Судьба в наследство

Я заколебалась. Остаться до утра значило подвергнуть себя излишней опасности. Если это только уловка с его стороны? Или работники уже побежали с докладом, а он тут просто тянет время? А может, он от чистого сердца предложил? Ведь чем только Искуситель не шутит, пока Бог спит... Но, бросив взгляд на Юзу, которая бледная до синевы откинулась в кресле и едва заметно дышала, я решилась:

— Спасибо, — и от всей души поблагодарила. — Но до зари мы уедем.

Нам принесли поесть. Прямо в этой комнате постелили, бросив четыре тюфяка возле камина. А чтоб мы не опасались подвоха со стороны хозяев, мужчина сам остался с нами в комнате на ночь. Спали тревожно, вслушиваясь в каждый подозрительный шорох и скрип. Мы с Гертрудой по очереди забывались зыбким сном, готовые в любой момент схватиться за оружие.

А когда ночь перевалила на утро, мы с помощью хозяина навьючили коней и пустились в дорогу. Метель с вечера не перестала мести, и это было нам на руку. Сильный февральский ветер с секущим лица снегом мгновенно стирал наши следы, а белесая мгла хорошо укрывала от наблюдателей. Оставалось лишь молиться, чтоб какой-нибудь шальной патруль нас не засек.

Но все обошлось: то ли благодаря плохой погоде, то ли неурочному времени, когда любому часовому хочется поглубже зарыться в одеяло и продолжить сладко спать, мы благополучно покинули предместья Вианы. И дальше, подстегивая коней, выехали на дорогу, ведущую в Тарагрен — вольный торговый город, где нам не угрожала опасность нарваться на церковный розыск. А после, как запланировали: осторожно проскочив Ромуэль, и свободно выдохнув в Солье, где купеческий совет умудрился подмять под себя больше дюжины деревень и мелких городков в округе, вырвав их из лап государственного протектората, попасть наконец-таки в место нашего назначения — монастырь элиониток в Лориле близ города Каварро.

— — — — — — — —

1 Эстафета (истор. — фр. estafette от ит. staffa — стремя) — почта, доставляющая отправления с помощью нарочных, обычно верховых. Сообщение, известие, доставленное такой почтой.

2 Братья ордена Братьев Пустынных Земель ездят десятками, то есть по десять бойцов в группе.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 7.

В воскресенье восемнадцатого декабря в день тезоименитства в главном соборе города должна была состояться торжественная служба и молебен по великомученику Геласию. Храм украшали душистые еловые ветви, перевитые алыми и серебристыми лентами, алтарь покрывал бархат густо расшитый золотом и жемчугом, все священнослужители облачились в парадные одежды. Однако празднество оказалось омрачено утренним переполохом: в городской ратуше поутру нашли зарезанного писца. Каким образом злоумышленники проникли в запертое здание, и что там делал ночью несчастный, так и не было выяснено.

Присутствовавший в городе первый достойный доверия его преосвященство епископ Констанс, который должен был провести торжественное богослужение, выразил свое недовольство произошедшим и пообещал разобраться во всем лично.

С самого начала службы, приняв вариант проповеди — как поучения, епископ взвинтил атмосферу в соборе до предела. А после когда молебен подошел к концу, вовремя не сошел с кафедры, как полагалось по правилам, тем самым, вынудил находящихся внизу священнослужителей и знатных прихожан остаться на месте. Его преосвященство сознательно затягивал паузу, явно собираясь сказать что-то важное.

И верно, спустя минуту напряженного молчания, когда все шепотки в соборе стихли, он, не повышая голоса, заговорил. Чтобы расслышать люди, стоящие в последних рядах невольно поднимались на цыпочки.

— Братья и сестры, в сей славный день, я скорблю о случившемся, что легло на наши души черным пятном. Праздник оказался омрачен тягчайшим событием, от которого поблекли все краски светлого воскресенья. Вчера злостным образом был оборван земной путь праведного служителя скриптория. И этим наша чаша терпения оказалась переполненной. Внемлите мне!.. Вы — благочестивые люди — стремящиеся жить в радости церковного бытия, вынуждены соседствовать с постоянным искусом и блудом, что угнездился в городе. Вы — оказались неволены распутством, словно червем, поселившимся в сердцевине и подтачивающим древо изнутри. Доколе вы должны терпеть столь вопиющую разнузданность тех, кого людьми назвать нельзя? Тех, кто встали на путь Искусителя, продав ему свои души, взамен плотских утех и сладострастия? — аудитория замерла, а епископ, поняв, что толпа в его власти, продолжал: — Горе людям, отринувшим учение Единого, предавшим Мать-Церковь и преступившим ее догмы и заповеди. Ведь кто не признает Церковь своей матерью, тот не признает Бога своим пастырем! Горе, молчавшим о непотребстве, творящемся каждый день рядом с ними. Трижды горе! Дабы свет Веры вновь воссиял в ваших сердцах, чтобы искоренилась скверна, вернулись души заблудших на путь Божий, я волею ордена и стремлением облегчить ношу страждущим, обязан принять тяжкий груз. Должен помочь Ордену Святого Дилурия Всепрощающего изжить порок из Звенича. Как любой из вас придет на помощь страдающему, так и я протяну руки молящему о поддержке, и с великой радостью окажу ее. Возрадуйтесь, о братья и сестры, восхвалите Единого, что в заветах своих указал одной ветви быть опорой для другой. Там где бессилен один — всесильно множество, где не справляется один — помогут остальные. Так и Орден Святого Варфоломея Карающего приходит во вспомоществование Ордену Святого Дилурия Всепрощающего, дабы вместе мы единой силой очистили город и вернули радость светлого бытия.

Наступила оглушительная тишина, присутствующие на богослужении находились под впечатлением речи епископа. Но вот священнослужители, стоящие во главе городского управления, осознали, что же именно произнес его преосвященство. Выходило, что он, воспользовавшись насильственной смертью какого-то захудалого писца, принадлежащего к самой низшей церковной ступени, только что отодвинул Орден Святого Дилурия от мест занимаемых в легиторуме, приведя к управлению орден который практически сам и возглавлял.

Сначала послышался робкий шепоток, затем легат Адельм и его заместители с перекошенными от гнева лицами повскакивали со своих мест. Преподобный Кликст даже попытался что-то сказать, но в поднявшемся гуле, взметнувшемуся к сводам собора, уже невозможно было разобрать его слов.

Знатные прихожане тоже наконец-то сообразили, чем чревата для них смена власти в городе. Одни из них были рады этому, другие наоборот — возражали. Началась сумятица.

Среди священнослужителей творилось тоже самое. Некоторые радостно восклицали, прочие яростно негодовали. Благообразная торжественность праздничной службы оказалась нарушена — храм превратился в шумную базарную площадь. Лишь кафедра у алтаря оставалась островком спокойствия, где епископ Констанс хладнокровно смотрел на творящееся безобразие.

К нему с почетного первого ряда, проталкиваясь сквозь запрудивших центральный проход знатных прихожан, добрался старший викарий Адельм; его грузная фигура как огромная галера раздвигала образовавшуюся толпу. Легат с покрасневшим от ярости лицом, остановился перед епископом и, задыхаясь, бросил обвинение ему в лицо:

— Я знаю, это все подстроено вами! Учтите, просто так этого не оставлю! Выведу вас на чистую воду!

На что Констанс, холодно глянув на него, выдал:

— Вы разрешили домам терпимости жировать в городе. Попустительствовали им, позволяя разрастаться безнаказанно, распространяли гниль блудного искуса по телу Союза. В Святом Городе непременно захотят услышать ваш отчет об этом, — викарий словно рыба, вытащенная из воды, начал судорожно хватать воздух ртом; а Констанс продолжил: — Так же, я думаю, вам следует упомянуть о неком Флавиусе Севореции и еще нескольких несуществующих благотворителях, от которых вы получали немалые подарки в личное пользование, пренебрегши нуждами своего ордена и обетами нестяжательства.

Оставив легата безмолвствовать, епископ в окружении дюжины братьев-сопровождающих, а так же своего верного секретаря, покинул храм через персональные епископские двери, расположенные в боковом нефе.

У входа уже стояла карруса, запряженная четырьмя тяжеловозами цугом. Один из братьев шустро опустил борт, и его преосвященство степенно прошествовал внутрь. А едва за Боклерком брат-сопровождающий водрузил наместо откидной борт, и повозка тронулась с места, Констанс довольно выдохнул:

— Все вышло весьма неожиданно и сумбурно, однако получилось наилучшим образом, — но тут же морщины от предстоящих забот избороздили его лоб. — Однако если в ближайшем будущем наш орден не сможет привести в город отряд боевых братьев не менее полутора сотен человек, нам Звенич не удержать. У диллурийцев здесь все давно налажено, городская гвардия с ними. Градоправитель барон Мельтиш тоже ни за что не пожелает расстаться со своей кормушкой. Следует немедленно отправить гонца в ближний орденский монастырь. Думаю, переброс войск к побережью еще не затронул эти районы и бойцов прибудет достаточно.

— Ближайшие к нам — это резиденция епископа-суффрагана Убертина и небольшой монастырь на границе с Интерией в провинции Стурча, — припомнил Боклерк. — в любую обитель гонцу два дня пути, а если отправлять вестового со 'срочной лентой', то и за полтора. Чтобы прибыть сюда, братьям понадобится не менее трех дней.

— Два, — безапелляционно отрезал Констанс. — Пусть расшибутся и уложатся за два. Это и без того слишком долго. Иначе нам не удержаться в городе.

— Может мне стоит узнать, есть ли у отца Ремигия при храме голубятня? — неожиданно предложил секретарь. — Не очень надежный способ, но быстрый. Самое позднее во вторник вечером братья будут в Звениче.

— Узнавай, — кивнул его преосвященство. — А заодно просмотри кто наиболее рьяный из епископов-суффраганов в этой епархии. Убертин слишком стар. Он вряд ли сможет самолично контролировать зачистку города от блудных заведений. Мне нужно, чтобы дело находилось под контролем кого-то из молодых. Такой обязательно захочет отличиться и обеспечить себе подъем по должностной лестнице.

— Вы хотите, чтобы наш орден возглавил легиторум в городе? — поинтересовался Боклерк.

— Я хочу, чтоб в Звениче был магистрат, во главе которого стоял Орден Святого Варфоломея Карающего.

— Зачем? — казалось, удивлению секретаря не было предела. — Отобрать у города вольности весьма сложный процесс. Для этого вам, как минимум, придется направиться в столицу прямиком во дворец к Гюставу III. А как максимум — лично продвигать подобное решение через совет министров его величества. Это излишняя трата сил. Нас же на данном этапе волнуют исключительно средства епископа Сисвария.

— Боклерк, — устало вздохнул Констанс. — Стать 'голосом Папы1' задача хоть и выполнимая, но на пути к ней мне придется преодолеть множество препятствий. Первая из них — это удержаться на должности первого достойного доверия. Стоит мне потерять ее и тут же растают все надежды на новое место. Приведя целый город под крыло нашего ордена, я укрепляю свои позиции в Святом Городе. Командор Сикст лишний раз подумает, прежде чем поднимет вопрос о снятии меня с должности или ограничении в правах. К тому же это дополнительная монета в копилку моих благих дел в пользу Церкви. И ты зря беспокоишься насчет средств Сисвария. Своими делами я лишь продолжаю искать их.

— Но...

— Сумма, названная этим убогим слишком мала для удовлетворения епископских аппетитов, — печально усмехнулся его преосвященство. — Нам всего лишь удалось перекрыть один из маленьких, но устойчивых потоков доставлявших деньги. Или ты считал, что сто монет золотом раз в два месяца достаточная сумма для платы в папскую казну?

— Нет, что вы, — поспешил заверить епископа секретарь. — Просто я опасаюсь, что вы будете вынуждены надолго задержаться в Славне, и не успеете занять необходимое положение у Святого Престола. Боюсь, что тогда его высокопреосвященство Сикст не спустит вам, и вы окажетесь подле него во время войны.

— Сикста от некоторых чересчур резких действий удержит Саския. Благочестивая заинтересована во мне. Ей же неугоден кардинал Джованне и Сисварий. Что вновь возвращает нас к епископским деньгам. Пока они у него есть, он непоколебим, как и непоколебим Джованне, присосавшийся к нему, как к дойной корове.

— А как же... — было видно, что Боклерк немного сбился, не понимая ход мыслей его преосвященства. — Тогда почему вы приказали у... — начал он, но поправился. — А почему вы не приказали узнать у писаря, что же за люди приезжают за деньгами? Может через них, мы смогли бы выйти на остальные капиталы?

— И мне пришлось бы просидеть тут полтора месяца? — ехидно изогнул бровь Констанс. — Глупости. Дожидаясь неизвестного посланника, я потерял бы слишком много времени — это, во-первых. Во-вторых, пропади его человек, Сисварий бы заподозрил, что я интересуюсь им. В-третьих, нет ни какой гарантии, что пока бы я ждал, тот не наладил окольные пути получения денег. Я же понятия не имею, кто еще в легиторуме ему служит. А так выходит: я увидел, что в городе есть дома терпимости и разгневанный этим обстоятельством, а также распущенностью местного аппарата управления, вызвал епископа-суффрагана своего ордена и приказал навести порядок. После этого никто концов не найдет, что именно я здесь искал. К тому же, деньги быстрее отыщутся, если допросить по всем правилам опального старшего викария Адельма и его помощников.

— Но он же не опальный?! — изумился секретарь. — Орден Ответственных не объявлял их преступившими законы Церкви.

— Орден Ответственных просто не знает об этом, — махнул рукой епископ. — Но думаю, мой старый знакомый не откажет мне в такой малости. Старший викарий — какая мелкая должность. А бароном Мельтишем заинтересуются слушающие. Мы же в Винете. А сейчас тут, ох какая, чистка приверженцев старого государя. Если поискать — у барона отыщется много компрометирующих его сведений.

— Все равно, я не понимаю, зачем надо было... — недоговорил Боклерк, но и так было понятно, что он имеет в виду.

— Писарь? — уточнил его преосвященство. Секретарь кивнул. — А что писарь? Разве он может еще что-то кому-нибудь сказать? Мертвое тело пытать бесполезно, оно все равно не заговорит.

Разговор оборвался, Боклерк более не решался нарушить покой его преосвященства.

Так в молчании они доехали до временной резиденции — дома виконта Рензе. Перед дверями на карауле стояли двое боевых братьев в одеждах Ордена Варфоломея Карающего.

— Похоже, к вам гость из нашего ордена, — заметил Боклерк, делая знак рукой, чтоб сопровождающие опустили борт каррусы.

Констанс же никак не прокомментировал увиденное. Он лишь дождался, пока освободят проход, а после чего со степенной важностью покинул повозку. Дверь тот час же открылась, явив миру склоненного в поясном поклоне дворецкого, который с великим почтением поприветствовал епископа и, выпрямившись, провозгласил:

— Его преосвященство епископ-суффраган Эрманарих прибыл и с нетерпением ожидает вашего возвращения со службы.