Я замолчал, еще раз перебирая в уме аргументы, а потом добавил:
— Ситуация же с производством двигателей для средних танков, еще хуже. По нашим оценкам, с учетом массового производства новых машин, в год необходимо производить не менее 22-23 тысяч дизельных двигателей. Реально мы можем производить не более 5-6 тысяч. При этом придется полностью остановить производство тягачей "Ворошиловец" и "Коминтерн". А потребность в подобных машинах огромна. Докладные записки, по этому вопросу, я уже направил Семену Константиновичу.
Тимошенко, посмотрев мне в глаза, как-то грустно, очень и очень грустно, кивнул в ответ. И, совершенно неожиданно, задал вопрос:
— Дмитрий Григорьевич, вы все же объясните мне неразумному, почему вы думаете, что немцы на нас нападут. Причем именно в 41 году. Ну нет ведь у них сил для этого! Нет! Ни сил, ни средств. Это же безумие! Даже с учетом всех наших ошибок.
— Безумие. Самое настоящее безумие. Вы меня правильно поймите. Я не подвергаю сомнению то, что мы победим, весь вопрос в том, какую цену мы заплатим за победу. Попробуйте поставить себя на место Гитлера и поймете, что он загнал себя в такие условия, что просто вынужден на нас напасть. И чем скорее, тем лучше. Что он получит после разгрома Франции? Да ничего! Еще кучу голодных ртов, мизер ресурсов и бесконечную войну с Англией. Я абсолютно уверен в том, что англичане ни при каких условиях не пойдут на перемирие с ним. Даже после победы над французами. Они убедились в том, что с ним бесполезно договариваться, все равно предаст. К тому же, немцы не способны обеспечить высадку на британских островах. Для этого просто нет сил. Флота вообще почти нет, а сил исключительно ВВС для этого не хватит. Англичане вправе рассчитывать на всеобъемлющую помощь США. Сначала чисто экономическую, а потом и военную. А с такой подпиткой, они способны вести войну десятилетиями. А Гитлер ждать не может. Еще немного и начнется коллапс всей немецкой экономики. Деньги, потраченные на войну, нужно как-то отрабатывать. А как? Океаны-то намертво перекрыты! Куда девать свои товары? Получается, что разгромив французов, немцы лишь устранили одно из препятствий на пути к достижению собственных целей. А среди целей, прежде всего, свободный доступ к ресурсам и рынкам сбыта. Но и это не главное. Огромную роль играет тот факт, что немцы считают именно Россию причиной собственных злоключений. Если бы не мы, то они расколотили бы Антанту еще в августе 14 года. Да еще их идеология расового превосходства. Вы поймите, они сюда убивать придут! Под корень вырезать. Никакие переговоры, во всяком случае, пока жив Гитлер, просто невозможны.
Я уже перешел на повышенные тона. Текст кончался, а оппонент еще не поверил до конца.
— И вот пока немцы заняты бриттами, над их головой, как дамоклов меч, висит совершенно непредсказуемый фактор. Огромная страна, с очень многочисленной армией, готовая вот-вот вступить в войну, в попытке предотвратить исход, при котором возможно остаться один на один в клетке с голодным тигром. И самое удивительное, что разгромив эту третью силу, Гитлер получит все, что ему нужно. И ресурсы, и рынки сбыта, и территорию для колонизации. Дальнейшее сопротивление Англии просто бессмысленно. Даже вместе с США, они не способны нанести немцам существенного ущерба. Так что перемирие с ними обеспечено. После разгрома Франции, у немцев будет лишь небольшое окно, максимум в 2 года, в течение которых североамериканцы перестроят свою промышленность на военные рельсы и создадут полноценную армию, после чего победа Германии будет за гранью фантастики. Так что, у него нет выбора, он придет. Да это авантюра, но Гитлер уже доказал, что он как раз авантюрист. И Аншлюс, и Мюнхенский сговор, и война с Польшей, были чистейшим безумием. Он рисковал, не имея ни одного козыря в рукаве. И победил. Вот и сейчас, либо он идет на огромный риск и имеет шанс на победу, либо он, безусловно, проигрывает. Лично я уверен, что он рискнет. Мало того, мы еще и подталкиваем его к этому. Немцы просто не представляют наших сил, иначе они сюда никогда бы не полезли. Чего тут греха-то таить, настолько засекретились, что армия перестала выполнять свою главную роль — своей мощью в корне пресекать саму вероятность войны.
Ах ты, мать твою. Только сейчас я заметил, что Сталин поднялся со своего места и подошел к окну. В свете настольной лампы, было видно его отражение в оконном стекле. Он улыбался! Ах ты, мать твою! Как же ты меня развел, черт усатый! Все выложил. Теперь только тупой не увидит, что перед ним точно не командарм Павлов! Ну, и что же ты намерен делать, старый хрыч?
* * *
Время шло, но ничего не происходило. Я сидел как на иголках, ежеминутно представляя, как вот-вот в кабинет войдет отделение НКВДэшников и прямо тут меня и повяжут. Но их все не было и не было. Между тем, сам Сталин никакой агрессии не проявлял, ничто в его поведении не указывало на то, что я проявил себя. Шел спокойный, деловой, максимально предметный и содержательный диалог руководителей высшего ранга, которые готовились на следующее утро повернуть громадную страну на сто восемьдесят градусов. А вот я, после вспышки активности в самом начале разговора, как-то вывалился из общей канвы. Мне было страшно, очень и очень страшно. Какие уж тут мысли о всеобщем благе, когда твоя драгоценная пятая точка сидит прямиком на бочке с порохом, а рядом стоит мужик и раздумывает — поднести спичку или нет?!
Импровизированный совет закончился лишь ранним утром. В окне уже забрезжили первые лучики рассвета, а в саду вовсю пели птицы. Список озвученных вопросов и розданных поручений был просто фантастическим. Единственное что я не мог понять, так это то, как и когда все это делать?! Третья рука у меня еще не отросла, двоиться я не научился, а в сутках по-прежнему оставалось двадцать четыре часа. Судя по мрачноватым лицам собеседников, их волновали примерно такие же мысли. Под конец встречи Тимошенко все-таки выразил мнение, что на созыв Главного военного совета потребуется никак не меньше двух недель, мотивируя это необходимостью тщательным образом проработать все предложения. После минутного колебания, Вождь был вынужден признать правоту маршала — такие серьезные вопросы с кондачка не решаются.
Прощаясь, Иосиф Виссарионович совершил, на мой взгляд, совсем уж невероятный поступок. Он проводил нас до машин и дождался, пока мы разъедемся. Никогда ранее ни я, ни генерал не слышали ни о чем подобном. Не менее удивленными необычайным поведением Сталина выглядели и Смушкевич с Тимошенко. Их неуклюжие попытки скрыть свои чувства могли бы вызвать улыбку, если бы я не находился в столь неоднозначной ситуации. Случайно или нет, но моя машина подъехала последней, когда остальные уже скрылись из вида. В голове не переставая, крутилась мыслишка, что сейчас Вождь произнесет что-то похожее на сакраментальное: "А вас, ... хм... Павлов, я попрошу остаться". Но нет, все обошлось малой кровью, если так можно выразиться. Пожимая мне руку, он выразил скромнейшую надежду на то, что мнение товарища Павлова, относительно планов военных действий, будет заслушано высоким собранием в первую очередь. На чем и раскланялись...
Захлопнувшаяся дверь, наконец, оставила меня наедине со своими мыслями. Необходимо признаться самому себе, что я перестал вообще что-либо понимать. Мне не понятны ни логика, ни мотивы, которые движут этим человеком. Его шаги непредсказуемы и неординарны. Для меня же все эти непонятки могут закончиться плачевно, ляпну что-нибудь не то и не там, и все, поминайте, как звали. Мне крайне необходимо вникнуть в логику, которой он руководствуется. Причем как можно быстрее.
Безусловно ясно только одно — я ему нужен. Очень сильно нужен. Настолько сильно, что он готов довериться человеку, личность которого вызывает серьезные подозрения. Сталин четко понял, что я не Павлов, но пока еще не определился с тем, кто же я такой на самом деле. Прокрутив в голове недавний разговор, я покрылся испариной, соображая, сколько же раз я себя выдал. Много. Но самое печальное было то, что Вождь рассчитывал именно на такой эффект. Он просчитал меня как младенца. Тимошенко и Смушкевич, несомненно, были задействованы им "втемную". Их, видимо, предупредили, чтобы они отвечали на все заданные мной вопросы. Ну, а чем еще объяснить такое количество государственных тайн, в которые неожиданно был посвящен начальник АБТУ, не имеющий к ним ни малейшего отношения?
Время, проведенное здесь, и память генерала дали мне ответы на очень многие вопросы. Пожалуй, главным стало понимание причин чисток в партии и армии. Нет, доподлинно Павлов не знал, был заговор или нет. Он знал другое, как велико неудовольствие и сопротивление высшего и среднего руководства. Неприятие вызвала как личность самого Сталина, так и политика, которую он проводил. Генерал и сам не испытывал к Вождю особенно крепкой любви, но четко уяснил одну достаточно простую мысль — даже если кто-то сможет его сместить, удержаться у власти у него не получится. В России политиков, обладающих необходимым набором качеств, да к тому же еще и имеющих нужный авторитет в партии и среди народа, просто не было. А чем это грозит? Правильно, товарищи. Второй Гражданской войной. Точнее последней гражданской войной в России, ибо на фоне разворачивающихся в Европе событий, это было откровенным государственным самоубийством.
А может в этом и причина? Что, собственно говоря, получил Сталин в результате чисток? Устранил инакомыслие? Упрочил собственное положение? Или еще чего? Да, вообще говоря, всего понемножку. Но вот за свои методы он поплатился по полной программе. Как вы думаете, стали ли партийные и государственные функционеры больше любить своего обожаемого Вождя, или, может, они работать лучше начали? Да не тут-то было. Неудовольствие переросло в ненависть и скрытое противодействие, а работать... А работать они перестали вообще! Своим необычайно податливым и отзывчивым органом чувств, вольготно размещенном в мягком кожаном кресле, вожди менее крупного масштаба поняли простейшую мысль — здесь инициатива наказуема! И вот расселись они, значит, и внемлют: "А что скажет товарищ Сталин по их вопросу?". А товарищ Сталин может сказать через год, или через два, даже через три, а может и вообще ничего не сказать. Не может же он правда все знать и везде успевать. В конечном итоге, на языке боксеров сегодняшняя ситуация в государстве называлась просто — клинч. Никто не мог сдвинуть процесс ни вперед, ни назад, и все вместе дружно стояли на месте. В моей реальности всех расшевелила война, тут, уж извините, не до разборок стало.
А вот здесь Сталин хочет раскачать лодку при помощи меня. Он собрался воспользоваться моей энергией, чтобы растормошить это болото и вывести систему из губительного равновесия. Не мог он не чувствовать, что дело пахнет скипидаром, а я ему еще бензинчику в костер сомнений подлил. Такой уникальный шанс выпадает не часто, и он его не упустит. А товарищ Павлов, великолепно подходит на должность дежурной, извиняюсь, задницы, в случае если что-то пойдет не так.
Размышления пришлось ненадолго прервать. Я, наконец-то, подъехал к дому. Черт знает что, 60 километров в час — это уже лихачество. Хотя, для большинства местных дорог, это скорость сродни самоубийству. Блин, тут все так неторопливо, меня это аж до исступления доводит. Простейшую бумагу тут могут делать неделями. И никакие вопли начальства и репрессии не помогают — так тут заведено. Но, надо признать, что уж если делают, то делают основательно. Не будем о грустном...
Куликов поднял трубку почти мгновенно. Такое впечатление, что он держал ее в руках. Услышав, сквозь треск и шуршание мой голос, он не удержался, и облегченно выдохнул. На том конце провода умер, так и не родившись, страшный по своей сути вопрос: "Живой?". Петр Николаевич был рад. Искренне рад. Как же мало людей, которым я здесь действительно дорог. Но ощущение того, что за столь малый срок, они уже появились, с лихвой оправдывало все мои усилия. Выслушав довольно сбивчивые объяснения, Петр подтвердил, что подготовленных материалов для обстоятельного доклада вполне хватит, чем несказанно меня обрадовал. Хоть одна хорошая новость. Перед тем, как повесить трубку, комиссар не удержался и произнес:
— С возвращением, Дмитрий Григорьевич.
* * *
Честно говоря, раньше за собой особенной любви к пышным и вычурным нарядам я не замечал. Но сегодня мне захотелось выглядеть подобающе. Приняв ледяной душ и вылакав ведро кофе, я нацепил на себя новенькие китель и бриджи, только что пошитые, с учетом моих новых форм. Надел новые хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Еще раз протер не свои ордена, и заглянул в зеркало. Внушало! Из зазеркалья на меня пялился молодой генерал, тянувший по самым пессимистичным оценкам года на тридцать три, затянутый в новенькую, сидевшую как влитая, форму, с цельным иконостасом на груди. Орел! Ни тебе пивного брюха, ни обвисшей за... хм... Ну, короче сами поняли. Вот так вот — жив, здоров, бодр и весел, на зависть злопыхателям, чтоб им пусто было!
Погрузившись на заднее сиденье собственной машины, поймав при этом одобрительный взгляд водителя, я вновь погрузился в тяжкие думы. Зачем я нужен Сталину вроде худо-бедно прояснилось, а вот нужен ли он мне? По пути ли нам? Тут есть над чем подумать.
На первый вопрос ответить очень просто — без Сталина я пустое место. Все мои расчеты строятся на том, что он сможет протолкнуть, убедить, заставить нужных людей сделать, так как требуется. Если его не будет, меня сожрут в течение нескольких часов, а все мои начинания пойдут прахом. А вот вопрос по пути ли нам, точнее до какого момента нам по пути, требовал уже более вдумчивого подхода. Разделял ли я идеологию? Да, несомненно. Многие ее постулаты были мне понятны и близки, хотя по местным меркам между мной и Иосифом Виссарионовичем существовали неразрешимые идеологические разногласия. Для меня стало настоящим откровением, что существует огромная разница между марксизмом и марксизмом-ленинизмом, а тут на эту тему шли настоящие политические баталии, с немалым количеством реальных жертв.
Но это не было главным. Чтобы разъяснить всю глубину моих сомнений, приведу следующую аналогию. В начале девяностых я был еще совсем зеленым пацаном, но, как и у всех детей, у меня была хорошая память. И я запоминал. Я помнил первую чеченскую войну, новогодний штурм Грозного. Кровавый и бездарный, как и все в тот период. Но я помнил не груды горелой техники и не зверства чеченских отморозков. Я помнил действия одного человека, к моему величайшему сожалению, гражданина России. Его фамилия накрепко засела у меня в голове, как синоним слова "предатель". Да, господин Ковалев, это я про тебя. Я в мелочах помню ту пресс-конференцию, на которой ты с изуверской улыбочкой сообщал сборищу таких же как ты, что: "С РАДОСТЬЮ сообщаю вам, что новогодний штурм Грозного провалился!". И я помню, как зал наполнился криками одобрения, ему аплодировали стоя!
ТВАРИ, БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ!
Вы спросите, что может быть общего между этими и большевиками? Ну что же, давайте подумаем. Оставим в стороне идеологию, и посмотрим на революции со стороны современника. А выглядело это вот так. Россия не первый год ведет тяжелейшую, кровавую войну. В это время группа людей инициирует в тылу пропагандистскую войну, целью которой является свержение существующего строя. Последствиями этих действий становится последовательный развал военной промышленности, транспорта и связи, государственного аппарата, разложение тыла действующей армии, и, наконец, самой воюющей армии. При этом лидер этой группы, скажем дипломатично, без особых затруднений перемещается по территории страны, являющейся основным нашим противником. После прихода к власти эта группа становится инициатором заключения позорного мирного договора с уже фактически разгромленной Германской Империей, которая капитулирует перед Антантой всего через несколько месяцев. Подытожим. В результате действий вышеозначенной группы был полностью обесценен труд и кровь миллионов людей, огромные жертвы понесенные нашим народом в Первой мировой войне оказались совершенно бессмысленны. Из-за развала промышленности и тыла войска понесли чудовищные потери, было сорвано несколько крупных наступательных операций, способных внести решающие изменения в ход всей войны. Страна была втянута в тяжелейшую Гражданскую войну, жертвами и беженцами от которой стали миллионы людей. Промышленность, сельское хозяйство, транспортная инфраструктура оказались отброшены на десятилетия назад, и строительство новой экономики пришлось начинать почти с нуля. На долгие годы Россия оказалась в политической и экономической изоляции.
