что еще надо?

— Вспомнить себя, — прошелестел чей-то голос. — Ты не просто змея, ты человек. Ты — двуликая.

Двуликая...

Мария медленно, очень медленно подняла голову, посмотрела на солнце.

Оно стояло в зените. Оно протягивало к ней свои ласковые теплые руки. И так легко было отдаться этому ощущению... счастья? Да, в чем-то это действительно счастье.

Не думать, не переживать, ни о чем не волноваться, а просто жить. Жить, сколько тебе отмерено, греться на мягком песке, охотиться и убивать добычу, сплетать хвосты с подходящим самцом, порождая новых змеенышей, а когда придет ее срок, уползти за очередной добычей по радуге.

Хорошая жизнь.

И славная охота...

И, словно из дальнего далека, долетело до нее: это будет славная охота...

Эти слова сказал громадный питон... и сказал он их человеческому детенышу. Маугли...

Его звали Маугли. А она — Манька. Белкина. И это тоже не изменить, она рождена человечьим детенышем...

Мария в раздражении шлепнула хвостом по бархану.

Память возвращалась, медленно, но неотвратимо. Вспомнилась и ее первая жизнь, и вторая, и Иоанн, и Лизанда, и самое главное!

Анна!

Это что же получается? Она сейчас покроется чешуей, а ребенок останется совсем один?! Это дело не пойдет! Это ее дочь! Даже если Маша в этом теле не так давно... она и Марии должна, как минимум, заботу о ее дочери, и... она тоже успела полюбить Анну!

Никаких шипучек и ползучек! Перебьются все!

Пора домой, в родное тело!

Ответом Марии был тихий смех.

— Первая двуликая, за столько лет... что ж. Я дам тебе обещанный подарок. Ты никогда не потеряешь мое око, оно всегда будет при тебе. До самой смерти оно тебя не покинет...

— Вот спасибо-то, — проворчала Мария. — Всю жизнь мечтала.

— Ты хочешь попросить о чем-то еще?

Мария задумалась. Даже морду хвостом подперла.

А о чем ей, и правда, просить? Для этого надо хоть как-то разбираться в ситуации, а то такого понавыпрашиваешь... и вообще, с этими божественными подарками лучше поосторожнее, потом не расхлебаешь.

Не верите?

Мидаса вспоминаем и грустим, грустим и вспоминаем. *

*— жил в древней Греции, получил в подарок золотое касание, не знал потом, как избавиться. Прим. авт.

Ответом Марии был тот же смех.

— Ты забавная, смертная. Что ж. еще один подарок тебе я дам. А вот какой — не скажу. Но тебе понравится.

Мария подумала, не пора ли копать окоп. Нору, с учетом хвоста и чешуи.

— Не бойся. Я буду осторожен. И если ты себя вспомнила, можешь возвращаться, — прозвучал тот же шепот.

Можешь возвращаться.

А если бы не вспомнила? Не захотела вспоминать?

— Ты бы стала змеей. И на рассвете выскользнула бы из кровати, чтобы навеки уползти по своим змеиным делам, — прозвучал тихий ответ.

Или ей это просто показалось?

Да сон все это. Просто сон...

* * *

Мария медленно открыла глаза.

И тут же наткнулась взглядом на мать-настоятельницу, которая сидела рядом с кроватью. Дремала в кресле, чтобы не пропустить, вдруг ее величество проснется — или загнется?

Под боком сопело что-то теплое.

Анна...

Мария осторожно пошевелилась. Боги там, змеи тут, а простите, природа требует. Женщина чувствовала, что если она не встанет, то просто разольется рекой. Но совсем тихо не получилось.

Анна-то не проснулась, а вот мать-настоятельница глаза открыла.

— Ваше величество!

Мария приложила палец к губам, и скосила взгляд на девочку. Мол, не разбуди! А потом принялась выползать из кровати.

Тело болело.

Ощущение было такое, что ее палками избили... и кажется, не зря. Синяки были такие, что кожи под ними видно не было. Синяки, ссадины, кровоподтёки...

— Уборная, — обозначила Мария одними губами.

Настоятельница поняла, подхватила Марию под руку, и потянула наружу. Туда, где в небольшом закутке притаилась ночная ваза. И вышла, мол, снаружи подожду.

Мария проводила ее почти влюбленным взглядом. И чего она решила, что они с настоятельницей не подружатся? Да замечательная ж баба! Понимающая!

Через пять минут мир казался женщине уже куда как более радужным. И к матушке Евгении она вернулась уже спокойнее.

— Надо поговорить.

— Прошу вас, ваше величество.

Кабинет у матери-настоятельницы был вполне себе удобным. Не слишком большим, но места хватало и для документов, и для пары удобных кресел, и для маленького столика, на который монахиня средних лет поставила поднос с исходящими паром мисками.

— Бульон и пирожки. Вам сейчас нужно, ваше величество.

Мария кивнула.

Нужно, она и не спорила. Мышцы болели, вообще она себя так чувствовала, словно на ней неделю пахали без продыху. И кушать хотелось. ЖРАТЬ!!!

Еще немного, и она задумалась бы о людоедстве.

Бульон в монастыре был без добавок, которые тут были приняты и любимы. В него ни сливки не добавляли, ни кучу пряностей, ни пиво, и Мария выпила его с удовольствием. И даже пирожок с мясом съела.

А потом заговорила.

— Вчера эрра Лизанда выманила меня из дома...

Мать-настоятельница внимательно слушала. Потом кивнула.

— Вам очень повезло, ваше величество.

Мария вспомнила и ублиет, и сияние красного камня, и согласно кивнула.

— Безусловно.

— Ваше величество, вчера старый храм провалился под землю.

— Б... — коротко высказалась Мария. Не матершинница она, вовсе даже нет! Но что бы вы сказали на такие новости? Вот и у нее других слов не было. — Это я, когда выбиралась, что-то повредила?

Мать-настоятельница позволила себе тонкую усмешку.

— Ваше величество, при всем уважении, не думаю, что вы сможете разрушить храм.

— А часовню? — машинально пробормотала Мария.

Про 'Кавказскую пленницу' монахиня точно не знала, а потому опять покачала головой.

— И часовню тоже, ваше величество.

А что? Не спорить же с королевой? Ей и так досталось, спасибо еще, не воет — не кусается!

Мария подумала, что камень...

А вот правда, если он — магический? Мог он как-то поддерживать этот храм? Магия, к примеру? Или никакой магии, просто она там вчера доковырялась?

Может ли дом рухнуть из-за подкопа?*

*— запросто! Можете погуглить, случаев — прорва, фундамент — место нежное. Прим. авт.

Может. А там не просто подкоп, там целые ходы понарыты, может, и Мария еще что-то там сделала. Кладку разворотила, еще что-то...

Тут и магии никакой не надо, в ее мире недобросовестные строители и так справляются.

— Ну и пес с ним, — твердо решила королева. — Без него проблем хватает! Или вы, преподобная мать, его восстанавливать будете?

Мать-настоятельница явственно расслабилась.

— Не буду. Ваше величество, что вы теперь хотите сделать?

Мария уже тоже об этом думала.

— Вам нужен шум? Евгения, давайте говорить откровенно?

— Да, ва...

— Мария. Здесь и сейчас — Мария. Вам нужен шум вокруг монастыря?

— Нет, — качнула головой мать-настоятельница, принимая вызов.

— А мне сейчас тоже не нужен шум. Я не знаю пока, кто подбил эту гадину на покушение, но... подозреваю, что муж мне не поверит. В любом случае.

— У него новая... симпатия.

— Скажите — б...

А ведь хотела не тащить в средние века непарламентские выражения. Нет, не хотела.

— Скажу, — кивнула Евгения. — Значит, надо будет допросить эту дрянь. Здесь. А потом...

— А потом помолиться, чтобы Богиня приняла свое решение, — жестко сказала Мария. — Потом будет видно, а пока — допрос. Найдутся у вас люди, которые смогут это сделать?

Евгения вздохнула.

— Ваше величество, когда вы появились у меня на крыльце, я распорядилась переместить эрру Лизанду в место, в котором ей будет более удобно. И там она будет вас ждать, сколько понадобится.

— Замечательно, — порадовалась Мария. — Она не покончит с собой? Не сбежит?

— Нет. Я позаботилась об этом.

— Просто великолепно.