Драконьи грезы радужного цвета

— И что ты предлагаешь?

— Ничего. Сначала делаем все дела, возвращаемся в Столицу, а уж там думать будем.

— Логично, — одобрил Ставрас и начал готовиться ко сну.

Шельм все еще сидел почти неподвижно, отставив в сторону пустую миску, и смотрел на огонь. Лекарь улегся на расстеленное одеяло и повернулся в его сторону. Спать ему тоже, как ни странно не хотелось, даже притом, что прошлой ночью ему так и не удалось толком крылья размять. А вот понять, что творится в голове у голубоволосого мальчишки, он бы не отказался.

— Ты не уверен в том, что предложил ему? — навскидку предположил Ставрас, уставший слушать лишь треск поленьев и отдаленное кваканье лягушек со стороны болот.

— Ты о чем? — растерянно моргнул шут, оторвавшись от затягивающего зрелища.

— Об уроках магии, — пояснил Ставрас и впился в его лицо испытующим взглядом.

Шельм снова опустил взгляд в огонь.

— Шельм?

— Я думаю, они ему не будут лишними, но...

Ставрас ждал, терпеливо и молча. Знал же, что тот сам скажет, просто соберется с мыслями и решится. И Шельм оправдал его ожидания.

— Как я ему скажу, что масочник?

— Так же, как сказал мне.

— Ты другое дело.

— Почему?

— Потому что... там ситуация была, когда нельзя было не сказать, а тут...

— Так не говори. Скрывал же ты свой дар все это время, причем весьма успешно скрывал. Так что, вряд ли он поймет, если ты сам ему не скажешь.

— Я не могу. Не могу так, — в голосе шута появилась обреченность. Ставрас глубоко вздохнул и протянул к нему руку.

— Иди ко мне.

— Зачем? — а вот теперь вопрос прозвучал настороженно.

Лекарь усмехнулся.

— Не беспокойся, никаких непотребств. Просто погреться хочу, да и спать маленьким мальчикам давно пора.

— А взрослым дяденькам? — бирюзовые глаза шута хитро прищурились.

Ставрас так же хитро улыбнулся в ответ.

— А взрослым дядечкам спокойнее, когда некто очень беспокойный и создающий массу проблем, мирно сопит под боком, а не шастает неизвестно где.

— Я не собирался никуда отходить, — запротестовал шут.

Но лекарь перестал улыбаться, коротко вздохнул и повторил уже серьезно:

— Не важно. Просто иди сюда.

Шут взглянул на его протянутую руку исподлобья, но все же подошел и лег рядом с ним, лицом к огню. Ставрас подгреб его под себя, и задумчиво произнес:

— Почему ты боишься сказать ему? Страшно, что отвернется?

— Я не знаю. Просто, я так давно скрывал это в себе, что кажется странным делиться с кем-то, — отозвался шут отстраненно. — А знаешь, что самое смешное?

— Не знаю. Расскажи.

— Вот вы все рисуете масочников, как этаких монстров и все такое прочее, а мы... мы были самой обычной семьей. Нет, честно. Никто нас не воспитывал злодеями или еще кем, да и не были мы ими... по крайней мере, до посвящения, — последнее Шельм прошептал совсем беззвучно, но Ставрас все равно расслышал, не в звуках, в мыслях.

А потом мальчишка вытолкнул его из себя. Лекарь замер за его спиной, словно человек, внезапно наткнувшийся на стену. Но, опомнившись, резко прижал к себе так, что дыхание перехватило.

— Ставрас! — сдавленно возмутился шут, но тот уже зарылся куда-то ему в затылок и выдохнул.

— Не делай так больше.

— Я не хочу, чтобы ты видел! — запротестовал Шельм и резко оборвал себя на середине вдоха, почувствовав прикосновение губ к незащищенной коже шеи.

— Ты знаешь, что это считается невозможным, разорвать установленную запечатлением связь между драконом и человеком?

— Я не разрываю, я просто не хочу, чтобы ты смотрел сейчас.

— Почему? Не доверяешь?

— Нет. Доверяю, просто...

— Шельм?

— Это больно... — зашептал шут, и в его голосе зазвенели невыплаканные детские слезы. Лекарь сразу же разжал удушающие объятия, но мальчишка не отодвинулся, так и остался лежать, плотно прижавшись спиной к его груди, словно крадя удары сердца, словно заставляя свое собственное биться с ним в унисон. — Я не хочу вспоминать, — пробормотал он, сминая в пальцах край одеяла, на котором они оба лежали.

Ставрас выдохнул ему в волосы, щекоча дыханием, и так же тихо произнес:

— Не нужно, если не хочешь. Но больше не выталкивай меня так, это напрягает, знаешь ли. А я уже слишком стар для таких потрясений. Что будешь делать, если скончаюсь от инфаркта?

— Привяжу ниточки и буду дергать, чтобы шевелился и не вздумал концы отдать, надо же оправдывать свою маску, — хмыкнул Шельм.

Пальцы, стискивающие покрывало до побелевших костяшек разжались. Дыхание, сбившееся от неприкрытости чувств, начало выравниваться и он постепенно расслабился, снова доверчиво принимая тепло, которым делился с ним лекарь.

— Впусти меня, — прошептал Ставрас, опять зарывшись лицом ему в волосы. — Мне не нужна твоя память, сам расскажешь, если захочешь. Я просто хочу слышать тебя.

— Зачем?

— Мне так спокойнее.

И шут впустил, снова открывая ему доступ в свое сознание.

— Знаешь, это ужасно непривычно осознавать, что теперь все время под присмотром.

— Ничего, привыкнешь.

— А если не привыкну?

— А вот "если" быть не может.

— Почему это?

— Потому что ты сам с каждым днем все больше открываешься передо мной, Шельм Ландышфуки.

— Угу. Только ты передо мной открыться не спешишь.

— Откроюсь, не переживай. Чуть позже.

— А почему не сейчас?

— Еще не дорос, — отрезал Ставрас.

Шельм возмущенно засопел, но возникать на эту тему больше не стал. А потом, уже засыпая, все же пробормотал:

— А полетаем еще?

— Полетаем. Если ты заснешь, наконец.

— Да, сплю я, сплю...

Но полетать им опять не дали. Правда, виной всему был на этот раз вовсе не Веровек, сам подскочивший, словно ошпаренный, когда чуть в отдалении раздался мелодичный, совсем не волчий вой. Вот это-то и испугало, вынуждая волоски на коже встать дыбом, и проснуться, невзирая на усталость.

— Что это? — полушепотом выдавил из себя королевич, хватаясь за меч, который теперь всегда клал рядом с собой.

— Чумрики, — равнодушно отозвался Ставрас, но за меч хвататься не стал.

Шелест, стоящий у березы рядом с нервно прядущим ушами конем Веровека, покосился на него и фыркнул, словно насмехаясь над дичью, возомнившей себя хищником.

— Кто? — изумленно выдохнул Веровек, название живности ему показалось весьма глупым и каким-то даже безобидным.

— Большие луговые собачки, — пояснил вместо вставшего на ноги лекаря, шут, оставшийся сидеть на одеяле.

— И что?

— И то, что они размером со взрослого медведя, имеют на каждой лапе солидный набор когтей и, в отличие от своего полукрысиного прототипа, плотоядны.

— Так чего же ты сидишь тогда! — возмутился Веровек и словно в ответ вой повторился, но уже совсем близко.

— Жду, когда подойдут ближе, — каким-то до безобразия ровным голосом, произнес Шельм.

Веровек окончательно растерялся и, подойдя к лекарю, вопросительно заглянул в глаза.

— Не беспокойся. Если Шельм спокоен, значит, знает что делает.

— Ты в этом так уверен? — недоверчиво покосился на шута королевич.

— Уверен, — убежденно отозвался лекарь.

— Что нам делать, пока он тут медитирует?

— Уже ничего, — криво улыбнулся Ставрас.

И даже не отшатнулся в отличие от Веровека, когда прямо перед ними из темноты вынырнула оскаленная морда с жуткими саблевидными передними резцами. Зверь коротко рявкнул и всей тушей плюхнулся прямо под ноги лекаря, заискивающе завиляв лысым куцым хвостиком.

— Ну, вот видишь, — наставительно произнес лекарь, протягивая руку и, словно собаку, гладя предводителя чумриков по голове, покрытой темно-бурым мехом.

Тот с готовностью подныривал под ладонь, напрашиваясь на ласку. Рядом топтались такие же здоровые, мохнатые твари, действительно, чем-то похожие на луговых собачек. Но Веровек, казалось, его даже не услышал. Он смотрел только на Шельма. Прямо из тонких, обманчиво хрупких пальцев шута ко всем зверям тянулись серебрящиеся в свете луны и звезд нити, такие невесомые, словно паутинка, но кажущиеся слишком нематериальными и невинными, чтобы быть таковыми на самом деле.

— Вот видишь, — повторил слова лекаря шут, не поворачивая головы, — я монстр воплоти, дорогой братец. Масочник. Все еще хочешь у меня учиться?

— Хочу, — неожиданно твердо буркнул Веровек в ответ.

Шельм медленно повернулся к нему и поднял глаза. Королевич выдержал его пустой взгляд. И тихо пояснил, зная, что не смотря на возню и тихое повизгивание все еще топчущихся рядом чумриков, и шут, и лекарь его услышат.

— Думаешь, я не знал, кто ты, когда соглашался?

— Что? — глаза Шельма непроизвольно распахнулись шире, так сильно был он удивлен этим откровением.

Веровек отвел взгляд, глядя на диковинных хищников болот, и напомнил, словно бы между прочим:

— Мы с тобой из дворца под шумок в город сбежали на ярмарку посмотреть, помнишь?

— Положим, — осторожно отозвался шут.

— Там дети на дороге играли в куличики, маленькие такие, несмышленые совсем карапузы, а мы мимо шли, яблоками ворованными из чужого сада хрумкали. В конце улицы, словно из ниоткуда появилась повозка. И взрослые, что вокруг слонялись, не сразу уразумели, что кони пьяного возницу понесли. Он несся прямо на детей, и никто этого не видел, никто. А когда увидели, было уже поздно. Помню, я застыл тогда, так страшно мне сделалось. А потом в стену впечатался боком, больно ударившись плечом, это ты меня оттолкнул. Кони затормозили сами, без участия возницы. Но окружающие этого даже не поняли. Они не видели твоих нитей, а я видел... — Веровек глубоко вздохнул, и продолжил: — Я, когда домой вернулся, первым делом к няньке кинулся. А как начал расспрашивать, отчего у человека из пальцев нити вырастают, и почему кони его слушаются, так она побледнела вся, подхватилась и унеслась куда-то, так мне ничего не объяснив. Вернулась уже с начальником дворцовой стражи дядькой Кримом, он у меня все выспрашивал, где я такого человека видел. Я и соврал, что дядька какой-то мимо проходил и детей спас. Мне поверили. А вечером Крим отцу с матушкой рассказал, а я подслушал, что марионеточник мне встретился и что дар у меня, дескать, нити эти самые видеть, развивать бы надо. А мать в слезы как ударилась, они с батей её насилу успокоили, ну а на следующий день она мне как раз с тобой дружить и запретила. Наверное, решила, что это из-за тебя я попал в место, где масочник ошивался.

— И что же, тебя это не смущает?

— Что именно?

— Что я масочник?

— Нет. А должно?

— Тебе должны были сказать, что все мы по определению монстры.

— Ну, значит, ты мое личное исключение, подтверждающее правило, — легкомысленно отозвался королевич, подошел к нему и протянул руку.

Шельм секунду смотрел на нее, потом принял, крепко пожал и легко поднялся на ноги.

— Ставрас, а ты что по этому поводу думаешь? — повернулся к лекарю Веровек, отпуская, наконец, руку кровного брата.

— Согласен с исключением, но против личного.

— Почему? — изумился королевич, не уловив подвоха.

— Потому что собственник, — пояснил лекарь с усмешкой.

Королевич замер и картинно закатил глаза.

— И когда только вам надоест эта бородатая шутка?

— Позвольте, когда это она обзавелась бородой? — прозвучал рядом с ним веселый голос шута.

— Да, сколько можно парочкой прикидываться! — не унимался Веровек, у которого эта тема, похоже, все же была больной.

— А с чего ты взял, милый братец, что мы прикидываемся? — не унимался шут.

— Да с того, что вы оба нормальные парни, ну, то есть, ты парень, а Ставрас мужик. Так что, нечего тут изображать из себя каких-то ненормальных.

— А ты братец все же редкостный ханжа. Что же, по-твоему, мы тут при тебе обнимашки с лобызаниями должны устраивать, чтобы ты поверил, а?

— Ставрас, ну хоть ты-то скажи ему! — попытался прибегнуть к последнему средству Веровек.

Но тот не внял его просьбам.

— Отпусти их, Шельм, — кивнув в сторону чумриков, мягко произнес лекарь, даже не взглянув на возмущенного королевича.

— А не хочешь какого-нибудь на мех и мясо пустить? Вон из того рыженького получилась бы отличная шубка, — полюбопытствовал шут до отвращения невинным голоском.

И только лекарь, связанный с ним узами запечатления, смог уловить проскользнувшее в голосе легкое напряжение. Убивать беззащитных против его магии зверей шут не желал, но в очередной раз устроил проверку своим спутникам.

— Это не охота, где каждый сам за себя и открыт перед противником. Это всего лишь самозащита. Мы защитили себя, они оказались слабей. Отпусти.

Шут на миг прикрыл глаза ресницами и нити все еще натянутые, обвисли. Веровек с облегчением выдохнул, похоже, ему тоже была неприятна идея так легко убивать беззащитных зверей, опьяненных магией. Чумрики растерянно заозирались, а потом быстро растаяли в ночи, не оставив после себя ни следа, ни даже звука.

— И как они в болото не проваливаются? — неожиданно полюбопытствовал Веровек, возвращаясь к своему отброшенному в сторону одеялу.

— С помощью природной магии, — пояснил лекарь, тоже укладывающийся. — Они умеют уменьшать вес собственного тела, поэтому никогда не проваливаются, даже в самую безнадежную топь. Но, если их убить, магия исчезает, и вес тела становится естественным, вот так-то. Странно, что ты этого не знаешь. Тебя же должны были обучать, в том числе рассказывать о зверях королевства, которым тебе предстоит в будущем править.

— Маменька разогнала всех учителей, — тихо вздохнул Веровек, кутаясь в одеяло.

— За что?

Королевич не ответил. Зато пояснил шут, присевший у костра, чтобы подбросить в него хворост.

— Рано или поздно каждый из них, кто обладал хотя бы зачатками дара, начинал его учить, ненавязчиво, конечно, но как только королева прознавала, что любимое дитятко мерзопакостной магии учат, устраивала дикий скандал. Король сдался быстро. Палтус вообще не любит конфликты в семье и всячески их избегает. Странно, что ты не знал.

— Я перестал следить за отпрысками королевской фамилии еще пару веков назад, — задумчиво произнес Ставрас, глядя ему в спину и совершенно не заботясь о том, что это откровение мог услышать кроме Шельма еще и Веровек, не успевший уснуть.

— Понятно, — тихо прошептал шут и больше не шелохнулся.

На этот раз подзывать его к себе лекарь не стал, сам встал, захватив с собой одеяло, шагнул к костру и закутал в него зябко поежившегося Шельма. Тот вздрогнул, почувствовав, как вместе с шерстяным полотном на плечи легли и руки. Ставрас не спешил нарушать молчание, просто слушал треск хвороста, подложенного шутом в уже потухающий костер, и не шевелился. Точно так же как замер и сам Шельм. А потом Ландышфуки не выдержал. Повернул головы, прижимаясь щекой к его ладони в неосознанном стремлении к сочувствию, и прошептал, не открывая глаз.

— Я ушел после того, как они убили мою сестру. Никогда не прощу...

— Не прощай. Но и мстить не стоит, месть разъедает душу, словно кислота. После неё не приходит успокоение, лишь вечное скитание по отголоскам некогда прекрасной души.