Фархад скрипнул зубами. Лицо Митраны осталось невозмутимым: именно этих слов он ждал.
— Сложить оружие? Разве мы вступили в бой и были побеждены вами?
— Разумеется, нет, — улыбнулся Птолемей, — своим предложением я, как раз, хотел бы удержать вас от бессмысленного кровопролития.
— Бессмысленного? Мы не считаем защиту нашей земли от захватчиков бессмысленным занятием.
— В том-то и дело, уважаемый Митрана, что не вашей. Вас, персов, здесь в Сардах и по всей Лидии — горстка. Одни царские чиновники остались, даже воинов у вас кот наплакал и те, по большей части — лидийцы.
— Более двух веков Лидия является одной из хшатр державы парсов. Это наша земля.
— Боюсь, так думаете только вы, персы, а местные эту вашу уверенность не разделяют.
— Все это пустой разговор, — встрял доселе молчавший Фархад, — в любом случае Лидия пребывает под рукой Великого хшаятийи. Мы будем защищать Сарды! Тебе, македонянин, следует покинуть пределы города, иначе ты утратишь священное звание посла.
Птолемей, не убирая улыбки, кивнул.
— Я услышал ответ казначея. Что скажет начальник над воинами?
Митрана пожевал губами.
"Как он спокоен... Словно махнёт сейчас рукой и под стенами, как по волшебству, окажется не полторы тысячи воинов, а в сто раз больше. Неужели, он настолько глуп? Не-ет, не глуп. Умён и расчетлив, за парасанг[38] видать. Это он к каждому лидийскому дому прибил папирус с призывами к смуте. Конечно, он не станет штурмовать Сарды своим ничтожным войском. Он подождёт, пока Сарды сами упадут в его раскрытую ладонь. Но что же делать? Сдать город? Когда хшаятийя победит этих зарвавшихся яванов, моя голова слетит с плеч тотчас. Сопротивляться? Лидийцы ударят в спину. Что делать?"
[38] Парасанг — персидская мера длины, равная 5549 м.
На скулах перса играли желваки, длинная кудрявая борода мелко подрагивала.
— Я вижу, тебе следует хорошо обдумать своё решение, досточтимый Митрана, — сказал Птолемей, — позволь мне отбыть к своим людям, а твой ответ я стану ожидать завтра. Ты согласен?
Митрана посмотрел на Фархада: тот поджал губы так, что рта не было видно меж усами и бородой. Казначей покачал головой, однако начальник гарнизона в первую руку отметил про себя бледность лица хранителя монет.
— Хорошо, — сказал, наконец, Митрана, — я провожу тебя, почтенный Птолемей.
Когда они вышли из приёмных покоев вдвоём, не считая сопровождающего стражника, Птолемей быстро спросил Митрану.
— Я вижу, уважаемый, ты колеблешься. Полагаю, что ты способен рассуждать здраво и понимаешь, что в сложившейся ситуации, падение Сард — лишь вопрос времени. И весьма близкого. Однако боязнь возможного наказания в случае наших дальнейших неудач не позволяет тебе немедленно сложить оружие. Я прав?
Митрана помолчал, но все же выдавил из себя:
— Ты благословлён богами, уважаемый, ибо способен видеть невысказанную истину.
— В таком случае я готов избавить тебя от душевных мук. Ситуацию легко представить к нашей взаимной выгоде таким образом, что комар носа не подточит. Посуди сам — вся Лидия охвачена безумием бунта против сатрапов царя царей. Оставленные тебе войска ненадёжны. Ты, ежедневно опасающийся удара в спину от вероломных лидийцев, горящих желанием восстановить царство Креза, тем не менее, не бежал из города, а мужественно охранял казну и лишь предательство отдало тебя в руки македонян.
Птолемей понизил голос.
— Некоторые твои соратники, разделившие вместе с тобой верность царю, сражались до последнего, но пали в бою, ты же был оглушен и схвачен.
Митрана кинул быстрый взгляд на Птолемея.
— Фархад — отчаянный храбрец, даром, что не воин, — кивнул Лагид с совершенно серьёзным выражением лица.
— Могут быть и другие... — прошептал начальник гарнизона.
— Мало ли какую судьбу уготовят нам боги завтра.
Митрана промолчал. Они дошли до внешних ворот Цитадели. Прощаясь, протянули обе руки друг к другу, сплели предплечья.
— Ты получишь мой ответ завтра, — сказал Митрана.
Птолемей кивнул.
На следующий день он снова вкушал восхитительного фазана в покоях бывшего начальника гарнизона Сард.
Милет
Геродот называл этот город "жемчужиной Ионии". Многие века Милет соперничал с Эфесом за право первенства на восточном берегу Эгеиды и, несмотря на то, что северный собрат, по мнению многих, более заслуживал звания гегемона эллинских полисов в Малой Азии, Милету боги уготовили не менее выдающуюся судьбу. Персы не слишком притесняли милетян, оставив им самоуправство и демократию, почти не вмешиваясь в полисные дела. Город избежал печальной участи Эфеса, сломленного силой, и процветал, не расточив жизни лучших своих граждан в кроваво подавляемых восстаниях. Эфесу пришлось долго восстанавливать пошатнувшееся могущество и Милет, удобный для торговли почти со всей Ойкуменой, обогнал соперника в деле приращения славы и богатства.
Не случайно эллины, желая именовать кого-либо баловнем судьбы, нередко называли его "милетянином".
Город лежал в южной части Латмийского залива на обширной треугольной косе, изрезанной удобными гаванями, защищёнными от буйного нрава Посейдона Трагасайскими островами. Крупнейший из них, Лада, имел очень удобную гавань, которая активно использовалась милетянами в дополнение к трём другим, расположенным непосредственно на косе.
Как раз гавань Лады в настоящее время была занята персидским флотом, который, зимуя в Милете, оставался вне досягаемости Антигона, огородившего город с южной стороны палисадом.
От большинства эллинских полисов Милет выгодно отличался правильностью застройки. Почти все его улицы пересекались друг с другом под прямым углом и не петляли непроходимыми лабиринтами — удобно развивать наступление в любом направлении. Только за стены войди.
В средней части косы жилые кварталы уступали место рынкам и общественным зданиям. Здесь больше открытых пространств, штурмующим проще разворачивать войска, а защитникам напротив — меньше возможностей, чтобы закрепиться. Именно поэтому основной удар Антигон нацелил сюда. На узком пятачке между морем и городскими стенами, в опасной близости от метательных орудий защитников, македоняне возводили три массивных осадных башни и два тарана. Зима не позволила Мемнону разметать их десантом с моря — даже в глубине залива волны отличались изрядной высотой. Это обстоятельство мигом остужало горячие головы, советовавшие родосцу активно использовать флот. Ватафрадата ограничился отправкой половины своих воинов на помощь карану, но кораблями рисковать не собирался.
Ещё один таран и башню осаждающие возводили у южных ворот. Здесь работа двигалась не менее споро, что не позволяло Мемнону считать это направление отвлекающим.
Циклоп не имел флота, а Мемнон, обладая самой мощной морской силой в Эгейском море, оказался лишён возможности использовать её. Единственная попытка разрушить македонские машины ударом с моря, едва не привела к потере нескольких триер. Тяжёлые палинтоны, метающие каменные ядра весом в талант, на корабли установить персам не удалось, а более лёгкие машины не причиняли осаждающим существенного вреда. Качка не позволяла пристреляться, а зимняя сырость слабила волосяные канаты машин, снижая дальнобойность палинтонов. Первый же введённый в строй камнемёт македонян, огромный, высотой в три человеческих роста, положил ядро у носа вражеской триеры столь метко, что персы поспешили ретироваться, едва не зачерпнув бортом при выполнении маневров. Ни одна из сухопутных вылазок, предпринятых Мемноном, так же не принесла успеха — македоняне чутко стерегли свои машины, и поставили в охранение отборных воинов. Никому из союзников Антигон это дело не доверил. За машины лично отвечал Пердикка и бдительность его была выше всяких похвал.
Союзники рассеялись по округе, освобождая от персов Карию и отсекая пути подхода возможных подкреплений из Галикарнаса, где укрепился перс Офонтопат. Этот вельможа по воле царя царей сделался наследником карийского тирана Пиксодара, женившись на его дочери. Пиксодар умер в прошлом году и теперь Офонтопат правил в Галикарнасе. Это обстоятельство ионийцев совсем не обрадовало, и перс не решался покинуть город со своими войсками, опасался, что эллины немедленно востанут. Он игнорировал призывы карана, который просил, вернее, требовал помощи весьма настойчиво. В каждом письме, отправляемом голубиной почтой, родосец напоминал о своих исключительных полномочиях и грозил новоявленному тирану гневом царя царей. Офонтопат находил тысячи причин, чтобы отложить своё выступление.
Союзников у Антигона теперь было в достатке: в числе великом к нему присоединялись граждане Эфеса, Смирны, Миунта и десятков других городов, городков и селений. Вначале настороженно — кипел людской котёл на рыночных площадях, бурлил, клокотал, но через край варево не выплёскивалось. Ждали люди. Опасались ставить все на человека малоизвестного, не царского рода. Циклоп представлялся им очередным авантюристом, предводителем наёмников, каких немало. Да вот только ставка сатрапов битой оказалась. Не могли персы удержать Малую Азию и "очередной предводитель наёмников" входил в города, как к себе домой. И все же сомневались люди. Не дал ещё сражения Антигон. Не показал себя.
Эфесцы решились. Очень уж велика у них была ненависть к персам. А за ними, как снежный ком, принялись умножаться ополчения полисов, приходивших к Одноглазому.
К стенам Милета подошло войско, численностью не менее чем в двадцать тысяч человек. С крепкими тылами, поддержкой обширных людских масс. У селян зимой занятий немного, отчего бы кулаки не почесать? Ради будущего. От искры разгорелось пламя.
Антигон не торопился штурмовать Милет, затягивал осаду, хотя понимал, что бесконечно это делать нельзя. Уже наступил месяц гамелион. Минует он, и в середине антестериона Автофрадат сможет выйти в море. А там — наноси удар куда хочешь, отрезай тылы, высаживай десанты. Четыреста триер — не шутка. Никто не осилит. Сейчас часть из них вытащена на берег, большинство скученно, борт к борту, стоит в гавани Лады. Не дело, конечно, кораблю в воде зимовать, но все места на берегу, где удобно разместить триеры, уже забиты ими. Гребцы и матросы разбили на острове лагерь, пехоту Мемнон почти всю свёз в Милет и расставил на стенах. Корабли неподвижны, связаны канатами и цепями, беззащитны. Бери, не хочу. Эх, как взять-то... Почти сорок стадий до Лады, а флота у Одноглазого — пять триер, что родосец не успел увести из Эфеса, да два десятка лоханок на которых и по спокойному морю забоишься идти. Куда уж, зимой.
Флот, ага. Даже наварх имеется. Эта должность, как-то сама собой досталась критянину Неарху, одному из ближайших "друзей"... нет, не так — друзей покойного Александра. Критянин на сём славном острове, древней цитадели давно уже испивших из вод Леты морских царей, только родился, а большую часть жизни прожил в Амфиполе. Родителя его приблизил Филипп, вот сына и отправили вместе с другими знатными юношами в Миэзу, где в цветущих, дышащих жизнью садах, тенистых мраморных портиках, неспешно прогуливаясь по, чуть шуршащим мелким гравием, дорожкам, Аристотель открывал Александру мир.
Прежде Неарх к македонскому флоту касательства не имел. У Филиппа хватало навархов, а Александр, следуя советам старших, назначил начальником над теми кораблями, что доставили его в Азию, среднего сына Пармениона. Тот нашел свой конец рядом с отцом в битве у второй родины Неарха. Критянин ни дня не прослужил в военном флоте, но, тем не менее, похоже, впитал знание моря с молоком матери. Никто из оставшихся с Антигоном македонян не стал оспаривать его командования над приобретёнными скрипящими и протекающими корытами. Посмеивались только.
Частенько разглядывая скрывающуюся в утренней дымке Ладу с высокого берега или вершины строящейся у южной стены гелеполы, критянин задумчиво почёсывал щетину на подбородке (в период осадного одичания позабыл про бритву). Дней десять просто смотрел, прикидывал что-то, а потом, кликнув добровольцев, вышел в море на открытой всем волнам и ветрам десятивёсельной эпактиде и, на удивление безнаказанно, доковылял на ней до самого входа в Театральную бухту, названную так из-за того, что на северном её берегу сразу за городскими стенами стоял театр.
Судёнышко подпрыгивало на волнах, как невесомая пушинка. Половина моряков вычерпывала воду, а критянин, ворочающий рулевое весло, напоминал в эту минуту Геракла, борющегося с Немейским львом. Вылазка прошла без неприятностей, никого за борт не смыло. Селевк высмеял бессмысленный риск, но критянин считал иначе.
— Это возможно.
Антигон сидел за столом и, уперев локоть в блестящую, покрытую лаком крышку, прикрыв нижнюю часть лица ладонью, искоса рассматривал Неарха единственным глазом. Пердикка, подсевший сбоку, со скучающим выражением лица крутил по гладкой поверхности золотую монету. Порывистый ветер тревожил ткань шатра, она слегка подрагивала. Возле подножия центрального опорного столба накапливалась лужица: снаружи моросил дождь.
— Если бы ты вышел в море под парусом... — скептически хмыкнул Пердикка, — а так... Кому ты чего доказал? Не потонул и ладно.
— Это возможно, — упрямо повторил Неарх, — дождусь подходящего ветра и выйду под парусом.
— Давай-давай, — покивал таксиарх.
Антигон покосился на него, убрал ладонь от лица и звонко хлопнул по столешнице. Монетка Пердикки подпрыгнула и, жалобно зазвенев, задрожала, укладываясь плашмя.
— Что там? — спросил стратег.
Пердикка сгрёб потёртый персидский дарик.
— Лучник.
Таксиарх толкнул монету к стратегу, тот поймал, развернул пальцами, хмыкнул. Да, действительно, монета легла кверху выпуклым изображением Дария, стреляющего из лука.
— Ты что загадывал? — спросил Пердикка.
— Я не собираюсь полагаться на случай, — прогудел Антигон и поднял глаза на Неарха, — только одна попытка у тебя, другой Автофрадат не даст. Ты это понимаешь?
Критянин нагнул голову. Антигон все ещё колебался.
— Пять кораблей, — сказал Неарх, дёрнув щекой, — этого хватит. Это возможно.
— Почему ты так уверен, что хватит пяти? — спросил таксиарх, — смотри, какая сырость кругом. Снизу вода, сверху вода, кругом вода. Гефестову жаровню надо, тогда может, что и выгорит...
— Вовсе нет, — невозмутимо возразил Неарх, — в дождь, конечно, не сунемся, слишком рискованно. Смолу, масло, дёготь, паклю — легко достанем. Займется так, что зарево на Самосе увидят.
— Хорошо, — откинулся на спинку складного кресла Антигон, — начнем одновременно. Ты — чуть раньше. Ночью соваться — безумие. До Лады не дойдёшь, разобьёшься о скалы. Выйдешь в море перед рассветом. А как прояснится, двинемся мы. Десять дней тебе на подготовку даю.
Пердикка пробарабанил пальцами по столешнице, привлекая внимание.
— Чего-то сказать хочешь? — поинтересовался стратег, — говори.
— Десять дней даёшь... Не успеем ведь. Мне кажется, этот твой механик — шарлатан. Первый раз он гелеполу строит. Верхние уровни перетяжелил. Нагрузка на катки страшенная. Все скрипит, трещит...
