Россия виновата? В чём? В том, что мы ещё есть? Что не смогли жить по-вашему? Мы — старались. Искренне старались жить как свиньи. По-скотски. Как вы. Без души. Обрыдло. Надоело скотство! Но, как только голову подняли от корыта со ГМО-отбросами — на тебе по башке дубиной санкций! Дальше что? Бомбить будут, как Югославию?
Вас, недругов, надо уничтожить! Чтобы — не повторилось.
Сделаем так? Нет! И Берлин возьмём — кормить вас будем. От себя, своих детей — отрывая кусок. Жизнь вам наладим, всё отстроим заново. Жалко вас, уродов, станет. Всех пленных — вернём по домам. Мы же не звери — людей в печах жечь.
Что в ответ? НАТО. Санкции. Железный занавес. Культивирование образа русского, как врага.
Как это предотвратить? Выжечь скверну! Как? Даже я — контуженный маньяк, садист и шизофреник — не способен на это, радикальное, но единственно-верное решение. Я же — человек. Я же — по Образу и Подобию Его. Не смогу. В пылу боя, войдя в раж, в ярости и злости — жечь буду живьём, рвать руками и зубами. А вот идёт он, враг, потерянный, контуженный — и мне жалко его. Помочь ему, заблудшему, имеется побуждение.
Так и будем их, неразумных, учить — не суй пальцы в розетку — выпорю! Уговаривать будем — живите вы мирно, не воюйте, не грешите. Живите, будьте же вы Людьми! Дохлый номер. Всё так и норовят свой конец не туда присунуть.
Ну, вот! Злость появилась. Можно и в драку! Кто сказал, что мотивировать на бой можно только других? Самого себя надо прежде ввести в нужное состояние. Боевое.
Оборона противника на обратном скате высотки вполне себе уцелела. И сопротивление он оказывал — ожесточенное. Один за другим загорелись два танка. Остальные — пятились за гребень.
Теперь — мы. На "Ура!" — пушки сюда плохо достают. Самолёты летают куда-то дальше — видимо там — более нужны их взрывчатые посылки. Рванные цепи бойцов накатывают на сверкающие вспышками выстрелов окопы врага.
Мы с Шестаковым — на гребне. В воронке. Шестаков огнём пулемёта прикрывает атаку.
Ворвались бойцы роты в окопы. Пошла жара рукопашной. Собираем с Шестаковым магазины, бежим догонять.
Рассказывать о таком бое особо и нечего. Несколько часов ведём бой, меняем позиции по мере надобности, стреляем, забиваем магазины патронами, что нам подтаскивают подносчики патронов, опять стреляем, опять бегаем.
Когда мне показалось, что вот-вот — и доломаем, к противнику подошло подкрепление, усилился огонь их артиллерии и миномётов, а главное — он качественно изменился. Стал — более прицельным, более опасным. Всё — по новой.
Танки ещё разок сунулись, потеряли ещё одну машину, две — утащили тросами, около часа, наверное, били с гребня. Не высовываясь особо, показывая только башни, отстреливали несколько снарядов — откатывались. А потом — совсем ушли, когда по ним стала работать гаубичная батарея откуда-то из-за оврага. А из самого оврага — тянулись дымные трассеры мин. Там у них — миномёты. Правильно — это же навесное оружие.
А тут у них — наводчик. Где-то сидит и в трубку поёт.
Где? Не могу определиться. Расслабился, попробовал "прочуять" — какой там! Такой кавардак эмоций и во мне, и вокруг. Да ещё и Шестаков пинается — магазин ему давай.
— Пора менять позицию, — кричу ему в спину.
Отмахивается. Всё же я кое-что почуял — именно это. Интерес чей-то к нашему пулемёту. С той стороны. Неуютное ощущение, как тогда на плацдарме, когда нас чуть не накрыло снарядом. И острое жжение в копчике. Дыхание смерти?
— Накроют! — кричу после первого взрыва мины.
Он дёргает ногой, чтобы пнуть, запихивает очередной магазин в приёмник пулемёта.
Да пошёл ты! На мгновенье высунулся назад посмотреть — вот этот кратер воронки — пойдёт. Вышвыриваю всё своё имущество в ту сторону.
— Идём! — пинаю его.
Второй взрыв. Вилка!
Как ужаленный — выпрыгиваю, шаг, ещё, прыжок — взрыв! Взрыв! Взрыв! Через несколько секунд — ещё два — контрольных. Тихо. Тишина — звенит. Поднимаюсь на локти. Земля с меня сыпется. Сплёвываю кровь. Откуда? Ощупываюсь — цел. Кровь — моя. Взрывная волна долбанула. По науке — мгновенная компрессия. А Немтырь?
Рядом лежит. Головой — вниз. Вся спина в крови, парит. Ногу — по сапог срезало. Перетягиваю жгутом, переворачиваю.
— Херово мне, Дед.
Кровь идёт горлом. Это — херово! Его взрывом — ещё хлеще шибануло. Вон, как кровь горлом идёт. Белеет на глазах.
— Пулемёт!
Выглядываю. Наша огневая — парит и воняет взрывчаткой. Кучно положили. И много. Не жадные — не экономят. А вот и скрученный кусок металла.
— Пипец твоему уёжищу, Немтырь, — говорю ему.
— Как и мне. Ты, Дед, зря меня обидел. Бухаю я, но я — не сука! Слышишь, ты! Я — не сука!
— Я знаю, брат! Жил ты — паскудно, а смерть принял — достойно. Покойся с миром.
Вижу лямку своего рюкзака, тяну. Воняет спиртом. Точно — рюкзак — посечён, фляга — смята, пробита. Но, не весь спирт вытек. Поворачиваю пробоиной вверх, чтобы не тёк, откручиваю, приставляю к губам Шестакова. Жадно пьёт. Глаза всё увеличиваются — это же спирт. Он — обжигающе сушит. Сейчас глаза из глазниц выпрыгнут. Кашляет, задыхаясь. Кашель переходит в агонию. Прижимаю его голову к груди, держу крепко, пока не перестаёт его корёжить. Так, в обнимку с Шестаковым и "завис", как тот комп с Винтом.
Из ступора меня вывел ротный. Он на пузе съехал в воронку, перевернулся на спину, осмотрел меня, Шестакова.
— Пулемёт?
Я покачал головой. Он вырвал из руки уже мёртвого Шестакова флягу, проливая, отхлебнул, занюхал рукавом и... ударил меня кулаком в скулу.
— За что? — удивился я.
— Что не уберёг! Он у меня — единственный с самого начала! Был! Гля! Сука!
Матерясь, ротный, пробуксовывая, вылетел из воронки, скрылся.
Удар ротного поставил мне мозги на место. А что я завис? Как обычно — смерть вокруг меня. Только смерть — эта мысль зациклено металась по голове. Тот же заколдованный круг, что преследует меня.
Так война же, ёпте! И я — не где-нибудь на второй, третьей — шестнадцатой линии. Всегда — в самой гуще. В самом замесе. Что сам ещё жив — чудо. И кто в этом чуде виноват — знаю. Он меня сюда и отправил. С заданием. Только не сказал — каким. Что-то я — должен сделать. А что — не понятно.
Поэтому что? Потому — делай, что должен. Ты кто? Боец переменного состава. Так иди, воюй! Переменяй состав!
ППШ — цел. Оттряхнул, продул. Гранаты — вещь! Патроны немецкого стандарта — больше без надобности. Скатку с шинелью и плащом — через плечо. Ну, готов к труду и обороне! Где меня не ждут?
Мышкой полевой, от кочки к кочке, от ямки к ямке, надолго замирая, прячась, ползу мимо боя через поле боя. У них, конечно, весело. Но, я хочу — миномёты! Месть — сладкая штука. Хочу — диабет.
Все органы чувств — на пределе. Бегу в присяди, пригнувшись, по ходу сообщения. Неуютно мне тут стало вдруг — выметаюсь, откатываюсь, вжимаюсь в стылую землю, нагребаю на себя снег. Совсем неуютно. Чувствую присутствие. Замираю, уткнувшись лобовым срезом каски в землю, дышу в снег.
Бегут, кричат. Цыгане, ей богу! Пробежали. А ощущение присутствия — осталось. Не шевелюсь. Крик на незнакомом языке. Попал я! Пристрелят, как курёнка. Выстрел, удар в плечо. Не шевелюсь.
Ах, как сложно прикидываться веником, когда тебя так и рвёт на части! Всё моё естество хочет подорваться, убежать куда-нибудь!
Крики. Убегают.
Не проверили, не проконтролили! Сам себе не верю. Повезло? Очередной рояль в кустах? А Оби Ван Кеноби говорил, что удачи, везения — не существует. А Джон Коннор говорил, что — будущего нет. Всё это — несуществующие, вымышленные персонажи.
Осторожно поднимаю руку, на которую пришлось попадание пули, шевелю — слушается. Чуть поворачиваю голову — никого.
Что это было? Сую палец в дырку в скатке — пуля застряла в тугой скатке шинели и брезентовой плащ-палатки. Хорошо. Хорошо, что из пистолета стреляли, не из винтовки. Спасла скатка. И чуть не погубила — из-за неё я так завис над землёй. На лишний десяток сантиметров. На хрен! Скидываю скатку, скатываюсь обратно в ход сообщения, бегу по нему.
Ориентируясь опять на своё чутьё, выглядываю. Потом выбираюсь, по-пластунски отползаю в "морщину" земли.
Вот и овраг. Вот и батарея. Хлопают миномётами. Кричат. Лежу в голых кустах, смотрю на них. Работают, кричат, суетятся. По сторонам — не смотрят. Чисто табор. Цыгане какие-то. Те так же гомонят. Выговор схож. Раздолбаи хлеще нас. Немцы дали бы мне так к ним подобраться?
Не спеша, приготавливаю гранаты, не метаю, подкидываю их, подкатываю. Одну — под ноги крикуну с телефоном, барону, ёпта, этого табора, две — на противоположные стороны огневой. Прячу голову за срез земли.
Хлопок, хлопок, хлопок. Спрыгиваю вниз, ППШ в руках дёргается, как живой. Враги дёргаются, умирая, верещат. Прохожу по огневой, поливая врагов пулями ППШ.
Копчик зажгло, резко стало неприятно. Оборачиваюсь — вспышка в глазах. Вспышка боли в лице. Красная пелена и звон в ушах. Занавес красного бархата.
Я жив? Я — думаю, значит — существую. Что это было? Взрыв? Нет. Удар в нос. Очень крепкий удар. Миг дезориентирования стоил мне выбитого из рук автомата.
Ничего не вижу — пылающая болью кровавая пелена застит глаза. Сразу — сопли, слёзы, кровь во рту, на лице. Выработанным рефлексом — ухожу в глухую защиту. Смешно. Если он вооружён — что ему этот блок из рук?
Он — один. Я — чувствую, где он находится. Не стреляет. Нет оружия? Поднимет! Тут его до... навалено! Вам — до пояса будет!
Не дать! Отталкиваюсь спиной от земли стены оврага, наношу удары ногами. Отбивает. Трясу головой — чуть проясняется. Я его вижу! Теперь — не пропаду! Он держит руки — внизу. Взгляд — там же. Резво я его пинал. А теперь — рукой. Кулак мой должен был ему попасть в кончик челюсти — он успел среагировать — отдёрнулся. Удар смазанный. Не беда — у меня ещё есть. Осыпаю его градом ударов руками и пинаю в колени. Не глядя. По ощущению, где должна находиться его нога. Один раз — попадаю. Его качнуло, тут же проходит удар в голову.
Рано обрадовался — я тоже пропускаю удар. В челюсть. Единственное, на что успеваю — чуть опустить голову. Крепко так он мне вмазал, как петарда в голове взорвалась! Терпеть! А если бы не по зубам, а в подбородок, как он и хотел?
Наношу удар под его "переднюю" руку, прошло в корпус, он чуть съёживается, чуть опускает руки. А вот тебе лоу-кик в голень — руки ещё чуть дернулись вниз. А теперь — два быстрых, но лёгких тычка в лицо. Поднял руки? На тебе удар в пах! Тут не ринг! Тут — нет правил! И вот тебе — фаталити — локтем в затылок.
И сам на колени упал рядом с ним. Сопли, слюни, кровь, слёзы — я просто задохнулся. Схватка была такой короткой, что обошлось.
Присутствие, три тени, кувырком ухожу, подбираю ППШ, разворачиваюсь.
— Ты?
— Свои! — выдохнул я и сел на задницу, заходясь в кашле. Не в то горло попало, с перепугу.
Политрук и 3 бойца. Политрук осмотрел дело рук моих, пальцами расставил бойцов.
— Этот — живой, — указал подбородком на "боксёра", — здорово дерётся. Но — глупый. С кулаками на меня полез.
— Где Шестаков?
— Нет его больше. И пулемёта — нет. Эти уроды и убили. Отомстил. Ха, а вот и сапоги мои!
Это я увидел, что ноги "боксёра" — не меньше моих. И сапоги — справные. Не то, что у меня — кирза ботинок убитая настолько, что завхоз авиаполка, тот ещё жмот — не пожалел, выдал, зная, что не отчитается. Списанные, видимо. Стал стягивать сапоги.
— Отставить мародёрство! — крикнул политрук.
— Ты, гражданин начальник, чё разорался? У него всё одно — отберут. А ты мне новые — справишь? Есть такой размер?
Я ему продемонстрировал свою стёртую подошву. Отвернулся он. Молча. Стянул я сапоги, переобулся.
"Боксёр"-цыган пришёл в себя, повозился, сел, тряся головой. С удивлением оглядел меня, политрука.
— Хенде хох! — заявил я ему.
Он разинул рот, но руки поднял.
— Обувайся, — сказал я ему по-русски. Понял, опять же, замотал портянки, натянул мои ботинки. Вяжет проволоку, что я использовал вместо шнурков.
— Давай, грохнем его, — предложил один из штрафников.
— Но-но! Это — моя корова! И мы — её доим! Иди, себе налови — и делай, что хочешь! А мне — искупать грехи надо. Мне тут — четыре пожизненных повесили.
— Четыре пожизненных? — повеселились бойцы. Пока политрук увлечённо смотрел в сторону, где продолжался бой, они — потрошили карманы трупов.
— А то! Да и уважать себя этот цыганёнок заставил. Надо же — меня пробил! Молодец! Пусть живёт. Может быть, ещё и цыганочку спляшет. Ай-ла-лэ-ла-лэ!
— Ящики с минами он притащил. Вот и безоружен оказался. Сидел бы ты сейчас тут... — качает головой политрук.
Противника — выбили. Гаубицы румын — разбили миномётами. Танки наши и стрелковые роты — попёрлись штурмовать вторую линию обороны. Мы — остались на занятых позициях. Ввиду понесенных потерь. От роты — половина. Кого-то закопаем, большинство — по госпиталям и в строевые части — искупили кровью.
Мародёрство! Война без сбора лута — беготня скучная.
Мой пленный цыган тащил два набитых вещмешка. И я — свой. Я его конвоировал в тыл. Сдавать. Скатку свою подобрал — не гоже добром разбрасываться.
Знаете, кого в тылу я встретил? Давешнего председательствующего трибунала. Он устало смотрел, как грузили нашего ротного старшину. Без ремня, руки за спиной связаны. Вот это поворот!
— Во, блин! И кому теперь это чудо сдавать? Не отпускать же? Цыгане — ищи ветра в поле, — вслух удивился я.
— Ты? — обернулся председательствующий.
— Я? — удивился я. Как он меня узнал? Видел он меня — один раз при обманчивом свете чадящей гильзы, а морда у меня сейчас — не приведи Боже! Нос — как клюв той кавказкой птицы, маленькой, но очень гордой — распух, морда — тоже распухла, глаза затекли фингалами, губы — как сардельки. Даже говорю с присвистом и пришамкивая.
— Выжил?
— Почти. Напарник вот мой — нет. И мне, вот это вот, чудо в перьях — нос сломал. Дерётся — будь здоров!
— Да и ты подраться — мастак.
— Есть такое. Как говорил мне тренер — рукопашный бой на войне понадобиться, только если ты, как последний дятел, потерял пулемёт, автомат, пистолет, гранаты, лопатку и нож — и встретил такого же долбоящера, как и ты. Вот, сошлись же звёзды! Как два барана бодались рогами, когда под ногами — гора оружия.
— Вон даже как? А что ж он не связан?
— А это барахло — мне тащить? Старшине хотел сдать. А вижу — старшина-то — тю-тю.
— Тю-тю, — кивает председательствующий, — Вор — старшина ваш.
— Бывает. Что делать теперь, гражданин начальник?
— Этого — давай сюда. А в мешках что?
— Галантерея. Кольца, цепи, награды — говорят из драгмета. И сбруя кожаная. И ещё всякое. Всей ротой собирали. Нам украшения — без надобности, а парни говорят — переплавят и в Америке тушёнку купят. Не в землю же зарывать с этим румынским куриным помётом.
Да-да, наш ротный — всё видит. У него — не забалуешь. У него мародёрство поставлено на контроль. И на поток. Что в карманы не влезло — сдай в общак. Драгмет — вообще не обсуждается. И зачем оно тебе, баран? На тебе по почкам, чтобы в мозгах просветлело! Чтобы быстрее дошло — на в печень! Тебя завтра убьют — а Родине драгмет нужен. Капиталисты за "спасибо" тушёнку тебе, дармоеду, не пришлют. У них, кровопийц, так — кому война, а кому — мать родна.
