— Майер, время!
— Да, командир, чуток еще! Версаль Германию растоптал. Детишки эти, что сейчас против нас здесь воюют, росли в голодухе, рахите, унижении, безработице, безысходности.
Родителям не до них, да и отцов у многих после войны не стало, висел их папа на колючей проволоке под Ипром. Какая тут культура? А тут — внезапно Гитлера капиталисты привели к власти. Кредитов ему дали от пуза — но только на армию. Сделали из Германии велосипед — пока экономика военная — устойчива, как только встала, мир — так с копыт долой. И из этих молокососов — щенят стали усиленно делать варваров. Дикарей во всех смыслах, только грамотных в технике.
Тупой викинг, конкистадор, который шедевр, произведение искусства переплавит в слиток золота и плевать ему, что уникум уничтожил общечеловеческого значения! Пещерный дикарь, но на танке и самолете, не на драккаре или каравелле — а на линкоре и подводной лодке! Они сейчас — перестали быть людьми. Сами, добровольно! Нет у них понятия — общечеловеческий! Есть они — сверхлюди, арийцы — и есть все остальные двуногие — животные. С которыми можно не церемониться. Ну, кто церемонится с крысами и лягушками или тараканами? Головин, ты церемонишься с клопами?
— Ну, ты загнул — озадаченно буркнул спрошенный танкист.
Майер перевел дух.
— Понимаете — вождь пришел для миллионов униженных волчат. И объяснил им, что они — Великие, Избранные, Особенные! Все до самого убогого — сколько ни есть миллионов! Они немцы и потому лучше всех! Арийцы! Волки! И на кредиты, данные ему для войны, он их и накормил и одел и обул и воспитал! И главное — они от унижения избавились. Воспряли для новой славы, будь она неладна! Понимаете? В императорской Германии военная служба была почетна, без прохождения срочной и на работу нормальную было не устроиться, и дело свое не открыть, и не жениться нормально, а теперь это вообще смысл жизни мужчины! После того, как Гитлеру буржуи всю Европу скормили — верят безоговорочно. И пойдут до конца! Без толку ему про рабочую солидарность толковать! Все это они просто не поймут, как глупость какую-то нелепую!
— Полегче, Майер, за языком следите! — предостерегающе сказал командир.
— А, один немец — работа, два немца — пьянка, три немца — уже армия и война. Это немецкое выражение. Так что, резюмируя — мы сейчас как пруссы для тевтонских рыцарей. Смазка для мечей. Средневековье вернулось во всей красе. А может и еще веселее, дикость у них сейчас вполне от рабовладельческого общества.
Тут Майер, словно вспомнив что-то, затрещал по — немецки. Пленный кивнул, залопотал утвердительно в ответ.
— Ну вот, командир, он подтверждает. Каждому, кто тут воюет, после победы дают поместье и полста местных рабов. Это сам фюрер обещал, а ему они верят — печально сказал Майер.
— Будет от этого помещика нам сейчас толк? — хмуро спросил командир.
— Разве что имя и фамилия со званием.
— Что ж, битье определяет сознание, не мной сказано. Будем бить, пока не опомнятся — и танкист деловито выстрелил в стоящего перед ним парня одетого по -иноземному. Берестов впервые так близко увидел, как попадает пуля в тело. Черная дырочка на груди, потом бурно полившаяся оттуда темная кровь, пленный удивленно склонил голову, недоверчиво уставившись на эту струйку, пропитывающую сукно кителя и так же и повалился — стоячей доской.
— К машине! Головин — оружие этого арийца забери и документы — приказал командир, засовывая наган в кобуру.
— Момент! — буркнул Берестов и припустил, как мог быстро, к носилкам с ранеными. Он и сам не знал — зачем, но, покидая место разгрома, хотел знать — не для начальства, для себя, что не бросил тут живых. Старательный немец, однако, никого в живых не оставил. Начштаба подобрал пару противогазных сумок для бумаг, скоро его уже затягивали на броню. Уцепился за какие-то скобы. Стоять на танке было неудобно и тесно.
— Много вас тут! — заметил он стоящему рядом печальному Майеру.
— Весь взвод — отозвался тот.
— Так мало? — удивился Берестов.
— Как считать — пожал плечами танкист, щурясь от пыли, которую танк поднимал преизрядным образом.
— Пленных низя убивать! — заметил старлей, и сам подумал, что глупо как-то прозвучало.
— А он и не пленный. Головин у него автомат выбил и в ухо дал, с ног сбил. Так что он в плен не сдавался. Теперь я понял — он раненых добивал, да? — спросил Майер.
Начштаба молча кивнул. И раненых и Петренко.
— Ирония судьбы, он там поодаль оказался и...
Тут танк тряхануло на ухабе, Берестов чуть не свалился долой, но танкист хапнул его за гимнастерку сильными пальцами, удержал и, как ни в чем ни бывало, закончил фразу:
— ... потому не успел вскочить на улепетнувшие мотоциклы, менял магазин к автомату, при нашем огне залег, а когда падал на землю — она ему в горловину — приемник магазина набилась. Он и не смог перезарядиться, а то бы наделал в храбром Головине дырок.
Танк бодро лепетал гусеницами по дороге, пришлепывал, нежно позванивая и дзинькая, попутно ревя мотором. Берестов подивился странному сочетанию грубого грохота мощного двигателя и нежного, словно колокольчики серебряные звона от траков. Удивляло, насколько быстро неслась машина по дороге, иные грузовики медленнее ездят даже на всех парах и вжатых в пол педалях. При том ощущения были странными, словно не сам старлей глядел на дорогу, а кто-то посторонний и равнодушный. Отмечал виденное и слышанное, но без эмоций, словно душу контузили и сейчас она, покалеченная, свернулась в комочек и замерла. Слишком много за один день вывалилось на обычного человека, хоть и военного и обученного страной и государством именно для того, чтобы в военном безобразии лютости и хаосе он мог нормально работать. То есть убивать чужих людей, тоже военных, но иного государства, и мешать им убивать наших.
Берестов отстраненно попытался разобраться в своих ощущениях и чувствах. Он был человеком педантичным и любил, чтобы во всем был порядок. А сейчас все было как-то совсем непонятно и это мешало сосредоточиться. Давило чувство вины. За многое и перед многими. Все получилось из рук вон плохо, на нормах маскировки не настоял, от бомбежки не спас, жена погибла и к стыду большому ее смерть как-то еще была не понятна, то есть умом понимал — что все, а смысла в этом понимании почему-то не было, словно читал азбучное "мама мыла раму" равнодушно и не представляя — зачем это делает. Может еще и потому, что погибло сегодня прямо у него на глазах много людей, запредельно много для обычного человека. И сам, своими же руками послал уцелевших в город, а там уже хозяйничали немцы. С другой стороны почему-то стало легко. Неприятно легко. Кончилось все. Вообще. Остался один. И почему-то чувствовал, что быть ему — осталось недолго. Мясорубка слишком громадная. Несопоставима с мизерностью одной человеческой жизни. Следующая пуля или что там еще прилетит — его. И все. Он как-то отупел, смирился и угомонился. Не о чем хлопотать. Можно уже успокоиться и никуда уже не торопиться.
Из этого полузабытья вышиб высунувшийся из открытого по жаре люка чумазый танкист, прогорланивший весело:
— Станция Хацапетовка! Приехали, бронепоезд дальше не идет, всем освободить вагоны! Закурить и оправиться!
Берестов очнулся от оцепенения, оглянулся вокруг. Знакомые белые халаты, палатки точно те же, только с этих кто-то содрал опознавательные нашитые знаки — белые квадраты с красными крестами, отчего на выгоревшей ткани четко видны были ярко -зеленые участки. И суета знакомая, раненые везде стоят, лежат, сидят, гомон в воздухе. А развернуты в леске, под ветками, домишки какие-то видны еще. Пуганые уже или тут НШ поумнее Берестова. Ну, или просто понастырнее.
С трудом отцепил руки от танка, тяжело, по-стариковски спрыгнул на землю. Немного растерялся: "А чего ж мне теперь делать?" Но при этом растерянность была тоже поганой, не деятельной в плане "Е-мае, куды ж бечь, за что первей хвататься?!", а какой-то упаднической: "Стремиться не к чему, торопиться незачем, зачем я тут вообще и к чему все это?"
Пока думал, прибежал шарообразный человек в белом халате, маловатого ему размера, отчего казалось, что воздушный шарик надули и пуговки сейчас поотлетают. Раненых с танка сняли, потом танкисты потащили их туда, куда этот шарик показал, а сам человечек обрадованно подлетел к приунывшему и растерявшемуся Берестову.
— Вы — медик? Это прекрасно! У нас страшная, катастрофическая нехватка рук! — за секунду выпалил человек в халате, цепко хватая ошалевшего от напора старлея за грязный рукав гимнастерки.
— Не, я — не мдик! — буркнул старлей, делая безуспешные попытки отцепить этот репей от рукава и соображая — а кто это вообще? С одной стороны, как работавший в медицине и знающий тайные знаки этой профессии, начштаба отлично знал, что такие новомодные халаты, застегивающиеся спереди на пуговички, носят только чины и особы приближенные к начальству, остальные таскают обычные балахоны с завязками на спине, с другой — халат явно не по размеру. Так что вроде как чин, но странноватый.
— Но танкисты сказали, что вы — последний из медсанбата соседней дивизии!
Берестов старательно и через силу прожевал кашу во рту, доложившись почти по форме, что он — адьютант старший медсанбата такой-то дивизии. Бывший начальник, бывшего медсанбата — подумалось ему. Говорить такое вслух не стал, доложил, что разбомбили, потом окончательно уничтожили приехавшие мотоциклисты. Показал печать и сумки с документами, полез было за удостоверением, но шарик отмахнулся. Печати ему хватило за глаза и за уши. Отрекомендовался помполитом этого соседского санбата и настырно потащил вялого старлея за собой. То, что он вчерашний штатский и сидит не в своей тарелке чувствовалось сразу. Зато напористости хватает.
Впер прямо в хирургическую палатку, где злющая тощая баба, как раз рывшаяся в разъятом пузе лежащего на столе беспамятного раненого, облаяла матерно, не хуже портового грузчика, и помполита и Берестова и еще десяток порций брани улетел в пространство безотносительно. Вид у этой ведьмы был жутковатый, а красные белки глаз точно говорили, что дня три она уже не спала вообще. Халат у нее и колпак и маска на лице — все было в засохшей и свежей крови, руки по локоть в красном, спорить с ней явно не стоило. Зло и сухо сказала в конце, как отрезала:
— Начштаба нового ввести в дело, немедленно пусть приступает к обязанностям, приказ оформим задним числом, в смысле все потом, работать надо. И встряхните его, а то сонная тетеря, а не командир. Всё, вон отсюда!
Опять мерзко залязгали инструменты. Жуткий звук для любого, который лежал на операционном столе, а уж старлей не так давно належался на ложе скорби вдоволь. Его отчетливо передернуло. И — как-то встряхнуло.
В этом медсанбате были те же беды, но на новый лад. Опять лютая нехватка людей, особенно — специалистов, мизер хирургов — правда все-таки двое тут работало, потери глупые от немецкой авиации — правда, этих проштурмовали пару раз истребители, бомберы поздно спохватились, медики выводы сделали быстро, битье действительно определяет сознание. И вал раненых, потоп какой-то просто. Адьютант старший пропал без вести вместе с грузовиком вчера, и десяток санитаров куда-то делся. Оружия у персонала не было никакого, зато у сортировочной палатки валялась гора винтовок, раненые с собой притащили. В общем — что было видно и сразу же по прибытии — хаос и неразбериха.
Берестов включился в работу — благо все же в мирное еще время многое успел узнать и понять. Главное — он, в отличие от многих — четко понимал всю мудрую организацию помощи раненым. Чем дальше в тыл, тем квалифицированнее и серьезнее. В самом начале — на передовой — только кровь остановить, да перебитую конечность зафиксировать, чтоб не болталась, острыми костяными отломками деря мясо, нервы и сосуды и ухудшая состояние еще больше. Батальон — уже фельдшер вступает в дело. Полк — уже врач помогает, а в медсанбате и хирурги есть. И спасенного раненого — в госпиталя, в тыл. На долечивание. А за одного битого — не зря двух небитых дают. Обстрелянный боец трех новобранцев стоит. Это старлей знал точно и сейчас очень жалел, что нет тут давешних Корзуна с Ивановым. Такие санитары нужны, чтоб пяток чужих мотоциклистов не мог вытворять что угодно с врачами и ранеными. Не как мирный Петренко или хитрожопый Кравчук, который вместе со своим таким же приятелем, словно в воду канул, да еще оказалось, что уперли рюкзак консервов и пять винтовок, что навело Берестова сразу на очень нехорошие мысли. Еще и сослались на приказ Потаповой, сволочи, грозили — шумели. В лучшем случае — дезертирство и греметь бы терапевту и начальнику штаба за недогляд под трибунал, да разгром все списал.
Планировать работу было некогда, впрочем, план у матерого начштаба и так был в голове, такое же учреждение, принцип работы тот же. И потому он как включился — так и завертелось, не до того стало, чтобы о своем переживать. И маршруты эвакуации спрямить и грузовики найти и санитаров набрать, и еще тысяча проблем, а самое для себя главное — первым делом нашел старлей в куче винтовок новенькую СВТ, умело проверил на исправность, и, не очень много потратив времени нашел там же несколько магазинов, но к конкретной этой винтовке потом подошло всего два, видимо, изначально ее родные, остальные надо было бы подгонять, да времени не было, и так с трудом выдрал чуток минут для того, чтобы возвращаясь с железнодорожной станции понять, как пристреляна винтовка, да магазины проверить — тут — то и вылезли проблемы. Так что теперь оставалось два. Патронов набрал, благо и ремни с подсумками там же валялись — после чего почувствовал себя куда увереннее с грозной тяжестью на плече. На него поглядывали с недоумением, но на это было совершенно наплевать. Из потока людей, прибывавших вместе с ранеными, сколотил вполне команду из десятка человек, как бы и санитаров тоже, вздохнул облегченно, хотя по трезвому умозаключению — ситуация была пиковой.
Немцы ломились, не считаясь с потерями, суя щупальцы моторизованной разведки во все щели. Так уж вышло, что пара дивизий в медсанбатах которых посчастливилось служить Берестову, прикрывали важное направление и для того, чтобы усадить в мешок несколько других советских соединений — надо было вермахту разгромить эти две. Сбить замок с ворот в амбар. Дивизии корчились под ударами, пятились, теряя людей, технику и рубежи обороны. Но — держались. И давали время тем — в тылу, придти в себя и организовать сопротивление нашествию.
Несмотря на целый ряд преимуществ у нападающих дело шло со скрипом. В других местах русские сдавались десятками тысяч, а тут — уперлись. И дрались и за себя и за тех, кто уже сдался. Как-то уже ночью Берестов причислил к своему воинству троих уставших до чертиков пехотинцев с ДТ, которых привез на танке громкоголосый старшина. Оставил бы себе и старшину, да тот только фасон держал, а на деле оказался тоже покалеченным, и когда бравада спала — завалился бравый танкист при всем народе в обморок, словно чувствительная гимназистка, с которой прилюдно сдули пыльцу девственности. Всю ночь шоферы мотались, увозя на желдорстанцию десятки раненых, нуждавшихся в эвакуации. И всю ночь грузили и грузили и конца — края этому не было, как и в прошлые дни. Стоны, жалобы, мат осипший, бравада и корявые шуточки тех, кто ухитрялся держать зубами свою боль и страх... И свинцовая, ставшая уже привычной, запредельная усталость, тело как деревянное, плечи ломит... И медсанбат на другое место пришлось перебрасывать, как разгрузились от раненых. И когда принялись за работу на новом месте — опять пошла та же работа без продыха, без минутки свободной.
