Мандаринка на Новый Год

— Держи, — в руку суют все тот же стаканчик. — Держишь? А теперь пей. Вот, теперь молодец, теперь хвалю. Что это ты удумала — у меня в кабинете в обморок хлопаться? Вот что я скажу тебе, Верочка, — Глеб Николаевич оборачивается к Любиной маме, которая тут же, неподалеку, со встревоженным видом сидит на стуле. — Это все Соловьевские гены. Тот тоже норовил по любому пустяку в обморок грохаться.

— Не наговаривай на моего мужа, Глеб, — немного нервно усмехается Вера. — Такое было с ним всего один раз. И у него был повод!

— Ну, может, и был, — невозмутимо соглашается Глеб. — Если б у меня три девки за раз родились — я бы, наверное, стал веревку и мыло искать. Что же вы, дети, как сговорились, а? — это уже обращаясь к сидящим на разных концах дивана Нику и Любе — обоим одинаково бледным и дезориентированным. — Одна в обмороки падает, другой супермена изображает — летает по воздуху и автобусные остановки крушит.

— Ужас! — выдыхает Вера. — Вот Стас периодически начинает жаловаться, что я ему сына так и не родила. Расскажу ему, что мальчишки вытворяют! Ох, Коля, Коля... Что ж ты делаешь-то? Зачем так гонять? А мать там теперь с ума сходит.

— Вот тут я категорически не согласен! — Глеб Николаевич возвращается на свое место за столом. — Любовь Станиславовна, до конца все выпей, я контролирую! Это терапевтическая доза. Так это я к чему? У меня уже служивые были, картину прояснили. Колька не виноват.

— Да! — это наконец-то подает голос Ник. — Я на "зеленый" ехал!

— Истину отрок глаголет. Урод какой-то на "красный" летел, пьяный там или просто дурак — пока неясно. Но поддел Кольку под заднее колесо.

— Я заметил его, да тормозить смысла не было. Наоборот, газу выжал, думал — проскочу перед ним, успею. Не успел.

— Не успел, — соглашается Глеб. — Со слов очевидцев, летел метров пять, обрушил скамейку и часть остановки автобусной. Вообще, удачно влетел.

Вера просто потрясенно качает головой.

— Нет, ну а что? Скамейка удар смягчила, людей ему не подвернулось. Так что Колька молодец.

— Молодец?!

— Конечно, молодец, — невозмутимо кивает Глеб Николаевич. — Среагировал, действовал правильно. Опять же, шлем на нем был — башка целая, легкий сотряс не в счет. Куртка специальная у него, что тоже немаловажно — кожа толстая, усиления, вставки защитные — все это сыграло свою роль, руки и ребра целы.

— А нога?

— А что нога? Там перелом закрытый и с небольшим смещением. Рентген, репозиция — все честь по чести сделали. До свадьбы заживет.

— Надо Юле позвонить.

— Так это Юлия Юрьевна всех переполошила?! Вот же... Скажи мне, Вера Владимировна, как может женщина не доверять мужу, с которым прожила больше двадцати лет?!

— Она тебе доверяет!

— Да? А ведь я ей сказал, что все с Колькой в порядке. Нет же! Устроила панику, подняла людей на уши. Ох, я ей устрою!

— Пожалуй, я в коридор выйду для разговора, — смеется Вера Владимировна.

— Выходи, — кивает Глеб, — но женщине моей передай, что ее по приезду ждет серьезный разговор!

Вера прикрывает за собой дверь кабинета.

— Ну что, красавица, полегчало тебе? — Глеб Николаевич переключает внимание на Любу. — Налить еще?

— Нет, спасибо, не надо. И так все... в порядке, — смущенно отвечает Люба.

А потом она решается посмотреть на него. Ник улыбается ей — смущенно и как-то немного виновато.

Вера возвращается быстро.

— Ну, все, женщину твою успокоила, Глеб Николаевич, слова твои передала. Только Юля, по-моему, не впечатлилась. Сказала, что сейчас коньяку купит и...

— Коньяк — это правильно. Она, поди, и домой намылилась досрочно?

— Точно. Жди завтра.

— Отлично! — Глеб с хрустом переплетает пальцы. — Вот приедет завтра — и всыплю ей по первое число... ремня... сначала.

— Да поздно уже... ремня, — усмехается Вера.

— Ничего подобного! Это дело никогда не поздно!

— Ладно, грозный глава семьи, поедем мы. Раз все в порядке.

— Давайте. А то у меня еще дел куча, и так на этого супермена полдня убил. Только, Верунчик, не в службу, а в дружбу — отбуксируй моего охламона домой, будь ласкова? У меня дежурство, Юля, сама понимаешь, далеко, Варвара на дачу к друзьям с ночевой умотала — шашлыки и прочее. Да и не буду ее уже дергать, ничего ж страшного не случилось, пусть отдыхает. Отвезешь?

— Конечно, отвезу.

— Давай, вали домой, герой ютуба.

— Чего?!

— Да мне уже сообщили, что видео с твоим полетом, снятое на чей-то видеорегистратор, бьет рекорды по просмотрам. Ладно, еще налюбуешься, как ты летал красиво. Держи вот, — Глеб достает из-за спины стоящие у стены костыли. — Под твой рост вроде бы подойдет. Обезболивающее дома есть, наркоз начнет отходить — что делать, знаешь.

— Знаю.

— Ну, тогда хромай отсюда и не мешай мне работать.

_____

Чтобы выйти из машины, Нику потребовалась помощь. Видно, что собственная беспомощность ему страшно неловка, но пришлось принять протянутую руку. Даже две, учитывая соотношение масс — его и двух хрупких женщин.

— Мам, я Коле помогу до квартиры добраться?

— Конечно. Люба... тебя ждать?

— Нет, мам, не жди.

Вера Владимировна неуверенно кивает, но не говорит ничего. Садится в машину и уезжает.

— Ну, пойдем? Давай ключи, буду двери открывать.

_______

Смотреть, как он передвигается на костылях, больно. Но... это временно! Все будет в порядке. Это всего лишь не самый сложный перелом. Заживет, срастется. Месяц, два — и он будет в порядке. Даже не верится, что после всех ее страхов все обошлось так — малой кровью.

В квартире она, шикнув на него, заставила сесть на пуфик и помогла снять кроссовок с ноги.

— Люба, да я бы сам...

— Не спорь со мной!

— Хорошо.

Потом они переместились в гостиную, Ник тяжело опустился на стул.

— Наконец-то...

Да, наконец-то... Наконец-то можно подойти, обхватить плечи, прижаться грудью к затылку и замереть. Ничего страшного не случилось. Он тут, он рядом, живой, теплый. Гипс — пустяки. Главное — что жив-здоров. Люба не выдержала, всхлипнула, наклонилась и уткнулась губами в рыжую макушку.

— Любава, ну, ты что?.. Все в порядке... — Ник погладил ее руку. — Чего переполошилась? Все хорошо. Я живучий. Я же Звероящер.

Люба выпрямилась.

— Ну, малыш... — он еще погладил ее по руке, запрокинул голову, глядя на нее снизу вверх. — Не переживай так сильно. Ничего со мной не случилось, видишь? Чего ты так?..

— Чего я так?!

— Ну да...

— Да я люблю тебя! Как я могу не переживать?!

И они замерли оба. У него затекла шея, но он продолжал потрясенно смотреть на нее — перевернутую в его глазах.

— Да... — кивает она. Она сказала это? Она сказала это! И это правда. Вот именно сейчас, сию секунду она поняла, что это правда. — Да, я люблю тебя!

Терпеть боль в шее уже невмоготу, и он опускает голову. Она смотрит на рыжий затылок. Потом он снова запрокидывает голову.

— Ничего не хочешь мне сказать, Ник?

Он моргнул.

— Люба... мне... мне очень приятно это слышать... честно.

Правда обрушилась на нее молниеносно, полоснула по сердцу, отобрала дыхание. Но гордость... гордость дала ей возможность не упасть на колени прямо в этот момент. Гордость дала силы заговорить.

— Да? Мне тоже очень приятно. Что тебе приятно. Ладно, я пойду.

— Люба, постой. Погоди. Я не...

— Отдыхай. Тебе, наверное, надо больше лежать. Не провожай меня. Я сама дверь захлопну.

— Подожди! — он попытался удержать ее за руку, но не успел — ее ладонь выскользнула из его пальцев.

— Поправляйся, Ник. Пока.

— Да постой же ты!

Не слушает его. Уходит. Он попробовал встать, чуть не грохнулся со стула, зарычал от боли, уронил костыли.

— Люба!!!

Хлопнула дверь. Ушла. Да что же такое сегодня происходит?! Что за день такой?! Все к черту наперекосяк!

Глава пятнадцатая, в которой к героям приходит новый духовный, эмоциональный и иного рода опыт.

Люба не помнила, как добиралась домой. Автобус, метро, снова автобус. Лица, лица, лица. Дома сразу в душ. И там, только там — плакать, навзрыд, обняв себя руками на дне кабины, раскачиваясь из стороны в сторону.

Все когда-то случается в жизни в первый раз. И ты в первый раз в жизни влюбляешься. Безответно. Ты любишь. Тебя — нет. Все просто. Смертельно, убийственно просто.

Сколько раз это было в ее жизни? Когда ей признавались в любви? Она даже не помнит. Она никогда не придавала значения этим словам. Иногда, стыдно вспомнить, даже было смешно. Эти умоляющие глаза, дрожащий голос, слова — слова казались смешными. Как же судьба ее наказала! Она, Люба Соловьева, та, которая, сколько себя помнила, всегда была уверена в своей исключительной женской привлекательности, и вся ее жизнь это только подтверждала... И что теперь? Где она теперь? На коленях. Безнадежно влюбленная. Ты любишь, тебя — нет. Как же это больно. Она захлебывается водой и слезами.

Потом заперлась в своей комнате. Слез уже не было, но и заснуть не могла долго. Ложилась, садилась, вставала, ходила. Пиликнул телефон, она дернулась. Смс-ка. Может быть?.. Пальцы дрожали, когда брала телефон. Напоминание от стоматолога, что пора показаться на плановый прием. Она нервно усмехается. Плакать уже нет сил. Надо как-то жить дальше. Лечить зубы. Чтобы сцепить их покрепче. Выжить. Перетерпеть. Все когда-то случается в первый раз. И на колени ты падаешь тоже в первый раз. Надо вставать. И она встанет — как-нибудь, когда-нибудь.

Заснула Люба уже ближе к трем часам ночи. Ник к этому времени только очнулся от тяжелого сна. Болела сломанная нога и голова. И что-то противно ныло в груди.

_____

На следующий день дома был бедлам. Вернулся с дежурства отец, прилетела мать, приехала Варька. Над ним кудахтали, хлопотали, причитали. А ему хотелось запереться и подумать. Вчера не получилось — после наркоза и пары таблеток обезболивающего его просто срубило.

Зачем Люба это сказала?! Все ведь было у них отлично! Просто замечательно, лучше не бывает. Нет, он понимал. Что девушкам это надо — чувства, эмоции. Ну и... Что с этим поделаешь, надо — так надо. Но он был не готов такое услышать! Господи, ну зачем?! Почему именно в этот момент?! И что теперь ему делать?!

Ощущение, что он сделал... или не сделал... в общем, чувство чего-то непоправимого нарастало. С каждым часом, с каждым прожитым без нее днем. Что он может сделать? Позвонить? Нет, это не вариант, наверняка она не станет брать трубку. К тому же, такие вещи просто нельзя улаживать по телефону, он в этом убедился. А не по телефону... Ну не ходок он сейчас, на костылях-то, надо называть вещи своими словами! Да и если бы как-то смог добраться до Любы, то что сказать? Что?!

_______

Через несколько дней она поняла: если не займет себя чем-то — сойдет с ума. Не фигурально, а буквально. Казалось, что вместе с сердцем у нее в груди пульсирует и содрогается нечто металлическое, с острыми шипами. И с каждым ударом раздирает все внутри. Боль не утихает. И даже, наоборот, становится сильнее.

— Любушка, куда смотрят твои поклонники?

— Что? — она оторвалась от монитора, стащила с головы наушники. В дверях стоит Кольчевский.

— Ну, куда это годится? Суббота, а ты на работе? Вместо того, чтобы кружить голову и делать счастливым хорошего парня.

— Иногда это утомляет, — скупо усмехается она.

— Так-так... — прищурился Виталий Федорович. — А ну-ка, пойдем на приватную беседу в мой кабинет.

— Бить будете? — нарочито тоненько пискнула Люба.

— Кофе поить, шоколадом кормить. И пытать.

— Ну, тогда обязательно в этом порядке, — со вздохом ответила Люба. — Сначала кофе и шоколад, потом — пытки.

________

— Ну, что у тебя случилось, девочка? Таким красавицам по статусу не положено грустить.

— А я и не грущу.

— Люба, Люба... Да что ж творится в этом подлунном мире — если ТАКИЕ девушки от тоски любовной сохнут.

Она дернулась, чтобы возразить. И передумала. Отломила еще кусочек темного шоколада.

— Да кто же это такой, что так тебя расстраивает? Я даже представить не могу — что это за принц прекрасный, что ты по нему так убиваешься.

— Любовь зла — полюбишь и... принца. А Любовь Станиславовна не только зла, но еще и дура.

Кольчевский демонстрирует изгибом брови свое удивление ее откровенностью. А Люба вдруг решается продолжить и спросить.

— Виталий Федорович, а вы знаете... как моя мама начала писать?

— Ты имеешь в виду обстоятельства ее перехода от амплуа "критик" к амплуа "писатель"?

— Да.

— В самых общих чертах. Верочка как-то обмолвилась, что у нее тогда был очень тяжелый период в жизни. Мы не настолько дружны с твоей мамой, чтобы она мне рассказывала детали, но у меня есть ощущение, что это связано с твоим отцом.

— Так и есть. Они расстались, и мама думала, что навсегда. Тогда она и начала писать. И это помогло ей пережить потерю дорогого человека — ну, она так думала.

Кольчевский смотрит на нее сквозь пар, поверх ярко-желтой чашки.

— Ты попробовала последовать этому рецепту?

Люба морщится.

— Да.

— И как?

— Дерьмо полное! Простите. Пробовала вести дневник — записки сумасшедшего. Стихи попробовала написать — корявое убожество. На прозу замахнулась — не лучше стихов.

— Ты к себе сурова. Давай, я посмотрю?

— Нет! Я в состоянии отличить качественный литературный текст от жалких графоманских потуг — меня этому пять лет учили!

— Ты не объективна, Люба.

— Еще как объективна! Правду говорят — природа на детях талантливых людей отдыхает. Нет у меня маминого таланта. Нет. И не проснулся.

— Что ж... — пожимает плечами шеф, — в тебе есть еще отцовы гены.

— Ой, там вообще глухо! — отмахивается Люба. — Думаете, папа не пробовал нас научить? Не, мы все трое — абсолютные бездари в плане фотодела. Еще у Сони что-то получается, а мы с Надей — полное папино разочарование в этом вопросе.

— Ты слишком прямолинейно смотришь на вещи, Любушка.

— А именно?

— Твои родители — оба талантливые художники в широком смысле этого слова. Люди, умеющие видеть нечто настоящее и передавать это — неважно, какими средствами. В тебе это тоже есть.

— Не думаю.

— А я уверен.

— Я не умею писать! Не умею фотографировать!

— Ты умеешь что-то иное.

— Что именно?!

— Откуда я знаю? — усмехается Кольчевский. — Это твоя задача — выяснить, к чему у тебя лежит душа.

______

Слова Виталия Федоровича засели в голове крепко. Ей все равно надо было на что-то переключиться, о чем-то думать, чтобы не скатываться снова в сопливую жалость к самой себе. Как же так, ее, такую умную, красивую, чудесную — и не полюбили! Теперь она стала мудрее. Теперь она знает: любят, потому что любят. Без объяснений. Это просто или есть, или нет. И твои достоинства — мифические или настоящие, не решают здесь ничего. Так, стоп! Не думать об этом. Нет, нет.

Подруга вытащила ее на шопинг. Именно в огромном торговом центре, у одной из витрин, Люба вдруг поняла — вот оно. Замерла даже. Но уже знала точно — это оно. То, что она хочет делать. Скорее всего, трудно. Вероятно, уже поздно и невозможно научиться. Но чем сложнее задача — тем лучше!