Армагеддон. Беглецы

А, да, Архипович все-таки изготовил двигатель Стерлинга, но пока основными будут дизеля — наша профессор наладила изготовление биотоплива. А нужно то всего лишь масло, метанол и сода. Правда получившееся топливо быстро теряет свойства — в течение десяти дней и для двигателей оно не очень подходит. Ну да ладно, их у нас много, прорвемся!

* * *

Новый день пришел на землю северного Приднепровья.

Раскаленный краешек солнце едва высунулся из-за горизонта и серовато-сизое, облачное небо окрасилось в бледно-розовые тона. Достаточно рассвело, чтобы различить стволы деревьев, и блестевшие серебром лужи на бревенчатом настиле вдоль ощетинившегося пропитанными влагой кольями частокола крепости пришельцев из будущего. Трава, кусты — все дышало влагой и свежестью. Под утро прошел дождь, и трава была мокрая, кусты — мокрые, и навес над боевой площадкой крепости тоже мокрый.

Петелин-старший, сдерживая нетерпение, отбивал дробь пальцами по колену, окидывая взглядом пеструю толпу: мужчин боеспособного возраста, девушек и молодых женщин. Общее собрание колонистов постановило — каждый обязан уметь защитить себя, и физическая подготовка, вкупе с военным обучением, закон для всех. Небольшая община попаданцев жила в тяжелом ритме военного лагеря и что войны неизбежны и готовиться к ним необходимо, большинство хорошо понимало.

Последней, тихонько, словно проштрафившаяся школьница, под тяжелым взглядом Петелина прошмыгнула в гущу собравшихся голубоглазая блондинка, с лицом, не обезображенным излишним интеллектом.

Александр, многозначительно откашлялся, привлекая внимание.

— Все? Ну, тогда бегом марш! — скомандовал негромко.

Повернулся и побежал по тропинке. Толпа, позади, мгновенно превратилась в нестройный, галдящий поток. Его постепенно обгоняли — все-таки порядком за сорок и пенсионер, чтобы состязаться с молодежью.

Егор Петелин, глубоко, с шумом вдыхая сырой утренний воздух, бежал в метрах десяти от отца, не пытаясь приблизиться — он сам по себе, а не с Петелиным-старшим! Он бежал, перепрыгивая через коварные лужи и распугивая вездесущих лягушат, мимо потемневших от влаги кольев частокола, мимо сторожевой башни, откуда с любопытством смотрел вниз часовой, сквозь пышные заросли мокрых кустов, между стволами неохватных, пропитанных липкой влагой сосен — хорошо быть молодым и здоровым, а еще тренированным. А кем еще быть вчерашнему курсанту, намотавшему на утренних зарядках не одну сотню километров? Губы шептали строки сберегавшей силы на марш-бросках песни:

Хорошо живет на свете Винни-Пух

Оттого поет он эти песни вслух

И не важно, чем он занят

Если он худеть не станет

А ведь он худеть не станет

Ни— ко— гда!

Егор промчался мимо крепостных ворот. Обычные, распашные, но с массивной рамой, подпертой изнутри косыми брусьями — — верный заслон от таранного удара. В правой створке зияла калитка, тоже открывающаяся наружу. Защита, конечно так себе, но две сторожевые башенки по бокам обещали незваным гостям адский коктейль из свинца и пороха.

Он отмахал больше километра, когда его настиг всхлип — прерывистый, словно у загнанной лани, и задыхающийся женский голос:

— Привет... ты в отличной форме — не угнаться! — Егор узнал голос и, не сбавляя темпа бега, повернул голову.

Маринка Шушпанова в песочной рубашке с предательскими пятнами пота, мчалась, стараясь бежать в ногу на полкорпуса позади. Егор поймал умоляющий и, одновременно, горящий, словно угли в костре, раздуваемые ветром обиды, взгляд. Крупные капли пота стекали по полноватому лицу. Внутри клокотал вулкан невысказанных слов: и как она, как дура, проторчала около кухни целый час, и что он — гад и козел, и что она ... Неужели слеп? Не видит, как она из кожи вон лезет? Как любит? Но произнести это вслух — значило обнажить душу, выставить ее на всеобщее обозрение. А это немыслимо!

— Привет, — Егор постарался изобразить на лице подобие дружелюбия, чувствуя себя последним подлецом. 'Черт! Может, прибавить газу? Нет, неудобно. Придется терпеть. Черт!' Он понимал, что ранит Марину безразличием — ну да она красивая девушка, но он не объект для домогательств и этим все сказано! И тут в голове созрел план, как разом покончить с этой канителью, — Марина, хорошо бежишь! А давай рванем на скорость, кто быстрее, а? — не дожидаясь ответа, сорвался с места, словно стрела, пущенная рукой безжалостного лучника.

Он не увидел больного, умоляющего взгляда. Девушка отчаянно бросилась следом, но куда там! В считанные мгновения отстала, а Егор, провожаемый удивленным взглядом отца, вышел в авангард растянувшейся колонны физкультурников, оставив за собой пыль и разбитые надежды.

Сдерживая рвущийся наружу крик, Маринка до крови закусила губу, взгляд погас, она почти остановилась. Потом в лице что-то изменилось и, бросилась догонять негодяя.

Все равно будешь мой!

Егор чувствовал себя, словно голый на площади. Положение, из которого нет разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и мчаться, куда придется, все наращивая темп.

Обратно по большому кругу он прибежал в первых рядах и пройдя десяток шагов чтобы успокоить дыхание, торопливо пошел домой. Не дай бог встретиться с Маринкой!

Не слишком торопясь — до работы еще времени навалом, он прошел по лесной дороге, пересек по щербатой каменной плотинке безымянный ручей, что, журча, стекал с полуострова в Днепр, а потом по деревянному мостику над водосбросом, мимо стройки дома свернул мимо щитового домика пекарни к палаточному городку. Дух стоял такой, что чуть слюной не захлебнулся от запаха свежей выпечки. Интересно, как женщины ухитряются 'стряпать' такой вкуснейший хлеб, на голову вкуснее магазинного? Или тут влияет чистейшая экология?

Вскоре 'хозяйственная' часть колонии закончилась, и Егор пошел мимо разноцветных, но в основном цвета 'хаки', самых разных размеров от двухместных, до здоровенных армейских, рассчитанных на несколько десятков человек. появились скамейки со старушками, а перед одной крошечной палаткой старики костяшками по дереву — 'резались' в нарды.

Над пропитанной густым ароматом свежесрубленной древесины стройкой дома витал специфический плотницкий фольклор аборигенов, смешиваясь с ревом мотора автокрана и завыванием станков по дереву. Терем вывели уже в тридцать венцов и до начала укладки крыши оставалось рукой подать.

Хоромина получилось на удивление, словно сошедшая с страниц старинной сказки. На первом и втором этажах тянулся длинный коридор, из которого двери вели в многочисленные комнаты. И еще застекленная веранда в сторону Днепра, и поверху вилась открытая галерея с навесом на резных балясинах. Заодно срубили и отличную баню — немедленно ставшую предметом гордости и любимым местом отдыха колонистов.

Самое трудоемкое в плотницком деле — пазы вдоль бревна рубить и углы. Ну и бревна наверх заволакивать. А если, вручную, то хорошие мастера только-только два венца выведут в день. Вчетвером. Восемь человек смогут и пять, но не больше. Здесь и пригодилась инженерная смекалка и механизмы грядущего для рационализации традиционных приемов строительства. Сперва плотники встретили диковинные приспособления с опаской, но вскоре убедились, как они облегчают их труд: и паз за один проход выстрогать, и фрезы специальные для углов, не говоря уж о кране. Вскоре они совершенно освоились с новой техникой.

Техникой двадцать первого века управляли колонисты, а плотникам осталась творческая работа — бревна размечать и сборкой руководить, чтоб ложилось все куда нужно.

Работа на стройке начиналась с первыми лучами солнца и заканчивалась лишь с наступлением темноты.

Нанимать артель плотников в Смоленск ездил Чепанов, и Егор присутствовал при разговоре с отцом, когда тот вернулся в колонию.

— Короче, Александр Иванович, артель действительно хорошая, даже очень. Попивают, конечно, но мастера... Но мастера... Всё могут: и дом поставить, и корабль построить. Не поверишь, я на топоры их загляделся. Даа... сказка, а не топоры. Ими и побриться можно, и карандаш заточить, ну и, само собой, все остальное.

— Дай то бог... Степан Викторович, возьмешь на себя общее руководство стройкой?

— Да уж как-нибудь, — отозвался Чепанов с нескрываемой иронией и посмотрел снизу-вверх — он ростом пониже отца, — Как-нибудь справлюсь, слава богу, столько перестроил, правда деревянных не строил, ну ничего, все когда-то бывает впервые!..

* * *

А вот поездка в Смоленск выдалась у попаданцев непростая.

На второй день седьмицы (славянская неделя) Шварц стоял перед посадником смоленским. Им с Чепановым пришлось томиться во дворе немало времени, пока старший витязь — словно изваянный из гранита, с сединой, тронувшей виски, — не разыскал посадника. У самой стены, на грубо сколоченной табуретке, сидел варяг с перебинтованной ногой, назвавшийся Труаном. Только не русин, а дан (датчанин). Густые русые волосы, изрядно подернутые сединой, падали ниже плеч, схваченные на лбу ремешком. Серо-зеленые глаза на худом, обветренном, словно еловая кора, лице, буравил чужаков с нескрываемой злобой. Горели, как показалось Чепанову, адским огнем. Нос у дана был перебит, по левой щеке, от века до челюсти, змеилась белая полоса шрама, скрываясь в густой русой бороде. В отличие от русов даны носили бороды. Грабитель, насильник, убийца?.. Все, что угодно. Больше всего он был походил на полудикого, невероятно свирепого пса из тех, что не попятятся и перед целой стаей волков. Но сейчас это вой смоленский.

Из двухэтажного терема показались слуги, раскатали у крыльца пушистый ковер, багряным цветом вспыхнувший на фоне серой деревянной мостовой. Водрузили на него резное кресло-столец. Шварц невольно отметил, что у ворот сразу прибавилось вооруженных отроков в начищенных бронях. Шварц нахмурился. Он не питал иллюзий относительно справедливости средневековых судилищ. Обвинение тяжкое, но золото и серебро у попаданцев имелось в достатке, и Шварц надеялся, что, если справедливости добиться не удастся, отделаются выплатой виры (денежный штраф, который взимался в пользу князя за убийство свободного человека или за увечье.). В крайнем случае, придется пробиваться с боем из города. Два пистолета и пара гранат — это немало! К тому же остальные попаданцы с оружием ждут за воротами, Вот только этого он хотел бы избежать — прибыли попаданцы в Смоленск не для войны, а для торговли, и кровопролитие никак не входило в планы.

Появился посадский смоленский. Впечатления он не производил. Лет сорока, с лицом самым обыкновенным. Редкие волосы прилизаны назад, открывая обширные залысины, длинные усы по моде русов. По такому лицу скользнешь взглядом и забудешь. Дорогая свита, ниспадающая ниже колен, была перехвачена широким поясом, изукрашенным золотым шитьем. Но впечатление заурядности мгновенно рассеивали глаза. Глубоко посаженные, светлые до прозрачности, они смотрели с хищным, изучающим интересом, словно их обладатель прикидывал: съесть меня сейчас или приберечь на потом. Шварцу это не понравилось.

— Гой еси, — не вставая, поклонился варяг и попаданцы последовали его примеру.

— И вам поздорову, добрые люди, — он устроился на кресло и уставился на Шварца, тот занялся тем же.

— Кто вы, — нарушил тишину посадник, — Его, — ткнул пальцем в варяга, — я знаю, как доблестного воя Труана, вас, — палец ткнул в попаданцев, — нет.

— Я Кочетов Артем Константинович, — ткнул сжатым кулаком себя в грудь Шварц.

— Я Чепанов Степан Викторович, мы из уральцев.

— Соседи значит, — посадник наклонился вперед, — а почто прозываешься с 'вичем'? То право княжеское зваться так! — и добавил насмешливо, — Или вы князья? Какого роду-племени?

Чепанов снял очки, несколько мгновений рассматривал прозрачные стекла, потом ответил с этакой ленцой в голосе:

— То обычай наш, уральский, у нас каждый человек имеет право на отчество, ибо наш народ благороден от рождения.

— Благороден говоришь? Ну-ну... Вторуша сказывал, — посадник кивнул на рослого седоголового воина, по левую руку, — что здесь человек, который нанес увечья моему вою Труану.

— Да, это я, но он, — Шварц ткнул пальцем в закаменевшего лицом варяга, — кинулся на меня с ножом!

Посадник демонстративно не смотрел на уральца.

— Труан, так ли это было? — вопросил Вторуша.

'Истинно говорю, истинно! — произнес дан с легким акцентом, в голосе звенела обида, — Ложь бает он, одну лишь ложь! Вышел я прогуляться к Славутичу, а этот набросился, словно хищный волк, и пронзил мне ногу. Теперь не могу я служить тебе. В том обида и поношение не только мне, но и самому господину Смоленску!'

— Врешь, — хладнокровно отрезал Шварц в прорези блеклых губ мелькнули крепкие, впору волку, зубы, — и вся моя дружина тому видоки.

Варяг вскинулся, словно ужаленный змеей:

— Лжу баешь, лжу, а нога пробитая — вот она! — он демонстративно ткнул пальцем в перевязанную ногу, — не пробил бы ее, ужо аз показал бы тебе!

Шварц глумливо оскалился, и рука побледневшего викинга зашарила на поясе в поисках рукояти меча, но его не было.

— Дружина твоя — не видоки, — посадник наклонился к Шварцу и понизил голос. — Ты их кормишь, они и спляшут под твою дуду. А увечье моему вою — вот оно, — он указал на ногу варяга, словно на живое доказательство.

Тишина вокруг стояла оглушающая, только где-то далеко проорал петух. Сквозь ветви деревьев во двор падали косые столбы яркого и горячего солнечного света.

Чепанов заметил, как на мгновение пальцы Шварца крепко, до побелевших костяшек сжались, совсем рядом с висевшей на ремне кобурой. И не исключено, что вся эта история с варягом — подлая интрига городской верхушки., пробующей попаданцев на 'слабо'. Он ожидал вспышки. Он поспешно положил руку на плечо товарища, пытаясь удержать от опрометчивого шага, вздохнул. Сейчас начнется!

Во 'дворе' перед палаткой Егор обмылся по пояс под прибитым к сосне рукомойником. Вспомнилась вчерашняя просьба матери — нарубить сухостоя. Можно, конечно, питаться с общественной кухни, но хотелось разнообразия. Например, пожарить из свежей убоины шашлыки, или обабков (подберезовик, уральский диалект) — их здесь в лесу море, пожарить, да с лучком! Объедение! Недаром у каждой семейной палатки стоял импровизированный, а то и заводской мангал — символ домашнего очага в этом новом мире.

Закончив с работой, зашел в палатку и, и замер, словно громом пораженный. На олимпийке, небрежно брошенной поверх разбросанных библиотечных книг, а колонисты перевезли в прошлое и художественные, и познавательные и технические книги центральной библиотеки, лежала мамина любимица кошка Муся и вылизывала новорожденного котенка.

— Муська, старушка, когда это ты успела? — растерянно произнес Егор, осторожно подошел и присел на корточки, — Ты же вроде пропала — мама жаловалась. Да и вроде не беременная же? А остальные где котята? Или ты, старая, только одного единственного принесла?

Муся, оторвалась от котенка, повернулась к человеку и, вздохнув, тихо муркнула. Алый язычок прошелся по черным губам, отвернулась и снова принялась с урчанием наводить лоск на потомство.