Прочувствовав момент, Мей застыла в ожидании последних слов своего наставника.
— ...искусству бесшумного убийства.
...уже на улице, греясь в лучах солнца, изредка пробивающегося сквозь ненастную погоду и постоянные туманы, Мей, смотря в спину по-детски прыгающей наставнице, задала ей животрепещущий вопрос:
— Ринго, а к чему все это было? — недоумевала молодая куноичи, на свежую голову вспоминая все произошедшее в кафе. — В смысле, эти угрозы и игры с голосом...
Беззаботно скачущая впереди девушка, услышав вопрос, так и замерла на одной ноге прямо на месте.
— Как это "к чему это было"? — голос Ринго зазвучал куда веселее привычного. — Классно же вышло! Эффектно!
* * *
Медленно. Аккуратно. Осторожно.
Точно как в прошлый раз...и в раз до этого.
Ставший уже привычным ночной лес, в который раз встречал меня своей неуютной тишиной. Обычный человек был бы ею обманут, решив, что он как и все живое дремлет под холодным лунным светом, но не я. Темнота, извечный враг слабых духом людей, была мне нипочем — нехотя, но она расступалась под взором тусклых серебристых глаз. Только благодаря им, я мог так уверенно и бесстрашно передвигаться по наполненному опасностями ночному лесу.
Я вновь вышел на охоту. Один.
Вылазки, подобные этой в последнее время стали принимать у меня регулярный характер и, по некоторым причинам от этого становилось грустно. Манабу, после того памятного происшествия с лисицей, кажется, взял небольшой перерыв в моем обучении. Небольшой... длинной уже в три месяца.
Хотя, я, наверное, немного лукавлю — его небольшой бойкот касался только ночных походов, никак не отразившись на обычных дневных тренировках и прогулках по лесу. Было ли это хорошо? Я даже не знаю.
В первые несколько недель, только-только получив отворот-поворот, меня подобная ситуация устраивала. Пускай ценой вернувшихся кошмаров, но я стал высыпаться, был бодрее по утрам и сильно активнее днем. Мои ежедневные стрельбы изменились и стали больше напоминать некий тест на выносливость — день за днем, сотня стрел за сотней. Вроде бы все хорошо, вот только... вот только, спустя некоторое время, я стал скучать.
Ночной лес, какой он мне запомнился, манил меня, звал... С каждым днем эта тяга ощущалась все сильнее и в один прекрасный момент моей выдержки не хватило — переждав после отбоя несколько часов, я выскользнул из дома навстречу лесу.
Прогулка в одиночку сильно отличалась от привычных мне походов с матерым охотником. И дело даже не в отсутствии моих любимых рассказов. Нет. Просто я буквально всем телом ощущал, что рядом нет никакого крепкого мужского плеча, что в случае чего вытащит меня из любой передряги. Я был один и рассчитывать мог лишь на себя. Так уж и повелось, что без активированного Бьякугана по ночам мне из дома ходу не было. Вот она вожделенная дополнительная практика для глаз.
Ночной лес был суровым учителем — он не прощал не единой ошибки. В его гнетущей тишине любой подозрительный шорох казался едва ли не раскатом грома, что значило лишь одно — учись ходить бесшумно, Акио.
И я учился: долго, упорно, раз за разом снося неудачи и провалы, ночь за ночью возвращаясь без малейшей добычи. Я учился, ежеминутно сожалея, что рядом не было Манабу, способного указать на мои ошибки. И если за это время в освоении тихого шага я продвинулся лишь на самую малость, то в целом по методу проб и ошибок мне можно было смело писать диссертацию.
Бывали и удачные ночи — нет-нет, но подстрелю невнимательного кроля или особо наглого перепела. И пусть добычи крупнее мне не попадалось — я был доволен и этим.
Вот и сейчас уже в несчетный раз мой путь лежал в глубокую чащу леса, куда мы с Манабу вместе не забредали — он сознательно игнорировал эту часть леса. С чем это было связано, я не знал, хоть и имел несколько предположений.
Здесь, вдали даже от малейших признаков цивилизации, природа ощущалась совершенно иначе. Нет, вру. Иначе ощущался лишь ты сам — незваный гость в чужом доме. Это было настоящее, практически нетронутое царство дикой природы и все в нем относилось к тебе враждебно — начиная от бурно разросшихся кустарников, скрывающих любой даже намек на тропу, заканчивая надоедающими комарами, атакующих тебя с волчьей свирепостью. Даже я, каждое мгновение держа под контролем всю область в радиусе пятидесяти метров вокруг, не чувствовал уверенности в собственной безопасности. Зачастую, далекие и неприятные как уху, так и нервам далекие шорохи заставляли меня, едва ли не в панике расширять обозримую сферу, выискивая причины шума. И не находя их становилось лишь нервозней.
Я себя успокаивал, говоря, что мало ли какая старая ветка хрустнет под очередным порывом ветра или, сломавшись полностью, упадет на землю, по пути посчитав бесчисленное количество листьев, но помогало это слабо. Сама атмосфера в этом глубоком лесу была иная: тягучая, мрачная, тяжелая и напряженная.
В общем и целом — то еще милое местечко.
Почему же я, зная и чувствуя все эти имеющиеся минусы, продолжал раз за разом возвращаться сюда? Не знаю. Никогда за собой ранее этого не наблюдал, но возможно мне понравилось бегать по лезвию бритвы, когда шаг влево или вправо равнялся как минимум неудаче. И дело вовсе не в риске и приступе адреналина, а в диких дозах опыта, что ты приобретаешь, находясь в тяжелых условиях, в скорости прогресса, несравнимой с отработкой всего того же, но на "учебных" полигонах. Возможно та часть меня, что ратовала исключительно за рациональные действия, увидела соотношение затраченного времени к общей пользе и осталась более чем довольна.
Лесная чаща была как всегда негостеприимна — бродить, продираясь сквозь бесконечные цепкие кусты, в бесплодных поисках протоптанной прошлой ночью тропинки и не находить её, то еще удовольствие. Но я привык и был готов это терпеть еще несколько часов.
Нынешняя ночь мало, чем отличалась от предыдущей: темень, мрак и ни единой живой души, если не считать мою собственную. Разумеется, это было далеко не то, на что я рассчитывал, но реальность по-прежнему с любовью ставила подножки моим мечтам. Как и во многие прошлые разы, я терпеливо и старательно передвигался исключительно так, как меня обучал Манабу. Ну, или пытался обучать. При такой ходьбе постоянно напряженные ноги затекали неприлично быстро и то и дело норовили либо подкоситься, либо безвольно и не подконтрольно ступить на землю. Тяжело, действительно тяжело. Сдерживать себя, бороться с собственным организмом приходилось едва ли каждую секунду, серьезно выматывая себя и физически, и психически. Да, даже выполняя такое простое, как казалось бы, дело, приходилось переступать через собственное "я".
Получалось в целом лучше, чем за три месяца до этого, хоть до идеала было как до Луны, таким же ходом. Но даже так, я смел надеяться хоть на какую-то добычу этой ночью...
"... и не зря надеялся" — думал я много позже, с гордостью посматривая на двух мертвых ушаcтых прикрепленных к перекинутому через плечо кожаному ремню. Всё-таки Бьякуган оказался той ещё сверхполезной вещью при выслеживании добычи — найти хорошо замаскированные заячьи лежки с его помощью проблемы не составляло и я в наглую этим пользовался.
Они были убиты прямо во сне, без малейшей возможности спастись. Возможно, с чей-то точки зрения это могло бы показаться неправильным или нечестным, но только не с моей. Жизнь, вообще не честная штука — кому-то дано больше, кому-то меньше, но разница не в этом. Разница лишь в том, кто как использует данное ему.
Мне не было дано умереть, но и родится в нормальной семье вновь не дали. Повезло в одном, за счёт другого. И это не было честным, равноценным обменом.
Я уже возвращался домой, когда на самом краю моего зрения я заметил нечто, что еще ни разу не встречал в этом лесу. Да какой уж там — не встречал ни разу в своих двух жизнях!
Не узнать увиденное я не смог бы и в пьяном угаре, пусть и вживую смотрел на это впервые. Кровь мигом взбурлила во мне, разгоняя адреналин по всему телу, сознание померкло, отодвинутое охотничьим азартом, руки затряслись то ли от возбуждения, то ли от охватившего тела страха. Я буквально почувствовал, как прочая панорама леса обрезалась, концентрируя все мое внимание исключительно на нем.
Бежать подальше или рискнуть и выиграть?
Поддаться разумному страху или преодолеть его?
Рискнуть идти за его тушей со стрелой или пройти мимо, оставив себе в памяти лишь его образ?
Медведь. Большая, бурая туша под полтонны весом ковырялась в земле, смачно и с хрустом жуя небольшие перепелиные яйца, совершенно не замечая присутствия маленького охотника. Мой ступор, слава всем известным мне богам, был не долгим, мозг, во имя всех нейронов, не потерял присущих ему свойств. Я мыслил быстро и четко: уточнил направление ветра, понял что запах тела не донесется до этого могучего зверя и, уже не торопясь, максимально бесшумно скрылся за широким стволом рядом стоявшего дерева.
Мысли в голове скакали под ритм громко бьющегося сердца. Нет, я не решал, что мне делать — ответы на все вопросы были мне известны уже в момент из возникновения, — я пытался смириться с ними, осознать их.
Попытка — не пытка...
С расстояния — не в упор...
Несмотря ни на что, он лишь зверь — охотник тут я...
Вроде все верно, но тогда почему у меня так трясутся колени? Почему руки не хотят поднимать столь легкий лук и еще более невесомую стрелу? Почему я прижимаюсь к дереву, боясь взглянуть на свою "жертву"?
Не потому ли, что жертвой он и не был?
"Нет! — горячая волна презрения к собственному страху поднялась у меня изнутри, топя очаги сопротивления. — Я не должен жить, постоянно оглядываясь на собственные страхи! Я преодолею их! Я изменю себя и этот мир!"
Первый шаг — еще не крепкий, на подрагивающей ноге, но уверенный.
Второй шаг — более твёрдый, без тряски в коленях и в теле.
Третий, четвёртый, пятый...
Бьякуган вновь показал мне всю панораму леса, а не заострял внимание лишь на громадной туше в семи десятках метрах от меня. Страх сменился мрачной решимостью, дрожь сменилась непоколебимой твердостью, уверенность в собственной неудаче — слабой, но вполне ощутимой надеждой.
Я смогу.
А если действительно я смогу, то это будет воистину эпохальным достижением. Это будет венцом моих долгих стараний по преодолению самого себя и собственных страхов.
Рука все еще не уверенно легла на оперение стрел в колчане, с удобством висящем на поясном ремне, но не замерла, а перебирала снаряды в поисках наиболее тяжелого. Мне сейчас нужна была наибольшая убойная мощность за наименьшее количество выстрелов, и я искал её. Точнее, искал их — четыре утяжеленные стрелы, выделенные мне Манабу, на случай повторного столкновения с кабаном. Четыре стрелы, от которых напрямую зависел конец сегодняшней ночи.
Место я выбирал быстро, но тщательно: небольшая полянка у высокого раскидистого дуба, с которой прекрасно просматривалась грозная туша медведя. Дерево играло роль дополнительной страховки или, если уж быть честнее, средства спасения моей жизни в непредвиденной ситуации. Проведя шуструю проверку: резво залезть на дерево, мягко с него спустится, проверить видимость и направление ветра, я занял позицию и приготовился к самому сложному — к стрельбе.
Никогда я не испытывал подобного волнения, при взводе тетивы, никогда не напрягал ноги до той степени как сейчас. Мне нужно было выжать всю силу из своего лука, нужно было совершить максимально уверенный выстрел, что можно было сделать лишь твердо стоя на земле, иначе... А что иначе, я предпочитал не думать. Мне нужно было сосредоточиться на одной единственной цели — на медведе.
Его туша выглядела огромной и без приближения с помощью Бьякугана, его стойка, несмотря на расслабленность, казалось непоколебимой. Столько стрел он должен был словить, прежде чем...
Я взмахнул головой, вновь изгоняя не прошеные мысли. Концентрация, только концентрация.
Тетива была уже взведена до предела — лишь наконечник торчал из-за рукоятки лука, но я все не решался отпускать стрелу в полет к своей цели. Большой палец будто прикипел к ладони и не желал отгибаться.
Страх вернулся... и палец дрогнул.
Я видел, как тяжелая стрела с легким, благодаря ушкам на плечах лука, шумом сорвалась с тетивы и отправилась в уже неостановимый полет. Я сделал свой выбор и поменять уже не смог бы и при всем желании. А раз вносить правки уже было позно, то от меня требовалось лишь одно — подкрепить этот выбор чем-то более весомым.
Не успел первый снаряд пролететь и половины дистанции, как я выстрелил снова. И в тот же миг взвел третью стрелу — двух явно было недостаточно.
Но вновь, спокойно разжать палец, мне не дал ожидаемый, но явно много сильнее пугающий, чем в моих фантазиях, звук.
Раненный зверь взревел! Пробирающий до костей, до дрожжи в коленях рык, до требовательной боли в мочевом пузыре рык разлетелся по ночному леса, будя и пугая спящих птиц, загоняя в норы полевок и селя страх в сердце каждого, находящегося к нему ближе пары сотен метров. Я был ближе...
Даже сквозь заливающий глаза пот, даже с бешено стучащим сердцем, я продолжал наблюдать за медведем с холодным, показным безразличием. Мне было не сложно заметить, как он развернулся в поисках новой угрозы, как покачивается стрела, пронзившая его шею чуть ниже позвонков, как к ней присоединяется еще одна, как он замечает меня... как в маленьких бурых глазках плескается настоящий испуг... И именно в этот миг, когда мне показалось, что наши взгляды пересеклись, в полет отправился третий смертоносный снаряд.
В тот же момент легкое оцепенение, окутавшее сознание, спало, адреналин отхлынул, а время вновь потекло с прежней скоростью. Последняя стрела просвистела в воздухе и с еле слышным звуков впилась в глазницу уже отступающего зверя, окончательно валя с ног...
В мире было много вещей, в которые поверить мне было действительно сложно, но картина, что предстала перед моими глазами, казалась уж слишком сюрреалистичной. Медведь, потрясший меня одним только видом, нагнавший страху одним лишь ревом, раскинув лапы, лежал в полусотне метрах от меня. Долго, слишком долго я осознавал все это... Но я осознал.
Я охотник — он жертва.
Я жив — он мертв.
Хотелось смеяться, хотелось плакать. Все чувства, что под громогласный рев раненного медведя забились в дальний угол моей душонки нахлынули одним мощным потоком. В голове, с трудом протискиваясь сквозь сотни разнообразных мыслей, билась главная: "Я сделал это... Я сделал это! Я СДЕЛАЛ ЭТО!"
Опьяненный победой и рвущимися наружу эмоциями я, уже безбоязненно приближался к неподвижной куче мяса, еще недавно бывшей одним из крупнейших лесных зверей. Шел не таясь, ибо кто может угрожать тому, кто завались самого медведя?
Бьякуган в глазу погас, дав мне испытать наслаждение от наблюдения за тем, как растет туша убитого мною зверя по мере моего приближения к ней.
