Голос оратора, чуть монотонный, всё выстраивает в строенную систему, становится ясно, что происходит, и что надо делать.
— ...русский народ специально не создан для свободы. То есть парадигма русскости, согласно ей, — империя, приоритет государства над личностью и целостность всей сколоченной силой территории вместе с покоренными и подчиненными власти людьми на ней. Парадигма же 'свободный человек в независимой и свободной стране', якобы, принципиально с Россией не совместима: дай свободу — тут же все народы вместе со своими землями разбегутся в разные стороны.
Да, всё именно так, всё верно, у нас всё получится, только не надо думать про красную жопу белой обезьяны, — мелькнула в голове Макса мысль, вспомнился бессмертный Ходжа Нассретдин.
— Отсюда, из такого априорного символа веры, все эти нынешние 'Красные проекты', 'Пятые империи', всевозможные 'Восстановления монархии'. Отсюда и поворот в ту же сторону, в сторону всевозможных 'Проектов Несвободы' господствующих массовых настроений в современной России.
И всё как-то сразу изменилось, дурман мгновенно слетел, сознание стало четким и ясным. Что делают здесь эти люди? Что за непонятная лекция-проповедь? Светка тоже встрепенулась, чуть отстранилась, шепнула на ухо: 'жопа?', — свет в помещении стал как будто ярче, четче.
Макс обвел взглядом залу, непроизвольно сосчитав собравшихся — двадцать семь. Он, Макс, двадцать восьмой, и кажется, именно он разрушил, развалил таинство. Молодой человек тоже понял, что всё кончилось, механическим уже голосом произнес последнюю фразу.
— Наконец, такие погружения в глубины становления культуры необходимы для понимания о происхождении и глубине догматизма и для ответа на вопрос: как это опять могло случиться с Россией во второй раз за одно столетие?
Публика зашевелилась, задвигалась, неизвестно откуда вынырнула Нинка, зашепталась со Светкой. До Макса донеслось: 'начитанный, понимаешь', — Макс еще раз огляделся, ощущая себя прокаженным, но нет, никто на него не смотрит, молодой человек куда-то выскользнул, даже не глянув в его сторону.
Домой, Светка сказала, что уедем на бомбиле. Она вовсю веселилась, и от вопросов, про что это было, ловко ускользнула
. — А почему в Москве нельзя вызвать обычное такси, с шашечками, по телефону? Не хватает машин, слишком дорого, что-то еще?
— Почему нельзя? Можно. Просто этого такси долго придется ждать. А так вышел на дорогу, руку поднял — и вся средняя Азия уже тут как тут. 10 лет назад еще были и обычные люди, и просто галантные мужчины славянской внешности, предлагающие подвезти просто так, когда девушка идет вечером одна. До сих пор с ужасом вспоминаю свою единственную попытку самостоятельно найти такси в Москве.
— Свет, в Москве меня всё время возят люди, которые целенаправленно бомбят. Соответственно дома мне обычно попадались тёплые и комфортные иномарки, а тут раздолбанные жигули без ремня безопасности. В Челябинске мне ни разу не попадались люди, которые не говорят по-русски настолько, что это делает невозможным объяснение дороги до подъезда, и приходится высаживаться на большой дороге, а в Москве это произошло уже второй раз за неделю. Как всякий металлург, я очень далек от национализма, но мне кажется, что, если у человека нет навыка, нужного для какой-то работы, то ему и не надо ее делать, есть же другие. В Челябинске люди обычно знают дорогу, а в Москве обычно нет.
* * *
Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Это я про французов. Как они собрались своё задание отрабатывать, я не знаю. Потому что я вообще ничего не знаю. Но выполняют же, и, похоже, выполняют неплохо. Нас-то они здорово накрыли. Но нисколько не прицельно. По площади бабахнули.
Как вычислили — тут догадаться не трудно, утечка произошла. Кто-то слил, по глупости или из корыстных побуждений. Скорее всего, из корыстных. И сумел, ведь, гад, суть ухватить. Ту, которую из нас никто не знает. И Босс не знает. И тот, кто в офисе сидит, не знает. А французы, оказывается, уже знают. И зелёненькие тоже знают.
С зелёненькими-то как раз всё понятно, у них, наверное, приборы есть. У нас вот тоже есть такие приборы, но мы вам о них не расскажем. Один престидижитатор чего стоит. Но престидижитатор стоит. В смысле не работает. Как надо.
Пока не работает. Потому что у нас нет алгоритмов. Задач, правда, тоже нет, да и откуда задачам взяться, если мы и не догадываемся, что из себя это престидижитатор представляет.
А главное, зачем он вообще нужен. Нам-то он вообще ни зачем не нужен. Но откуда-то он же взялся. Слава богу, что французы про престидижитатор ни слухом, ни духом, а то тут бы такое началось!
Если уж про БАК, в смысле большой андронный коллайдер, такое началось, то уж наш-то престидижитатор, если бы кто чего узнал, тут бы вообще было ужас что. Это очень даже хорошо, что он пока не работает. Потому что что-то народу вокруг нашей конторы стало видимо-невидимо, в смысле много, крутиться. Ох, не к добру это, совсем не к добру.
И наверху закопошились, и сливать кто-то стал. Да еще эти зелёненькие. Вот чего им надо, спрашивается? Приборы что ли чего показали? У нас есть такие приборы, но мы вам о них не расскажем.
А какие у них — они не расскажут. Наши-то приборы ничего такого не показывают, а престидижитатор пока не работает.
Вот если бы он заработал, тогда бы понятно. Тогда бы об этом все узнали. Или некоторые. Кому положено. Кому не положено, те вообще ничего бы и никогда не узнали. Если бы не утечка.
* * *
Любой предмет реальности живет в положительном энтропийном времени, и с достоверностью разрушается, образуя со средой равновероятное соединение. Текст с течением времени наоборот стремится обрасти большим количеством информации, то есть самоорганизуется и самоупорядочивается.
Таким образом, чем старше текст, тем он информативнее, потому что хранит в себе информацию о своих прежних потенциальных восприятиях. Это естественно, касается очень содержательных текстов, нетленки, образно говоря. Впрочем, старые тексты, и не относящиеся к этой категории, тоже набирают и напитываются.
Я даже и не о берестяных грамотах, возьмите, к примеру, какую-нибудь стенгазету довоенных, ну или хотя бы доперестроечных времен. Хотя, где же это вы ее возьмете то? Вот то-то и оно. А только представьте, что взяли, ну раз то в жизни вам всё равно посчастливилось, полагаю, наткнуться совершенно случайно. Нет?
Мне вас искренне жаль. Потому что с этого жалкого клочка бумаги Эпоха разговаривает. Даже и газета Правда за какой-нибудь девятьсот лохматый год, обычная газета Правда, или газета Известия, а попробуйте, чем черт не шутит, вот завтра прямо и попробуйте, придите в какую-нибудь библиотеку районную и попросите подшивку, ну не все же они подшивки выбросили, некоторые, наверное, где-нибудь да и завалялись.
И вот тогда и поймете, сколько нового и неожиданного вы поймете и о времени и о себе. А еще о тех, кто эту газету читал, кто писал, вообще всё-всё поймете. Или не поймете. Но очень сильно удивитесь.
* * *
Знание вырвет нас из липких объятий матрицы. Вытащит за волосы из трясины повседневности. Смажет серую краску будня и намажет ярких цветных пятен.
Знание даёт способность учиться у себя самого и быть учителем самому себе, исследуя и постигая свое сознание и себя в мире. Никто дать знание не может, знание можно только обрести. Тяжким и непосильным трудом. Или наоборот, в игре и в радости.
В игре и в радости оно гораздо приятнее. И интереснее, в смысле увлекательнее.
* * *
— Ты кто? — Третий Штурман сел и повертел головой. Серая хмарь пробивалась в подслеповатое окошко. На продавленном диванчике похрапывал Гоги, а за столом сидел невзрачный парнишка, одетый во что-то непонятное и бесформенное и рукой вылавливал из банки огурец.
— Гость, — хмыкнул тот, — хуже татарина, который. — парнишка плеснул в рюмку водки, выдохнув заглотил, зажевал огурцом. Третий Штурман выполз из под одеяла, перебрался на скамью, налил себе на два пальца, глотнул.
— Ну, — сказал, примериваясь, чем бы заесть, взял мандарин и ловко сковырнул кожуру.
— Ну-ну — улыбнулся гость, поскребя двух-трёхнедельную щетину. — Живу я тут.
— Тут ? — тупо поморщился Третий, — тут же никого не было.
— В двадцать третьем, — парнишка кивнул головой неопределенно.
— Племянник, значит, тети Шурин... давно тут обитаешься? — не удивился Штурман, — каникулы, что ли? — А чего вчера постеснялся? Мы гостям рады.
— Ну, у вас тут дамы, а я непобрившись, — парнишка в карман за словом не лез, беседа получалась содержательная и бестолковая.
— Ты кто? — заскрипел диваном Гоги, садясь и часто часто моргая, — Сень, откуда аборигена выкопал?
— Сам пришел, — Штурман покачал бутылку, в которой булькнуло еще больше половины содержимого, — полечись, полегчает.
— Да я чо, я ничо, здоровье в порядке, спасибо зарядке, — Гоги на полусогнутых шагнул к столу, протянул руку незнакомцу, — Игорь.
— Вадим, — парнишка пожал, и протянул пятерню Штурману.
— Сеня, — Третий вернул бутылку в правую, и аккуратно наполнил три рюмки.
— Ну, колись, абориген, чего прячешься, мочканул кого? — Игорь выпил и уставился на парнишку, с угрюмым видом. Тот заёрзал на стуле.
— Никого я не мочил, — и замолчал, обрывая фразу на полуслове.
— Значит, автомат в казарме оставил, — задумчиво сказал Игорь, — зря, сейчас бы он не помешал... впрочем, тут бы и собаки и вертолёты...
— Откуда знае...те про автомат? — поперхнулся Вадим, — уже сообщили? А Вы что, из органов?
— Да не, не дрейфь, просто нутром чую. Сень, а ведь наш человечек, вот Босс то обрадовается.
— Игорь, ты чего? — Штурман непонимающе уставился на Гоги.
— Сказал — наш, значит наш. Вот, Вадя, рюкзак и телефон, — достал из кармана трубку, протянул Вадиму, рюкзак подопнул ногой, — оттащи это к себе, выложи, тут тебе на неделю хватит, пока эти не проснулись, и возвращайся, поговорим.
Вадим, не споря, натянул на макушку вязаную шапчонку, исчез за дверью, перекосившись от тяжести.
— Беда у парнишки, — Игорь взял пару поленьев, сунул в камин, скомкал газету, бросил туда же, кочергой разгреб золу, дуть не стал. — Вернемся, с Боссом порешаем, парнишка то больно хорош, мощный такой.
* * *
Осмысленная бессмысленность. В Европе сто лет назад грамотность была почти всеобщей. Сейчас уже каждый третий как бы и не очень грамотный. И эти процессы связаны не только с волной иммиграции, тут всё кроется в чем-то другом. Похоже эти процессы вторичны, и центр знаний куда-то смещается.
Что построила эта цивилизация? Ядреную бомбу и Большой Андронный Коллайдер. Это естественнонаучное знание достигло какого-то предела, нельзя сказать, что оно остановилось, наоборот, оно развивается, но не исключено, что оно развивается куда-то не туда и в ущерб другому знанию, потому что не исключено, что существует и какое-то другое знание.
В природе, а может и не в природе, в том смысле как мы её представляем, возможно, происходят и еще какие-то процессы, я же фантастику пишу, почему бы и не пофантазировать.
А возможно, больше ничего и нигде не происходит, и те необъяснимые с точки зрения естественнонаучной, они необъяснимы пока, на данном этапе развития этой самой науки. Или всё совсем наоборот.
Я не знаю. Но пофантазировать могу, чем сейчас и занимаюсь с некоторым, можно сказать, трепетом, потому что вторгаясь туда, куда лучше не вторгаться, можно и такой эффект бабочки устроить, что Будда только ахнет. Если успеет.
NoВысшая ловкость состоит в том, чтобы всему знать истинную цену.
Глава 3, в которой высшая ловкость состоит в том, чтобы всему знать истинную цену
...и будут пожаром гореть, осень ставит на красное -
глумись, пересмешник, дымись, беспечальная жизнь -
июньским причастием, майскими звонкими гласными,
пасхальным глаголом.... А ты ворожи, ворожи.
Спрягай перспективу дождями исхлестанной пристани
откуда ушел, не прощаясь, задумчивый флот,
и первого снега — пусть плачут сомнения приставы,
ведущие память о будущем на эшафот,
пусть тают пейзажи один за другим — неразменными
останутся, брошены ветру, монеты-слова...
Какими ты бредишь, какими бредёшь ойкуменами,
какая из пройденных осеней будет права?..
Листаешь букварь — заклинаешь запретное зарево,
сливая остывшую тьму сквозь небес решето,
здесь в каждой строке листопад начинается заново
и хочешь, не хочешь, а свято уверуешь в то
хмельное мгновение, где так по-детски неистово
раскачивал ветер над пропастью спелую рожь
твоих умолчаний.... И дышится аста-ла-вистово
покуда мерещится, здесь и сейчас, что — живешь...
NoЛада Пузыревская
* * *
Кстати, разве вы не знали, что истина в спорах не рождается. В споре появляются только испорченные взаимоотношения, а порой и разбитые физиономии. Истина вообще не может родиться. Она просто есть априори, хоть и затемнена нашим себялюбием.
Но её можно проявить в диалоге. Диалог же, это вам не "сползшая повязка с головы на колено". "Сползшая повязка" это от гопоты. Это когда ты человеку про подмену ценностей симулякром, а он тебе в ответ: "сам козёл".
Полагаю, я не одинок.
Трудно вам, люди.
Это будет вернее и по форме, и по сути.
Ну, вот и подтверждение. Будете рубать истину в капусту с плеча — отвечу с радостью.
Неоднократно свидетельствовал — иррациональное скрыто за метафорой и диалогом.
Вообще-то на меня гипноз не действует, и даже, скажу больше, гипнотизеры меня боятся и избегают. Пришлось по жизни столкнуться раз несколько.
Вернее не сказать, что совсем не действует, действует, но неправильно. В транс я впадаю. Но не отрубаюсь, в смысле не теряю сознательности и ли как его там, самоконтроля. Но, вот в этом и заключается моя коронная фишка или фенечка — в транс мы впадаем вместе с гипнотизером. Одновременно, так сказать.
И получается вовсе уж забавно — он пытается управлять мной, а сам полностью 'уходит', притом, что я то, как раз ничего не пытаюсь, и вдруг обнаруживаю, на глубине транса, что я там не одинок. Так, например, случилось, когда меня попытались отучить от курения — сперва иглоукалыватель попытался, а после понимания тщетности — гипнотизер. Вот гипнотизёр, он чего-то почувствовал и сперва попытался отвертеться.
Потом пару раз переносил сеанс. Потом всё-таки взялся, тем более, что в кассу уже было уплачено. Я, когда обнаружил нас в трансе сидящих на полу и чего-то непонятное бормочущих, сперва подумал, что так и надо, а уже потом забеспокоился.
Стало смешно. Потом не очень. Я же не умею выводить из транса. Сам вышел, а его не могу. Но кое-как справился. Весело обсудили создавшуюся ситуацию, и он сказал, чтобы я больше не приходил. А с другим гипнотизёром было еще смешнее.
В метро было. Мне книжка стихов попалась, еду и читаю. При этом покачиваюсь слегка, в такт своим внутренним ритмам ну и ритмам метропоезда тоже. И вдруг дяденька напротив 'уходить' стал. Я его и так и эдак, даже по щеке похлопал слегка. Очнулся дяденька. Ты кто? — спрашиваю. Гипнотизёр, — говорит. Приехали.
